Окошко в океан

Вход в дом был закрыт. Я не из тех людей, которые просто так «дали бы заднюю», но и дверь выносить не собиралась. Не то это место, где нужно выносить двери (хотя моя подруга долго думала над этим вопросом). Я прислонилась к пыльному грязному стеклу, стараясь разглядеть хоть что-то внутри, но, к моему великому сожалению, можно было смело выкалывать глаз: не было видно совсем ничего, кроме странных пятен на стекле. Я предложила уйти. Находиться в этом месте мне не хотелось. Но переубедить подругу мне не удалось: она затрясла головой и сказала что-то про единственный шанс: «раз уж мы на этом острове, то просто обязаны сходить на заброшку». Я медленно отодвинула в сторону какую-то ветку и протиснулась вдоль стены, рискуя запачкать одежду: влажная от недавнего дождя стена щедро окрашивала каким-то старинным порошком. Обернувшись на голос подруги, я заметила довольно большую дыру в стене. Увлекшись выбитым окном, я совсем не обратила внимания на второй вход в дом, очень напоминающий огроменную клыкастую пасть, готовую засосать любого любопытного исследователя в темноту. Идти внутрь мне уже не хотелось. Моей подруге, кажется, тоже. Теперь нас обеих толкало упрямство. Нервно улыбнувшись и высказав что-то ободряющее, она вошла первой, подсвечивая путь фонариком. Я несколько секунд не могла сдвинуться с места, пока не услышала оклик своей подруги. Никогда не понимала, почему она зовет своих друзей «братан», с характерной, уникальной для этого интонацией, как может сделать только этот человек. Никогда не понимала, но не отрицала, что мне это нравится. Мое сердце металось по всему телу, как мячик из игры «пинболл», когда-то популярной на стареньких толстеньких компьютерах с оперативой XP. Никогда не получалось выиграть в этой игре. И, признаться честно, унять эту непонятную тревогу было так же сложно, как удержать застекольный мячик в движущемся положении. «кажется, здесь была столовая», - моя подруга осторожно провела рукой по пыльному, изломанному временем стулу. Я опустилась на корточки, чтобы рассмотреть какое-то старое фото. Кажется, кто-то уже был тут до нас: на треснувшем стекле почти не было пыли, а на полу остались четкие отпечатки чьих-то ботинок. Я присмотрелась. Мне всегда нравились старые фото, но то, что всех этих людей уже больше семидесяти лет нет в живых, откровенно наводило жуть. Если присмотреться, то при тусклом свете моего фонарика можно разглядеть их лица. Лица тринадцати детей и одной женщины. Я осторожно положила фото на остатки какого-то выступа, обвитого языками разросшегося плюща, и вышла в коридор. Тут же меня ослепило белым светом. Подруга спешно опустила его вниз. Я протерла глаза, стараясь снова привыкнуть к темноте и тихо ругаясь на слишком яркий фонарик. В противоположном углу мои глаза уловили неясное движение, и, смотря на это нечто, я все никак не могла отделаться от жуткого чувства, пытаясь убедить себя, что после яркого света у меня все еще плавают расплывчатые пятна. Шумно сглотнув, я осторожно поднялась по скрипящей, давно прогнившей лестнице на второй этаж. Казалось, что это нечто все еще следит за нами и ходит по пятам, прожигает насквозь своим взглядом. Ребята с острова предупреждали, что ходить сюда не стоит. Внизу раздался скрип половиц. Я дернулась, зная, что подруга ждет меня наверху. - ты слышала? – я сделала пару шагов от края, где не оказалось перил, и посветила фонариком вниз. По неровному дыханию в мое плечо стало ясно, что слышала не я одна. Показалось мне или нет, но снизу и вправду мелькнула чья-то тень. Все было объяснено тем, что дому уже более семидесяти лет, потому он скрипит сам по себе, а мы слишком напуганы для трезвых предположений. Чем дальше мы проходили, тем больше разгорался наш интерес, а за ним по пятам шла непонятная тревога. На этаже мы постоянно спотыкались