Дорога наугад

Энакин не привык засиживаться на Корусанте дольше нескольких недель. Официально он мог сколько угодно именоваться "командующим гвардии его величества", но за восемнадцать лет этот титул перестал обманывать даже провинциальных аристократочек, вчера прибывших ко двору из глухого захолустья. С организацией охраны дряхлого царственного тела вполне справлялся Кир Кейнос — человек с каменным лицом, железной хваткой и дюрасталевой преданностью императору, которую не пробил бы даже приказ совершить ритуальное самоубийство в его честь. Задачи Энакина заключались в ином. Сократить поголовье джедаев на целый анклав — вместе со всеми мастерами, рыцарями и падаванами, которым не повезло оказаться в нем? Лорд Скайукер вместе с избранными бойцами Алой гвардии и штурмовиками Пятьсот первого легиона справится с задачей так легко и красиво, что ГолоСеть захлебнется в восторженных дифирамбах. Уничтожить именитого генерала Альянса, который целеустремленно шел к громким и неприятным для Империи победам, званию живой легенды и двум-трем абзацам в будущих учебниках истории? После сражения с лордом Скайуокером о герое не напишут уже ничего, кроме напыщенно-скорбной эпитафии в Альянсе, и напыщенно-злорадной — в Империи. "Свершить правосудие" над тем, кто имел глупость обмануть доверие императора? Больше церемониальная обязанность, чем необходимая на самом деле: Сидиус, как и любой набуанец, питал слабость к театральщине, а Энакин был его любимым актером первого плана, куда более эффектным, чем безликая система исполнения наказаний. "Палач императора". Прозвание, данное командующему за спиной и накрепко к нему приклеившееся, было даже не оскорблением — констатацией факта. Напрасно Энакин думал, что когда-нибудь поборет отвращение к этой роли. Загнанное вглубь, оно не исчезало — лишь подтачивало изнутри, терзая нереализованными амбициями и недобитой гордостью. Но все же это было лучше, чем жизнь царедворца, которая Энакину не просто претила, а стояла поперек горла. Прежде его даже радовало, что ему нет нужды окунаться в болото политики: лишь вышвыривать из него особенно зажравшихся змей, на которых укажет Палпатин. Когда пришло понимание, что без знания змеиного языка ползучих гадов не одолеть, выяснилось, что изменить положение будет непросто. Годы бездействия привели его потенциальных союзников, нарисовавшихся было сразу после переворота, под чужое покровительство, а зловещая репутация отпугивала даже тех, кто мог бы искать у него защиты. Теперь Энакину предстояло выйти вслепую против матерых игроков, которых, при всей внутренней грызне, объединяло желание видеть Палпатина на троне как можно дольше. Не лучший расклад для палача, вздумавшего податься в оппозицию. "Единственный выход — искать подход к змеям, которым их место в болоте кажется недостаточно теплым и уютным". Тем Энакин и занимался, большую часть свободного времени посвятив сбору информации на возможных союзников. Его агентурная сеть не могла сравниться с разветвленными и многослойными паутинами ИРУ и ИСБ, но кое на что все же годилась. Например, на то, чтобы присмотреться поближе к товарищам Падме и понять, что жену он все-таки недооценивал. Среди имен, которыми Падме скрепя сердце поделилась сегодня утром, значились не только бесполезные создания вроде артистов, журналистов, сенаторов и прочих деятелей искусства. В число поклонников демократических ценностей затесался Руфус Торена, владелец корпорации "Инком", на корабли и истребители которой молились все хатты и мафиозные кланы Внешних регионов. Не меньше удивил Энакина Куорен Найджелис, глава одного из структурных подразделений КОСНОП, имя которого Падме не решалась назвать дольше всего. "Я не верю, что он разделяет наши идеи, — сказала она тогда. — Но Найджелис из тех молодых талантливых управленцев, которые понимают, что повышения они дождутся только после смерти начальника, а большего хочется прямо сейчас. Амбиции делают его опасным, но сильным союзником. Мы не в том положении, чтобы отказываться от таких". Эти двое стоили внимания. Возможно, даже защиты... или смерти, если вдруг выяснится, что Торена давно нашел общие бизнес-интересы с Айсардом, а Найджелис куда более лоялен своему престарелому шефу, чем хочет показать. Рядом с Падме и без того хватало шпионов, чтобы оставлять в руках врагов парочку столь ценных. При мысли о жене в душе Энакина вновь шевельнулся гнев, заклокотал в груди жаром. Злило даже не то, что Падме продолжала искать проблемы на свою голову — в конце концов, другую, более благоразумную и менее упрямую, он вряд ли смог бы полюбить. Но ее недоверие, желание рисковать головой в одиночку... как она не понимала, что не добьется ничего, плетя интриги за его спиной?! Сила вокруг него пришла в движение, насыщаясь жадной до гнева одаренного Тьмой. Зашептав на разные голоса, наполнила сердце предчувствием опасности, а глаза — призрачными образами людей и событий. Сила не просто откликнулась на вспышку эмоций — отозвалась видением, давно уже вырисовывавшимся в ее потоках и наконец обретшим очертания. Энакин мог закрыться: дар предвидения, проявлявшийся зачастую спонтанно и не ко времени, порой вынуждал его игнорировать явленные Силой картины. Но сейчас он не стал отмахиваться от них: видение так навязчиво рвалось через возведенные сознанием барьеры, что сдерживать его было тяжело до физической боли. Пренебрегать такими себе дороже. Закрыв глаза и откинувшись на спинку кресла, Энакин позволил себе увидеть... Огненные блики в глазах Падме. За окном, у которого она стоит, бушует пожар и гремят взрывы. Кто-то крепко стискивает ее плечо, вынуждая отойти назад, и