Пламя

"Польша" – проклятое слово, которое Генрике даже пытался запретить произносить своим миньонам. Но это было достаточно затруднительно, поскольку в эту страну им в скором времени предстояло отправиться. За лето Карл укрепился в своём решении во что бы то ни стало посадить брата на престол этой страны и выслать его из Франции от греха подальше. Екатерина пришла к выводу, что её дети порознь существовать будут, пожалуй, лучше, чем вместе, поэтому тоже не препятствовала этому плану. К тому же, в том действительно была политическая необходимость. После Варфоломеевской ночи отношения между Францией и Испанией стали лучше, поскольку Филипп больше не давил и не требовал решения вопроса веры в стране, однако нельзя было терять бдительности. Франции всё равно нужно было набирать силу, а также сдерживать усиление Габсбургов. 19 июня Генрике получил известие о том, что он избран королём Польши. Он, разумеется, пришёл в негодование, в гневе заявился в покои брата, но Карл проявил холодную выдержку. И на последний довод, приведённый Анжу, который заявил, что он вообще-то является главнокомандующим королевскими войсками, а в стране идёт война, Карл, пожав плечами, ответил:"Так к чёрту войну. Закончим её пока что". И 2 июля 1573 года был поспешно заключён мир, который гарантировал свободу совести протестантам и разрешил исповедовать кальвинизм в Ла-Рошели, Монтобане и Ниме. Договор был не слишком выгоден королю, но он решил, что во что бы то ни стало должен отправить Генрике в Польшу, а для этого нужно было освободить его от командования войсками. К этому времени герцог Анжуйский уже перестал негодовать и решил смириться с неизбежностью, при этом, извлекая из неё как можно больше пользы. Ему удалось убедить мать, что прежде чем он уедет, Карлу необходимо объявить его наследником престола, ведь у короля всё ещё нет сына. Карл, который пытался отдалить брата от престола, конечно, поначалу совершенно не желал принимать эту идею. Но он также знал, что болен. В конце концов, если вдруг что-нибудь случится – лучше уж королём станет его брат, чем кто-нибудь другой. А гарантией того, что, пока Карл жив, тот ничего не станет против него замышлять являлось как раз-таки его отсутствие в Париже. В конце концов, первый претендент на престол после правящего короля, который находится в другой стране – это не угроза. Таким образом все смогли договориться. 22 августа король официально объявил Генрике своим наследником. После этого в Париж явилась польская делегация, которая предъявила герцогу условия его вступления на престол. Он должен был погасить все долги Сигизмунда Августа, обеспечить польской молодёжи образование в Париже, выставить несколько тысяч солдат пехоты против Ивана Грозного, правителя Московии, с которым воевала Речь Посполитая, выплачивать ежегодно в польскую казну четыреста пятьдесят тысяч злотых из своих личных доходов, послать французский флот на Балтику и обеспечить строительство польского флота. А, главное, они объявили, что король в Польше избирается, и правящий монарх не будет иметь наследников. Условия эти сильно ограничивали власть короля, но Анжу на них согласился. Он уже свыкся с мыслью, что будет править этой страной и теперь не желал отказываться от короны. К тому же, от Карла он получил основное, что ему было нужно – титул наследника Французского трона. Он не желал смерти брату, но от понимания того, что, возможно, ему ещё предстоит вернуться во Францию становилось невыразимо легче на душе. До этого, представив, что он может не увидеть родины после того, как её покинет, Генрике впал в отчаяние. Он не мог себе помыслить жизни без всего, что он знал и любил, без Парижа, без семьи, друзей, тех, кто его окружал. Несмотря ни на что, сложно с чем-то прощаться навсегда, поэтому, когда появилась возможность, что это не на совсем – это было сродни отмене смертного приговора. Однако грусть от того, что на какое-то время нужно будет уехать, всё равно преследовала принца. При дворе только и говорили, что о его скором отбытии, активно шла подготовка его вещей и свиты. Сам же герцог должен был многое узнать о стране, которой ему предстоит править. "Польша должна стать твоим государством", – говорила Екатерина, – "а ты – её государем". Анжу нередко возражал, что, в любом случае, он принадлежит Франции. – А ты знаешь, мне ведь тоже когда-то пришлось навсегда покинуть родину, – сказала королева одним октябрьским днём, когда она пришла на чай к сыну. Они устроились в гостиной в его покоях и, в кои-то веки, беседовали не о политике, а о насущных вещах, как мать с сыном. – Но вы женщина. У женщин всегда так, – заметил Генрике. – Однако я тоже человек, как и ты, – улыбнулась она, – и прекрасно тебя понимаю. Знаю, это тяжело. В первое время я никак не могла привыкнуть. Но постепенно со всем примиряешься. Сам видишь, Франция стала для меня всем. – Франция – это Франция. Великое государство, которому не жалко служить. Да и вы, как мне кажется, во многом француженка. А Польша – это, насколько мне известно, весьма дремучая страна, где-то на севере. Я слышал, что там много пьют и дерутся, – скептически озвучил он то, что было ему известно. У Екатерины это вызвало лишь смех. – Думаю, не всё так плохо. А если страна дикая – ты сможешь изменить её. Я уверена. – Вы так полагаете? Вытянув вперёд ноги, которые, в последнее время, периодически мучали её болями в суставах, королева-мать устремила взгляд в сторону незавешенного окна. Об стекло ударялись мелкие капли дождя, а за ним виднелись туманные очертания сада и улиц за ним. Париж заволокло осенней дымкой, через которую едва пробивался солнечный свет. – Когда ты был маленьким, вы с братьями часто устраивали шуточные турниры. Ещё жив был ваш отец. Я хорошо помню одно лето... Вы собирались на поляне перед замком в Фонтенбло, где мы тогда жили, и организовывали сражения. Генрих специально для вас заказал деревянные копья и мечи. Там были ты, Карл, Франциск и ещё некоторые мальчики, жившие при дворе. Франсуа ещё был слишком мал для того чтобы играть с вами. Я наблюдала за вами из беседки, где мы устраивались с Генрихом, Марго и Елизаветой, чтобы смотреть на вас. Генрих тогда лишь смеялся, постоянно отпуская шутки в вашу сторону, а мы с девочками болели за вас. Марго и Елизавета каждый раз наперебой выбирали себе рыцаря, за которого будут в этот день. Я же никогда не озвучивала свой выбор, чтобы в открытую никому не оказывать предпочтения. Но, знаешь, сейчас, спустя столько лет, я тебе всё-таки признаюсь, – Екатерина с лукавой улыбкой взглянула на него, – втайне я всегда болела за тебя. Генрике, до этого внимательно её слушающий, несколько секунд просто глядел на мать, а потом порывисто взял её руку, покоившуюся на чайном столике, поднёс к губам и почтительно поцеловал. – Мама... – прошептал он. – Вы всегда в меня верили, я знаю. Спасибо. Для меня это действительно много значит. Она почувствовала, что слёзы наворачиваются ей на глаза. Хотелось сказать, как сильно она будет скучать по нему. Но разве можно? Он и так с трудом согласился ехать. Не хватало здесь ещё и её слабости. Нет, нельзя говорить. Говорил только её взгляд, наполненный нежностью и беспомощностью перед будущим. – Я буду тосковать по вам. Очень сильно, – вздохнул герцог Анжуйский. – Не забывай писать. – Обязательно. Оба на душе ощущали тяжесть и невысказанные слова. Но между ними была такая духовная связь, которая позволяла многое не произносить в слух. В конце концов, это не прощание. У них ещё есть время. *** В этот период Генрике как никогда раньше хотелось замедлить смену дней и недель, ведь всё неудержимо близилось к его отъезду. Он пытался протянуть время, но