о старинные игрушки. Подумать только, когда-то здесь жили дети! Мы бродили по коридору, не спеша заглядывать в комнаты, или просто откровенно побаиваясь. Везде валялись какие-то доски, старые игрушки и даже кукольная голова, один глаз которой был закрыт, а второй опирался глазным яблоком куда-то в лоб. Когда в коридоре не осталось ничего интересного, мы решили осмотреть комнаты, нутром чувствуя что-то неладное. В первой комнате явно жил парень: через спинку сломанного стула небрежно переброшена рубашка и темный галстук, на столе валяется почерневшая газета, а под кроватью, как голодный щенок, разинул пасть старый оборванный тапок. Сложно поверить, что когда-то это место не было таким жутким, как сейчас, что когда-то в нем жили дети. Меня все не покидало чувство, что за нашими похождениями следит какая-то нечисть, запоминая тех, кто так нагло вторгся в ее дом. Переходя из комнаты в комнату, я думала, что запаслась впечатлениями до конца своей жизни. До тех пор, пока не попала в странную комнату, заставленную банками с различными органами. От ужасного запаха разлагающейся резины меня начало воротить и я поспешила уйти, случайно преградив подруге вход в помещение. Двери в конце коридора вообще не было. Какие-то вандалы сильным плечом сняли ее с петель. Там была еще одна комната, судя по всему, воспитательницы. - здесь кто-то есть? Я резко вскочила с подобия постели, сильно сжимая чью-то руку. Бронвин ойкнула и одернула свою конечность назад, отчего я резко сдвинулась вправо. Откуда же у нее такая силища? Быстро протараторив извинения, я, абсолютно не соображая в своих действиях, погладила ее по плечу, будто убеждаясь, что не оторвала ей руку, и вылетела из комнатки в коридор, а через него – на палубу, откуда можно было увидеть высоковисящий огненный шар. Это был всего лишь сон, а у меня в голове до сих пор крутится этот звонкий окрик: «здесь кто-то есть?». Что же это было? Дурной сон или очередной скрип моей едущей крыши? Не удивительно, что я знаю имя той, что была со мной. Амелия Локкинг. Ее образ точно был создан в моей голове на основе увиденных событий. Я встряхнула головой, отгоняя все ненужные мысли, и снова подошла к бортику, около которого стояла и вчера, словно девушка с белым платочком. Только платочек тогда был не у меня, а у Милларда, да и не платочек вовсе, а простыня… - доброе утро, Сара, - подала голос Оливия, которую я, признаться, не заметила, пусть и стояла она в нескольких метрах от меня. - доброе, - отозвалась я, нелепо улыбаясь. Как можно было ее не заметить? Она завела диалог о погоде, плавно переходя на другие темы. Я охотно поддерживала наш разговор, хоть и слушала ее вполуха и не всегда понимала, что именно ей говорю, разрываясь на два мысленных фронта. Какая-то часть беседы от меня все-таки ушла: очнулась я только после ее воодушевленного предложения что-то показать. Уж не стала ничего переспрашивать, а только послушно потопала за Оливией, мысленно ругая себя за такую невнимательность. Теперь точно знаю, что всегда нужно слушать собеседника и не витать в своих облаках. Странно, что она подвела меня к той самой каюте, где Мисс Перегрин в порыве гнева пыталась задушить меня воротником моей же блузки. И сколько я еще буду это вспоминать?.. К моему удивлению, внутри, сидя за столом, что-то делал Енох. Издалека он напоминал электрика, но как только он поднял свою голову и со спокойным приветствием в сторону Оливии стал вытирать кровавые руки о тряпку, меня передернуло. Вдоль стены все так же стояли немногочисленные банки с органами, от одного вида которых меня начинало мутить. На столе лежало нечто окровавленное вроде отвертки, там же лежали какие-то части тела (надеюсь, раньше они принадлежали кукле). Енох снова склонился над столом и принялся ковырять это месиво, как ребенок, нежелающий доедать кашу. Оливия