Пламя

Когда двор возвращался обратно, пробыв какое-то время на Монкофоне, у короля и королевы-матери в голове крутился лишь один вопрос:"Что он себе позволяет?!" Гиз перешёл всякие границы. Нет, нельзя сказать, чтобы он делал что-то противозаконное. Он просто ехал на коне, ни слишком медленно, ни слишком быстро. Но делал герцог это с таким видом, будто король здесь он. Всё – его выправка, гордая улыбка, величественный взгляд, – всё говорило об этом. Люди, толпящиеся вдоль дороги, по которой ехала процессия, кричали его имя. Они были уверены, что это его заслуга – уничтожение протестантов. – Мы сильно прогадали, – заметила Екатерина. Надо сказать, свои ошибки она признавать умела, хотя делать это ей приходилось нечасто. – Я его казню, – оставалось процедить Карлу. Королева устало откинулась на подушки, которыми щедро был устлан экипаж. – И по какому же приговору, интересно мне узнать? – скептически поинтересовалась она. Король нахмурился и ничего не ответил. Он лишь подумал о том, что даже будучи правителем крупнейшего европейского государства, он не имеет права избавиться от одного-единственного человека, мешающего власти, тогда как уничтожение нескольких тысяч – дело вполне нормальное и безнаказанное. И где в этом мире справедливость? Когда они прибыли во дворец, первым делом Карл послал узнать, что с Марго. Ему доложили, что она очнулась и теперь отдыхает. Этот ответ его удовлетворил, и отправиться к сестре лично он не счёл нужным. Вместо этого король пошёл в библиотеку, где любил подолгу сидеть, сочиняя стихи. Он был воистину поэтом, задумчивой натурой, склонной к мечтаниям. И, стоит отметить, что к поэзии у него было куда больше талантов, чем к управлению государством. Библиотека в Лувре была собрана достаточно большая. Составлять её начал ещё Франциск I. Наполнение её он поручил своей фаворитке, Анне д'Этамп, которая, будучи женщиной утончённой и образованной, заказывала все лучшие новинки, которые где-либо появлялись. И сейчас, направляясь в библиотеку, Карл наслаждался предвкушением того, что ему вот-вот представится возможность, наконец дописать сонет, который он начал на прошлой неделе. Войдя туда, он с благоговением вдохнул обожаемый им запах книг. Здесь всё им пропахло. Рядами возвышались шкафы из благородного тёмного дерева, наполненные фолиантами разных цветов и размеров. Карл двигался вдоль полок, любовно поглаживая корешки. Но, выйдя к той части библиотеки, где располагались столы и кресла, в которых, как правило, можно было так уютно устроиться и погрузиться в сотни литературных миров, он едва подавил разочарованный вздох. За одним из столов молодой человек увидел мать, которая сосредоточенно перелистывала страницы какой-то толстой достаточно старой книги. Прощай, прекрасный сонет! Присутствие этой женщины явно не настраивало на романтический лад, которым обычно была пронизана поэзия Карла. Услышав, что кто-то вошёл, королева подняла глаза. – И ты здесь, – удивилась она, – какое совпадение! – Я вас здесь нечасто встречаю, – заметил он, даже не удосужившись перестать хмурить брови. Она лишь пожала плечами. Карл устроился напротив, ощущая какую-то неловкость. – Что же вы читаете? – осведомился он. – Перечитываю труды Никколо Макиавелли. Прекрасный был философ, мудрейший человек! Мой соотечественник, между прочим. – С чего это вдруг вас потянуло на философию? – Философия напрямую связана с политикой. Ты же сам читал, наверняка знаешь. – Верно. Читал. Макиавелли... Ах, да! Тот самый человек, который так восхищался Чезаре Борджиа. – Именно. Король не сдержал усмешки. – Но Чезаре Борджиа плохо кончил. Не находите ли вы, что философ, так рьяно выступающий в его поддержку, не лучший ориентир? – Полно, – парировала Екатерина. – Надо сказать, Борджиа был прекрасным полководцем. Но, увы, ему не повезло. Везение играет огромную роль в наших жизнях! К тому же, заслуги Макиавелли не сводятся к одним лишь трудам, посвящённым этому человеку. – И что же такого ещё он пишет? – А вот послушай:«Когда на чашу весов поставлена высшая ценность — единство государства, правитель не должен бояться прослыть жестоким. Можно казнить смутьянов столько, сколько нужно, потому что казни касаются судеб немногих, а беспорядок — бедствие для всех», – прочитала она, поднимая взгляд и внимательно смотря в глаза сыну. Король напрягся. Явно Медичи не просто так это прочитала. – К чему это? – осведомился он. – А то неясно! Карл, нужно объявить во всеуслышание, что произошедшее в ночь святого Варфоломея – наша воля. Пойми, если мы будем делать вид, что мы не при чём и сами добры, благочестивы и крайне гуманны – люди не полюбят нас больше. Это не в наших силах. Так пускай они хотя бы нас боятся. Пускай