образ растворяется в туманной дымке. Лицо Мейса Винду искажено яростью. Темная кожа посерела, словно из нее вымыло весь цвет, вдоль висков проступила сеточка сизых вен. В ярко-желтых глазах нет и тени разума, но пурпурный клинок разит сильно и без промаха. С оглушительным гулом он сталкивается с синим, и все заволакивает алая пелена. Лея пользуется световым мечом еще неумело, как девчонка-падаван, впервые взявшая в руки настоящее оружие вместо тренировочного. Энакин не хочет причинять ей боль — отмахивается движением ладони, и дочь отбрасывает на феррокритовое покрытие дороги. Лея шипит сквозь зубы, шарит рукой вокруг себя, пытаясь нащупать рукоять меча, и тихо шепчет проклятия. Сквозь карюю радужку глаз отчетливо пробиваются огненно-рыжие искорки. Сгустилась темнота, чтобы через пару мгновений рассеяться по углам тронного зала. Тот непривычно безлюден — даже гвардейцев не видно на постах. Пустует и трон на высоком пьедестале. Лишь у самых дверей, распахнутых настежь, нерешительно застыл одинокий юноша. Люк. Он делает шаг вперед, но вдруг нерешительно замирает, оглядываясь назад, в полумрак коридора. Отворачиваясь от возникшей у трона, словно соткавшейся из теней, фигуры императора, к застывшему позади туманному силуэту. Сквозь него струится свет: обжигая и ослепляя, он вспыхивает сверхновой. Зал тонет в белом огне... В реальность Энакина вернуло резким рывком. Распахнув глаза, он вынужден был снова их закрыть: зрение еще не пришло в норму, показывая одновременно пять картин, наслоившихся друг на друга. Все его тело била крупная дрожь; руки, вцепившиеся в подлокотники, онемели от напряжения и страшно ныли. Он медленно выдохнул. Размял плечи, избавляясь от мерзкого одеревенения в мышцах. Еще бы от липкого страха, засевшего в груди, можно было избавиться так же легко. Снова опасность. Снова катастрофа, низко нависшая над горизонтом. Только теперь — и над головами его детей в том числе. Если не в первую очередь. С голоэкранов на него с холодным недоумением смотрели лица Торена и Найджелиса, словно удивляясь, почему Энакин внезапно потерял к ним интерес. Он свернул их движением руки. Не до того сейчас. Разобраться бы, что, помимо очевидного, означал весь этот невеселый калейдоскоп. Энакин был взволновал — но почти не удивлен. Он давно чувствовал, что спокойные времена подходят к концу. Не догадывался лишь, что конец их так близок. * * * Кир Кейнос причислял себя к сорту людей, которых не собьет с верного пути даже ховертанк на полном ходу. В высшем обществе Республики, да и Империи тоже, на таких смотрели, как на занятный вид экзотов, и относились соответственно — с намешанными в разных дозах интересом, презрением и опаской. В случае Кейноса опаска серьезно перевешивала все остальное. Хоть он и не мог сравниться с Энакином Скайуокером ни внушительностью репутации, ни объемом полномочий, все при дворе знали, кто из двух командиров гвардии на самом деле постоянно находится рядом с императором, — и, соответственно, может в нужный момент шепнуть ему слово-другое. Теоретически может. На самом деле Кир гордился тем, что еще никому не удавалось втянуть его в грязную интригу: он свой удел видел в беззаветном служении императору, а политика пусть останется шакалам, рыскающим у подножия трона. Их и без того развелось так много, что хоть отстреливай. "Отстрелять" порой чесались руки, но Кир не рвался вперед с инициативой, проявить которую ему бы никто не позволил. Да и надо ли? В конечном итоге эти падальщики все равно оступятся и сорвутся в пропасть, на их место придут другие, а он останется — верный пес, который никогда не предаст и не обманет. Так Кир размышлял раньше. Но верно говаривали на его родине: "Не хвались честностью, покуда не сыграешь в саббак с шулером". В его случае "шулером" оказался Энакин Скайуокер, предававший доверие императора столько раз, что Кир уже сбился со счета, но всегда выходивший сухим из воды. Поначалу Кейнос считал, что столь ценному человеку, неоднократно доказавшему свою преданность кровью врагов, можно простить проступок-другой. В последнее время — убеждал себя, что достоинства Скайуокера с лихвой компенсировали весь причиненный им вред. Его было за что уважать и ценить: таких толковых полевых командиров Киру давно не доводилось встречать, а в бою бывшему джедаю и вовсе не было равных — лучше него никто с сектантами-изменниками не расправится, как бы Тремейн ни хвалился своими распрекрасными подопечными-инквизиторами. Но всему есть предел. Порядочности в том числе. Своим бессовестным и, главное, тайным покровительством преступнице-жене Скайуокер в очередной раз доказал, что ему доверять нельзя. А раз так, то Кир, как старший телохранитель императора, должен принять меры на этот счет. Не для того, чтобы сместить Скайуокера с должности — Кир не настолько тронулся умом, чтобы навязывать такие решения императору, — а лишь для того, чтобы быть готовым вовремя предупредить его величество об очередной афере командующего. Ради этого он даже готов был поступиться одним из важнейших своих принципов. Влезть в политику. Благо, удобная возможность для этого обязана была явиться в покои императора этим же вечером. Не то чтобы Кир питал хоть малейшую симпатию к семейству Айсард. Арманд был тем еще мерзавцем, пластичности принципов которого позавидовал бы иной бандит, но, как ни парадоксально, он был всецело преданным императору мерзавцем. Слишком крепко он когда-то связал свое благополучие с правлением Палпатина. А раз так, то и цель у них с Киром одна. Чего не скажешь о Скайуокере, о целях которого Кейнос мог лишь строить предположения, да и те ему не слишком нравились.