увлеченно следила за каждым его действием, показывая мне, что скоро будет интересно. Я подошла ближе. «свет закрываешь» - проворчал явно недовольный Енох, не отрываясь от работы. Мне пришлось сменить место стоянки. Только тогда я смогла разглядеть конечности разорванной куклы. От такого зрелища у меня что-то оборвалось внутри. Жуткий запах этого «рассола» для органов бил в нос. Темная кровь, вытекшая из чьего-то сердечка, пачкала стол и руки Еноха, отчего парень все более походил на маньяка. Его окровавленные по локоть руки ловко сшивают оторванные конечности куклы, превращая ее в нечто живое. Каждое движение этого парня вызывает у меня только страх. Такой же, как когда едешь в лифте с подозрительным незнакомцем. Мое сердцебиение учащается, потом снова замедляется и снова начинает биться, как сердце внутри сшитой пластмассы. Оно дернулось, задвигало какой-то конечностью, отчего из незначительной дырочки ручейком брызнула кровь. Внутренности моего тела скрутило в тугой узел. Что вообще предохраняет их от свободного полета? Было бы забавно наблюдать пролетающую мимо печень. Енох еще раз вытер руки салфеткой и принялся что-то ковырять, выдирать и вставлять. Нечто болезненно пискнуло и согнулось пополам, заставляя мое сердце сильно сжаться. Оно теперь живое. Это что-то поднялось на свои конечности и пискнуло снова. Теперь я была уверена, что его писк – не более чем скрип пластмассы при поворотах. Но как Еноху удалось оживить грубую кучу чего-то там? Оливия восхищенно хлопнула в ладоши. «Хирург» лишь ухмыльнулся, мимолетно бросив на меня какой-то странный взгляд. Я резко вспомнила слова Эммы. Наверное, это и есть его странность. Жуткая и мерзкая, очень необычная, но цепляющая странность. Не менее цепляющая, чем странность Клер. Вчера я извинилась за свое идиотское поведение, но до сих пор не могу свыкнуться с ее акульей странностью и все еще боюсь прикасаться к ее пышным локонам. А что если эта глубокая отметина на моей руке осталась именно от нее? Нащупав порез на своей руке, я провела пальцем вдоль него, что уже начало входить в привычку за время всех моих нервотрепок. Не может быть, чтобы это осталось из-за какой-то там заколки. Переговорившись с Оливией и Енохом парой коротких обрывчатых слов, я выскользнула из каюты, стараясь удержать хоть какие-то мои органы внутри. На палубе оказалось жарковато. И, скорее, не потому, что солнце сегодня действительно не жалело тепла, а потому, что я, не успев выйти, уже помешала Эмме и Джейкобу. Заметив постороннее лицо, они торопливо отстранились друг от друга. Постороннее лицо, то есть я, тут же подняло руки вверх в знак своеобразной защиты и извинения. От столь неловкой ситуации мои щеки залились подогретой краской. Но и уйти никому не получилось: в дверях показался Хью, тут же изобразивший дамское удивление в стиле «ах, какой пассаж!». - вы опоздали на обед, - коротко пояснил он, все еще странно ухмыляясь. Стало ясно, что за своей выходкой он подразумевает какое-то происшествие между ним и Эммой. До столовой все дошли молча. Так же молча выслушали очень кратковременную нотацию от мисс Перегрин за опоздание на восемь минут и пятьдесят три секунды, а потом сели кушать рыбу. Каждый раз она была разнообразной, отличной на вкус, запах, форму и даже на цвет. С самого первого обеда за этим столом меня мучает вопрос «кто же тут такой искусный повар?», но после каждого приема пищи этот вопрос вылетает из моей головы. Видно, думать я способна только на голодный желудок. А судя по тому, как я думаю на голодный желудок, мышление – точно не мое. Снова поднялось бурное обсуждение. На этот раз мы обсуждали сушу. Мне эта тема оказалась настолько интересной, что, сама того не замечая, я включилась в бурное ее обсуждение и больше не чувствовала неловкостей чужой тарелки, которые раньше сопровождали меня