всё меньше находилось к этому причин. Наконец, нужно было выезжать. К началу декабря герцог со своей свитой должен был оказаться в лотарингском городе Бламонте, откуда, передохнув там некоторое время, он должен был отправиться в Польшу. И вот, одним утром призвав к себе в кабинет брата, Карл объявил ему, что дата отъезда назначена через три дня. Накануне будет устроен прощальный бал. Новость эту Анжу принял достаточно спокойно, хотя, при этом, внутри у него всё оборвалось. Неужели так скоро? Несколько дней пролетели незаметно. И вот, Генрике уже входил в большой зал, чтобы отметить свой последний вечер в Париже. Бал, как всегда, пышный. Едва ли можно предположить, что казна уже практически пуста. Разодетые дамы и кавалеры, разносимые на подносах вкусности и вино, громкая музыка, смех и разговоры – ничего нового. Но только сейчас Генрике осознал, насколько всё это любит. И как жить там, где не будет французских придворных балов? Но никто не догадывался о том, что он чувствовал. Карл поднимал один за другим кубки "за здоровье моего брата, короля Польши", а Анжу натягивал улыбку и принимал поздравления. В этот вечер он много танцевал. Со случайными дамами, иногда замечая знакомые лица, некоторые из которых даже что-то для него значили. Но всё это было для него уже не важно. Принц думал о том, что когда-нибудь вернётся, но вдруг это будет нескоро? А что если сменятся люди, поколения, века? Что если всё это изменится? Что если сейчас всё-таки последний раз? Однако мы никогда не знаем, что ждёт нас дальше. И нет смысла загадывать, сожалеть о том, чего ещё не произошло. Бал пролетел для Генрике, как видение, мимолётный сон. Поначалу он думал, что будет в зале до утра, ведь спать в такой день бессмысленно. Чтобы выспаться – целое правление впереди. Но в один миг он вспомнил, что у него есть одно важное дело. Осознание этого и сподвигло герцога уже заполночь объявить о своём отходе ко сну, поскольку он хочет выспаться перед долгой дорогой. Тотчас все бросились прощаться с ним, поскольку уезжал он рано и многие не сочли бы его отъезд достаточным поводом для того чтобы подняться раньше полудня. Анжу ненавидел долгие прощания, поэтому поспешил покончить с ними в рамках вежливости и с облегчением удалился. Двору, конечно, жаль было терять молодого заводного принца, который более всех здесь смыслил толк в развлечениях, но музыка и вино вскоре полностью поглотили все печали. Генрике же направлялся не в свои комнаты. Путь он держал в покои сестры, которая, как он видел, недавно покинула бальный зал. На прощание ему хотелось увидеть именно её, хотя причина визита была не только в этом. Тихо постучав, герцог Анжуйский затаился у двери. Вдруг она не одна? Когда в проёме появилось лицо Жюли, он поспешно осведомился:"У Её Величества нет посетителей, помимо меня?" Ответ был отрицательным, и камеристка впустила молодого человека, поспешно удаляясь. Тихими шагами он прошёл из будуара в спальню. Маргарита стояла перед зеркалом спиной к нему. Она была уже лишь в нижнем платье из тонкого батиста жемчужного цвета и в данный момент распускала причёску, доставая шпильки из своих длинных тёмных густых волос. Услышав, что кто-то вошёл, она резко обернулась. Лицо её в свете свечей показалось ему напуганным. – Кто здесь? – Не стоит бояться, это всего лишь я, – Генрике выступил из темноты туда, где его могло быть лучше видно. Теперь она удивлялась. Видеть его здесь было странно. – Зачем ты пришёл? – У меня есть к тебе дело. – Говори, в таком случае. Королева Наваррская отвернулась обратно к зеркалу, продолжая прерванное занятие. Герцог Анжуйский медленно подошёл к ней и встал сзади, смотря на их отражение. – Это просьба. Надеюсь, ты мне не откажешь, – начал он. – Смотря в чём она заключается, – пожала плечами она. – В Варфоломеевскую ночь, я случайно нашёл