Окошко в океан

Кто-то настойчиво пытался меня разбудить. Хотя зачем это я говорю «кто-то», когда точно знаю, что это ранняя пташка Фиона снова старается предостеречь меня от пропуска завтрака. Я же человек вежливый, приличный – нужно просыпаться. Хотя, знаете ли, Елизавета Вторая, английская королева, тоже славится своим приличием, но сама нередко красочно посылает свой ходячий будильник в виде дворецкого. - Очнись, мы пропустим завтрак! - Тебе лишь бы поесть. Не в пирогах счастье… - я смело отвернулась к стенке, натягивая подобие одеяла по самые уши. Фиона, кажется, зависла, но резко подала признаки жизни – ущипнула меня в бок и стянула одеяло. – Фу, как некультурно! Люблю ворчать по утрам. Это как профессиональное хобби, вместо зарядки. Да и пробуждает, важно заметить, обе стороны – и будильник, и объект пробуждения. Объект пробуждения, конечно, больше – часто он получает знатный нагоняй (если это не Енох). К тому времени, как я натянула на себя одежду, прибрала все неубранное и беспорядочное (себя в каком-то смысле тоже) и спустилась вниз в сопровождении терпеливой подруги, в столовой уже собрались все, кроме мисс Перегрин, Горация и Еноха. Хью, похоже, переехал на мое место окончательно, и мне уже какой день приходится сидеть рядом с Фионой. «Приходится» сказано слишком громко: я никак не против такого соседства, а наоборот, очень даже за. В столовой каким-то чудом появился заспанный Енох с растрепанными, уже короткими, волосами. Заметила я его только когда он схватил кружку, с которой вчера развлекался Джейк, перевернул ее на себя и, видно, по привычному утреннему ритуалу, попопытался выпить содержимое. Если бы не Енох, я бы и не вспомнила, что в чашке осталось яблоко, которое сейчас очень удачно прилетело парню в нос. - Доброе утро, – наверное, только из-за прихода бодрой мисс Перегрин в столовой не разразился шум и грохот. И как у всех получается так внезапно появляться? Если я попытаюсь тихо попасть в помещение, то обязательно устрою погром и наступлю кому-нибудь на ногу, даже если я буду там одна. Я оглянулась на Еноха. Хью выбил яблоко из его рук и ловко удерживал фрукт на ноге, как футбольный мяч, причем умудрился показать все так, будто бы он просто оперся на стол. Видно, он действительно хороший футболист. Мы с Фионой синхронно вздохнули: я с облегчением, а она… Эх, пропала девка. - А что с Горацием? – я планировала задать этот вопрос тихо, чтобы слышала меня только Бронвин, но как-то случайно попала в секундное молчание, привлекая всеобщее внимание. Уже привычный пчелиный гул вдруг затих. Неужели до меня никто за ясновидца не волновался? - У Горация… Развивается его странность, – Птица помолчала несколько секунд, будто бы старалась подобрать правильное слово или выдумать новое, слегка наклонила голову, как делал ручной голубь, живший со своей семьей на чердаке моих соседей, и, набрав в легкие воздуха, добавила, – его сейчас лучше не тревожить, Горацию нужно отдохнуть. Очень-очень подозрительно. Может, это связано со сном? Не зря же вокруг него столько шумихи. Нужно будет зайти к ясновидцу. После завтрака я неосознанно подслушала и подглядела, как Хью, забавно почесывая затылок, пригласил Фиону на прогулку. Лезть в чужие дела – абсолютно не в моем стиле, просто обстоятельства сами так забавно складываются: то одно случайно на пути встретится, то другое, и все такое загадочное, таинственное, что приключения на одно место сами притягивают меня к себе с такой силой, которой, наверное, уступает даже силачка Бронвин. Я шустро постаралась скрыться из поля зрения и слуха, ссылаясь на то, что хочу зайти к Горацию. Ну, из головы просто вылетело, что мисс Перегрин дважды запрещала его тревожить: вчера вечером, после просмотра снов, и сегодня утром, за завтраком. Быть честной, это предупреждение в голову даже не влетало, до того самого момента, как я ощутила на себе взгляд Птицы. По спине пробежался легкий сибирский холодок. Однажды эта стая мурашек проломит мне позвоночник. - Положительные эмоции помогают людям быстрее поправиться, – не было абсолютно никаких идей, как все-таки уговорить Птицу пустить меня к Горацию законным путем, потому я выпалила первое, что пришло мне в голову. Ясновидца мне навестить, конечно, очень хотелось, но, в принципе, я бы пережила другой поворот событий. В бой шла исключительно тяжелая артиллерия – моя упертость, которой позавидовал бы самый натуральный горный козел. - В таком случае, – доброжелательный тон мисс Перегрин мне уже нравился. Она пододвинула ко мне поднос с завтраком и очень хитро улыбнулась, – отнесешь ему завтрак. Она как-то странно мне подмигнула. Почему-то я улыбнулась - то ли от такой неожиданности, то ли заражаясь ее улыбкой и замечательным