буквально везде. Странно, что сама мисс Перегрин активно включалась в бурный спор и смесь гипотез, добавляя туда свое мнение и поясняя всем другие вопросы. Один раз она даже употребила что-то до ужаса старомодное, значение которого я вообще не поняла, а потому перевела взгляд на Джейкоба. Он лишь сдвинул брови к переносице и пожал плечами, будто и сам ничего не понял. Только я хотела подтвердить слова Милларда, как незаметно для себя замерла. Снаружи доносился отдаленный гул самолетов. Может, это мой шанс спастись отсюда? Идиотизм. В шутку я признала, что с мышлением у меня не все в порядке. Но теперь все больше и больше убеждаюсь, что не шутки это вовсе. Как я смогу сбежать, если не помню ничего о себе и нахожусь не в своем времени? Нужно найти другой способ. Из моих размышлений меня вывело резко посерьезневшее лицо Птицы, к которому я почему-то сразу же повернулась, будто ища в ее чертах какой-то поддержки. Странно, что я не испытываю абсолютно ничего, заглядывая в эти глубокие серые глаза. Ведь раньше они казались такими грозными, строгими и жестокими. Недосып делает с людьми страшные вещи. Я тихо кивнула ей и сорвалась с места на палубу. Последнее, что я видела за столом – недоуменные взгляды Джейкоба и Милларда, которые мисс Перегрин сразу перехватила на себя, начиная какую-то историю. Тихий гул самолета с моим выходом на палубу казался сильнее. Меня ослепило резким солнечным светом, и я, стараясь хоть что-то разглядеть в ярко-голубом небе, прикрыла глаза своеобразным козырьком из ладоней. Где-то далеко, ближе к горизонту, ровной шеренгой тянулись самолеты. Фашистские самолеты. Меня передернуло. На несколько секунд я даже забыла, как дышать: мне казалось, что незначительная сила моего вдоха или выдоха тут же привлечет их сюда. Точки все удалялись, летели мимо, но мне все слышалась какая-то немецкая ругань, когда-то услышанная в каком-то Российском фильме о войне. - почему ты так быстро ушла? - там… - я помедлила, задумалась, нужно ли Джейкобу знать о том, что я видела. Он почти всегда понимал меня и поддерживал. Наверное, потому, что мы практически из одного времени, и разница в возрасте у нас всего лишь в пару лет. Иногда, беседуя с кем-то из детей, я замечала, что частенько их рассуждения ставят меня в тупик своей взрослостью и недетским направлением мыслей. – я видела самолеты на горизонте. - самолеты? – недоверчиво переспросил он, поворачиваясь ко мне. На мгновенье я засомневалась в правильности моего решения рассказать ему об увиденном. Мое сердце тут же метнулось куда-то в пятку, где уже могло обосноваться. Уж слишком часто оно в пятку падает. – это значит, что суша близко. Ты говорила об этом с мисс Перегрин? Точно. Мисс Перегрин, я должна была встретиться с ней десять минут назад! Я схватилась за голову, предвкушая, что скоро мне ее кто-то оторвет, коротко объяснила Джейкобу всю суть дела и направилась к назначенному месту встречи. Сначала шагом, а потом бегом. У места встречи я осознала, что у меня сильно горят уши. Еще несколько мгновений я стояла за углом, стараясь хоть немного выровнять сбившееся дыхание. - тебе легче разговаривать из-за угла? – мисс Перегрин слегка повернула ко мне голову. Дыхание, которое я так старалась вернуть в прежнее состояние покоя, снова сбилось. Теперь горели не только уши, а еще и щеки. - простите за опоздание, – я слегка опустила голову, чтобы горящие адским пламенем щеки было не так видно. Такое ощущение, будто я извиняюсь перед своей учительницей за какой-то серьезный косяк. Хорошо, что эта «учительница» предложила встретиться у носа корабля. Красивое место. Я подошла ближе и, подобно Птице, облокотилась на не очень прочное на вид ограждение, параллельно стараясь направить разговор в непринужденное русло. – в обед на горизонте показались гитлеровские самолеты. Она немного изменилась в