протестантского мальчика. Его родителей убили и я не знал, что с ним делать. В итоге, мне на какое-то время пришлось оставить его у себя. Но сейчас, когда мне нужно уезжать, я не могу взять его с собой. Кем я его объявлю? Даже для пажа он ещё мал. – Постой, ты хочешь сказать, что спас гугенотского ребёнка? – Марго была поражена. – Да, – пожал плечами он. – А что тебя в этом так смущает? – Нет, ничего, – Марго поспешила скрыть свои эмоции. Она действительно подобного от него не ожидала. Если уж они решили уничтожать протестантов, зачем же спасать их детей? Но что если это простое, человеческое... Элементарная попытка помочь тому, кто в этом нуждается. Предельно странно. – Так вот, – продолжал он, – я долго об этом думал и понял, в итоге, что ты – единственный человек, кому я могу довериться и попросить о помощи. Пожалуйста, возьми мальчика к себе. Маргарита задумалась. – Это сложно, – промолвила, наконец, она. – Как мне объяснить это? Я женщина, королева, своих детей у меня нет. Кем я назову ребёнка? – Можешь просто присоединить его к своей свите. Он очень тихий и воспитанный. Я уверен, ты что-нибудь придумаешь. Пожалуйста. Это действительно очень важно! Ему не пришлось долго её уговаривать. Она быстро согласилась. – Только, – добавил Генрике, – его следует воспитывать в католической традиции. Он жил в семье протестантов, но он совсем мал. Нужно сделать так, чтобы ничего от гугенота в нём не осталось. Пускай никто не узнает кто он на самом деле. Тогда он сможет выжить при дворе. Если однажды кто-нибудь будет настаивать на том, чтобы ты рассказала откуда он, можешь им соврать, что это мой внебрачный сын, которого я оставил тебе, как своей сестре, на попечение. Марго вздохнула. – Как его зовут? – в конце концов, спросила она. – Гастон. Его зовут Гастон. Фамилию сама придумаешь. И она согласилась. Они договорились, что мальчика приведут к ней утром. Весь этот разговор так и вёлся перед зеркалом. Когда они всё обговорили, повисло молчание. Валуа уже закончила со своей причёской и теперь её волосы свободно спадали по спине. Не выдержав, Анжу прикоснулся к ним. Марго никак не отреагировала. Его рука скользнула к её плечу, пальцы от него прошлись к шее, касаясь холодной гладкой кожи. – Как же ты красива, – прошептал он. Марго молчала, не шевелилась, чувствовала его дыхание у себя на затылке. – Мне будет не хватать тебя, – продолжал шептать Генрике. – Ну что же ты? Скажи хоть что-нибудь. Ты же знаешь, возможно, мы больше не увидимся. Она повернулась к нему, всматриваясь в его лицо, так близко предстающее перед ней в тусклом освещении. – Будь счастлив, – наконец вымолвила королева. – И это всё? Что ещё ей оставалось сказать? Теперь у него будет другая жизнь, ему придётся отпустить эту. И Марго тоже отпустить придётся. – Прощай, Марго. Королева Марго, – прошептал он. Не спрашивая позволения, Генрике в последний раз сжал её в объятиях. Она не сопротивлялась. В конце концов, вдруг они действительно больше не встретятся. Марго щекой ощущала, как его сердце отбивает ритм, как он глубоко дышит. Но если вдруг так, если они видятся последний раз – им всё равно не сказать друг другу всё то, что крутится в сознании. Значит, лучше промолчать, оставить всё как есть. Когда Анжу уже подходил к дверям, Марго, не выдержав, окликнула его: – Генрике! – Да? – отозвался он. – Обещай, что напишешь. Она всё-таки это сказала. – Хорошо, – кивнул он, бросил на неё последний взгляд и скрылся во тьме коридора. Вскоре его уже не будет в Париже, он не будет больше герцогом Анжуйским, его будут окружать другие земли, другие люди. Но образ сестры в его сознании останется неизменным. Именно такой он её и запомнит. Стоящей в помещении, освещённом лишь несколькими свечами, с распущенными волосами, выкрикивающей ему напоследок то, что Генрике уже и не ожидал от неё услышать.