настроением. Необходимо отметить, что готовит Оливия просто великолепно! Буквально несколько минут назад я завтракала со всеми, выходила из-за стола с чувством блаженной сытости, а сейчас, глядя на аппетитную рыбу с какой-то зеленью от Фионы и чай снова, я всерьез начала задумываться о технике дыхания, при которой будет невозможно захлебнуться слюной. Сколько времени ей понадобилось, чтобы так набить руку на готовке? Стоя перед дверью в комнату Джейкоба и Горация, я осознала, что зависла. Отодвинуть этот кусок железа самой, без помощи рук и с подносом в руках, просто нереально. Сделав пару шагов назад чтобы все-таки попытаться открыть дверь ногами, задействовав очень живописную вмятинку (видать, отпечаток чьего-то мощного колена), я была готова уже к любому повороту событий, связанному с этими непонятными люками, но совсем не ожидала, что в эти закрытые врата полечу я. Бронвин сбила меня с ног. Я звонко бахнулась о дверь каюты, но еду все-таки удержала. Опыт, что тут уж поделаешь. - Извини, я не заметила... – Бронвин явно растерялась, не сразу сообразила, что вообще произошло, но потом подала мне руку. И как я не услышала ее топота, который обычно слышно через всю палубу? - Извиню, если вы откроете мне дверь, торопливая леди, – поднявшись на ноги, я изобразила самый наигранный тон, на который была способна, и, с весьма серьезным видом, уперла одну руку в бок, стараясь попасть в комический образ избалованной графини или хотя бы не уронить поднос. Бронвин улыбнулась, с легкостью отодвинула железную дверь и, не забыв поклониться, снова убежала по своим делам. Из ее рукава вылетело фото. – Вин, стой, ты уронила!.. Бронвин уже давно скрылась за углом. Я подтянула фото к себе и прищурилась, стараясь прочитать то, что было выведено на обороте очень красивым, но непонятным почерком: «Виктор и Бронвин Брантли, 3 сентября 1940». Самое обычное черно-белое фото почему-то очень сильно меня зацепило, но времени разглядывать его у меня не было – я же все-таки к Горацию шла. - Привет. Я к тебе с угощением. - Я слышал, – слабо улыбнулся Гораций, откладывая в сторону свой монокль. Действительно, сложно было не услышать такого тихого гостя! Интересно, не оставила ли я случайно на двери второй вмятины... - Как ты? – прихрамывая на ушибленную ногу, я осторожно, чтобы не разлить оставшуюся половину чая, донесла поднос до его тумбочки, которая почти полностью была занята аккуратно разложенными тряпочками и мисочками (сразу видно: здесь была мисс Перегрин). Гораций, кажется, за время моих попыток проникнуть в каюту, успел и одеться, и причесаться, и кровать прибрать. Но производить впечатление здорового человека у него все еще не получалось: лицо было необыкновенно бледным и уставшим, левый глаз неестественно раскраснелся, кожа покрылась гусиной кожей. Гораций зябко поежился: я не закрыла дверь, потому по ногам бегал едва ощутимый сквозняк. Недолго думая, я приложила руку к его влажному холодному лбу. Гораций вздрогнул. – Да у тебя, кажется, жар! Я вовремя одумалась, чтобы не измерить температуру губами. Думаю, что Гораций такой подвид заботы вряд ли бы понял. Он, кажется, был совсем не голоден, потому взял лишь чай, и то, наверное, больше из вежливости (или из желания перевести тему). Все это время мы просидели молча. Никогда тишина не давила на меня так сильно, как сейчас. Гораций, кажется, чувствовал то же самое. Никто так и не решился начать разговор: пару раз я открывала рот, но буквально в последний момент передумывала и просто вздыхала. Ну наконец-то хоть что-то нарушило тишину: Гораций пошевелился. - Вкусный чай. - Оливия готовила. Он потянулся к тумбе, чтобы поставить чашку, но, видно, промахнулся, и сосуд со звоном полетел вниз. Мы одновременно дернулись, нагнулись за посудиной и снова нелепо соприкоснулись ладонями. Почему-то мне казалось, что снова повторяется сюжет дешевого романа, неисчисляемое множество коих продается в метро: наши взгляды встретились, время будто бы замедлилось, отчего мне казалось, что в моей голове намного больше неуловимых и странных мыслей, чем предполагалось. Почему-то у меня не хватало сил отвернуться: в его синих глазах было что-то затягивающее, глубокое, яркое и необычное, и в них же читалась тревога и щепотка боли. Сложно, наверное, знать то, что случится завтра, послезавтра, через неделю, а потом еще и жить с этим, проживать два раза, во сне и наяву. И страшно засыпать, не зная, что увидишь в этот раз, глупо надеясь, что хоть одну ночь ты поспишь спокойно, без лишних известий и снов. С громким скрипом половиц в комнату шустро вбежал Джейк. Я моментально подскочила на ноги, отошла на пару шагов от кровати. Гораций наконец-то поднял чашку с пола. - Я… немного… - Джейкоб активно жестикулировал