лице. Я бы этого и не заметила, если бы не идиотская привычка вглядываться в черты лица людей, выискивая там едва уловимые эмоции. Пытаясь сделать диалог более непринужденным, я, сама того не осознавая, придала ему серьезный характер. Но мисс Перегрин настойчиво к чему-то клонила, и тема гитлеровцев ее, кажется, не особо волновала. По крайней мере, сейчас. Не может такого быть, чтобы человеку была безразлична война. Я сама не заметила, как это произошло, но тематика нашего диалога ушла куда-то в сторону, и, похоже, в ту самую, куда мисс Перегрин клонила с самого начала. Временами я удивлялась ее универсальности: она заменяет мать тринадцати детям, красива, сильна и независима, всегда выслушает и выскажет свое мнение, при этом не взболтнув ничего лишнего. Сказал бы мне кто-то, что существует такой человек – не поверила бы. - была ли у тебя семья? Родители, братья, сестры? – неожиданно спросила мисс Перегрин, когда тема нашего разговора увильнула в непредсказуемую для меня сторону. «Что вы творите? Вы в конце-концов сестры!» - у тебя ведь обязательно была личная жизнь, - продолжала она, даже не смотря в мою сторону. Я не понимала, к чему она клонит. «а с чего это вдруг Сара лезет в мою личную жизнь?» Меня пошатнуло. От таких неожиданных воспоминаний, внезапно всплывших в моей голове, стало не по себе. Та девушка, которая снилась мне несколько раз – моя сестра? Из-за чего мы тогда так крепко сцепились? Кажется, я даже прокусила ей руку, в то время как она хорошенько заехала мне с ноги. Я торопливо расстегнула пару верхних пуговиц моей блузки и приспустила ее вниз, выворачивая голову в сторону моего плеча. Там действительно красовался огроменный желтеющий синяк. Быстрыми движениями я поправила одежду и невпопад ответила мисс Перегрин что-то о красивом виде и о том, что «можно просто любоваться закатом и фантазировать, о чем душе угодно». Эту фразу я где-то в книге видела. «почему же Рейчел можно делать все, что ее душе угодно?» Я опустила голову на вытянутые руки, отстраненно лежащие на перилах. Мир вокруг меня снова пошел кругами. Я определенно схожу с ума. Мисс Перегрин решила, что в нашей беседе нужно сделать перерыв и отошла в сторону, где ее поймал Джейкоб с какой-то важной новостью. Впервые за долгое время я была рада остаться в одиночестве. Слишком все сложно. Настолько сложно, что я даже не понимаю, где мое прошлое, где реальность, а где просто фантазии. За ужином вновь было бурное обсуждение какой-то интересной темы. Я снова слушала их вполуха, обдумывая лишь свои личные проблемы, и, похоже, настолько углубилась в собственные мысли, что начала промахиваться вилкой мимо рта и непроизвольно заставила некоторых ужинающих трясти меня за плечо. Я быстро закончила с очередной рыбой (хорошо, что с рыбой. Сегодня утром в нашу сеть попался сапог) и отошла на подобие кухни: сегодня я вызвалась быть дежурной. Так можно отвлечься от навязчивых мыслей и расслабиться за мытьем посуды. Странно, что мне нравится мыть посуду. Точно схожу с ума. Когда с работой было покончено, мисс Перегрин отпустила нас прогуляться по палубе. Я бы пошла в любом случае, даже несмотря на то, что, ради безопасности, Птица не разрешает гулять по палубе ночью. Сегодня я дежурила с Горацием, освобождая от этой обязанности Эмму. Все наши разговоры с ним в большинстве случаев сводились к одежде, но, в целом, меня это устраивало. До выхода на палубу, которую уже окутала ночь. Весь небосклон был усыпан тысячами звезд, различных по яркости и цвету, складывающихся в неповторимые фигурки. Мы с Горацием присоединились к остальным ребятам, и все вместе принялись выискивать созвездия и замысловатые формы, соединяя светящиеся точки между собой невидимыми линиями. И продолжалось бы это всю ночь, если бы сон не укутывал приятным одеялком усталости, открывая ворота в свое царство…