руками, пару раз указал на двери и уже хотел выйти обратно. Я машинально выставила вперед руки, то ли в знак отрицания, то ли удержания, кто его разберет… - Нет-нет, все в порядке, ты как раз вовремя. Ну, отчасти, даже притворяться не приходилось: я действительно не знаю, что бы делала, если бы зрительный контакт с Горацием продолжался. Никогда не случалось смотреть человеку в глаза так долго! Ну, разве что сестре, когда методом «гляделок» решалось, кому мыть гору посуды. Я шустро выскользнула из каюты, но все-таки услышала, как Джейкоб тихо (во всяком случае, ему это казалось тихим) переспросил Горация, сильно ли он помешал. Ответа я не услышала, но, каюсь, хотела бы знать, что же ответит ясновидец. Делать было абсолютно нечего. Мне не удалось найти ни одного незанятого человека – даже мисс Перегрин была занята каким-то очень важным делом, так что нашего разговора хватило лишь на парочку фраз и ее «тонкий» подкол насчет моего утреннего рвения в Горацию. Я еще раз замечу, что всему виной моя упрямость: если бы не она, я бы спокойно переварила информацию «к Горацию не ходить» и занялась бы чем-нибудь другим, на что бы хватило фантазии. Но, все же, думаю, что ему было приятно, что я навестила его. Ладно уж, сдаюсь, мне тоже было приятно. Солнце уже клонилось к закату. Несмотря на то, что светло-серые строи туч плотно закрепились на горизонте и теперь напоминали огромные горы, янтарные лучи все-таки пробивались через горные ущелья, подсвечивая их в яркий, ослепляющий желтый цвет. Еще недавно спокойный светло-синий океан потемнел, взбушевался, и теперь постоянно пытался ухватить меня за ноги, которые я удобно свесила с голого места, но промахивался, не доставал, то и дело бил по бокам корабля и с приятным плеском возвращался обратно, в воду. Прохладный ветер постоянно старался вырвать из моих рук слегка помятую фотографию; я оббегала весь корабль (от скуки сделала это дважды), но найти Бронвин у меня всех-таки не получилось. Обязательно верну ей фото за ужином, если не забуду. Да уж, с памятью у меня не очень хорошо. Особенно на события, которые случились до моего таинственного появления на корабле. Распрямляя угол фотографии, смявшийся в кармане моей рубашки так, что на лицевой стороне фотографии осталась еле заметная белая полоска, я снова и снова, абсолютно непонятно, зачем, перечитывала подпись к фото. Виктор и Бронвин Брантли. Неужели у Вин есть брат? Почему же о нем никто никогда не упоминает? Уже по привычке, мои брови сдвинулись к переносице. Заправив мешающие волосы за ухо, я снова уткнулась в фото. Третье сентября тысяча девятьсот сорокового года, судя по фотографии, было теплым, солнечным. Виктор кого-то мне жутко напоминал. Почему-то я была абсолютно уверена, что уже видела этого человека, когда-то общалась с ним: в голове звенел чей-то мальчишеский голос, всплывала улыбка, так похожая на ту, что запечатлел снимок. Мятое, местами потертое, надорванное в уголке и с потертой подписью, фото все равно казалось мне каким-то очень душевным, теплым, слегка шершавым на ощупь, и, наверное, очень важным для Бронвин. Старые фотографии всегда казались мне какими-то особенными, загадочными, интересными. Как жаль, что у меня нет с собой ни единого снимка! Может быть, хоть что-то стало бы яснее, понятнее. Страшно и неприятно осознавать, что не помнишь почти ничего о себе, своей жизни, жизни своего времени в целом. Как же работает эта штука, отвечающая за память? От неожиданного визга над ухом и легкого толчка в спину я подскочила, едва ли не свалившись в океан с сердечным приступом. За фото я испугалась так сильно, что неосознанно сжала его настолько, что едва ли не смяла бумагу в маленький кружочек. Фиону это не волновало: она счастливая, веселая, довольная и, как следствие, не очень внимательная. Умостившись рядом, она забросила на мои плечи руку и прерывисто втянула в себя воздух. Еще ни разу не видела, чтобы Фиона сама, первая полезла обниматься. Видать, ее долгая прогулка с Хью действительно удалась. - Красиво, – наконец выпалила она, щурясь от яркого закатного солнца, пробивавшегося через разломы облаков. Горы облаков постепенно разрушались, отодвигались все дальше, за горизонт. А ведь вполне может случиться, что эта темная завеса, закрывающая мои воспоминания, очень скоро развалится, разойдется, как раскололись эти облака, разрушатся, как иногда крошатся горы, и, наконец, откроют мне дорогу к солнышку, к тому, что я пытаюсь найти все это время. Но ведь мне придется выбирать между прошлым и настоящим, или, сказать, между настоящим и будущим, между моими сороковыми годами и моим две тысячи семнадцатым. Как бы ни спешило вперед меня мое любопытство, я рада, что знаю не так много. Рада и подавлена одновременно.