видят, что мы не безвольны, а крепко держим власть в своих руках. И если кто-нибудь посмеет на эту власть посягнуть – с ними разговор будет краток. К тому же, посмотри! Сейчас все думают, что это Гиз. И что же? Он стал их кумиром! Такими темпами мы дождёмся того дня, когда они его объявят королём! И, поверь, он не станет благородно отодвигаться, чтобы дать дорогу нам со словами:"Ваше Величество, пока вы на секунду отходили, я немного погрел вам трон, чтобы ваше царственное сидалище не мёрзло". Нет, напротив, он ухватится за власть и уже ни за что её не отпустит. Карл поморщился. – Как грубо. – Но, к сожалению, так оно и будет. – Однако есть проблема. Прошло всего несколько дней, а из Англии к нам уже прибывают гонцы с гневными посланиями от Елизаветы и парламента. Они возмущены тем, что происходит у нас в стране! И если мы признаем, что это было по нашему указу, мне страшно представить, что тогда будет! Екатерина слушала его абсолютно бесстрастно. Разумеется, у неё уже был готовый ответ, который она тотчас озвучила: – А известно ли тебе, что Филипп Испанский и Папа Римский шлют нам свои поздравления? Поговаривают, что, когда Филиппу донесли об избиении гугенотов, видели, как он впервые в жизни смеялся. А Папа Римский приказал играть "Te Deum". Они ликуют! И сейчас гораздо более ценными союзниками для нас будут католические державы. Только представь, Испания, наконец, перестанет нам угрожать! Франция сможет вздохнуть спокойно. И ведь она была права. Всё шло к тому чтобы признать, что Варфоломеевская ночь была волей короля. И уже 26 августа правительство во всеуслышание объявило об этом. По всей Франции были разосланы манифесты о том, что протестанты наказаны за неповиновение. Эдикт о веротерпимости, оставленный в силе, теперь казался лишь пустой насмешкой над гугенотами, а кальвинистские богослужения были запрещены. Как бы то ни было, если они и решили бороться дальше, оправиться они смогут нескоро. Если вообще смогут. В конце концов, единственные оставшиеся у них предводители – король Наваррский и принц де Конде – сейчас в Лувре под охраной, при этом, приняли католицизм. Но, когда на балконе зачитывался манифест, Екатерина, глянув на Гиза и увидев его невозмутимость и привычную усмешку, поняла, что для Франции война не закончена. Сейчас начнётся новое противостояние, теперь уже не с еретиками. И ещё неизвестно, какое из них окажется страшнее. *** Двор праздновал победу. Карл даже велел устроить пир в большом зале. "Если уж у нас всё так плохо и ненароком вымерла половина Парижа, мы хотя бы устроим праздник", – твёрдо заявил он. В Лувре поводом для торжества являлось всё – и свадьба, и похороны, и крестины, и убийство нескольких тысяч человек. Маргарита прийти на пир отказалась, сказавшись больной. Её не стали трогать, всё ещё помня о её вчерашнем обмороке. Королю Наваррскому тоже разрешили не приходить, поскольку он изъявил желание поддержать свою больную супругу. "Детки играют в брак", – прокомментировала Екатерина на ухо Карлу. – "Что ж, дадим им ещё немного времени". Поэтому, когда все собрались внизу, Маргарита одна осталась в своей комнате. Жюли она разрешила спуститься на кухню, где позволили попировать и слугам. Королева Наваррская не делала ничего. Просто без сил лежала на кровати, не шевелясь, неотрывно смотря в потолок. Слёзы на глазах уже высохли, а новых, должно быть, не осталось. Когда послышался стук в дверь, она никак не отреагировала. Видеть никого не хотелось. Но, услышав голос Анри, она разрешила ему войти. Когда он оказался в комнате, Марго начала медленно подниматься ему навстречу. – Нет-нет, лежи, – остановил он её. Она благодарно кивнула. – Здравствуй, – тихо промолвила, но не нашла сил улыбнуться. – Я не помешал? – Нет, что ты! Присаживайся. Король Наваррский устроился на стуле подле кровати. Он взял её руку в свою и поднёс к губам. – Я за тебя волнуюсь, – сказал он. – Ты вчера так резко потеряла сознание. – Ничего страшного, – несмотря на то, что она едва ли могла ещё чувствовать, его забота её тронула. – Ты ела что-нибудь? – Мне не хочется. – Нет, так дело не пойдёт! Ему самому, наверняка, было плохо. Но он решил, что должен ей помочь. – Тебе нет нужды так обо мне печься. – Очень смешно! Ты спасла мне жизнь, поддерживала меня, а я не должен! К тому же, я, между прочим, твой муж, – насупился он. Она всё же улыбнулась. Анри поспешно скрылся за дверью, а через какое-то время вернулся с блюдом, на котором были фрукты, сыр и различные деликатесы. – Вот, предлагаю устроить свой пир, – заявил он, устраиваясь со всем этим прямо на её кровати, против чего она не возражала. В другой его руке возникла бутылка и два кубка. – Назло им я взял самое лучшее, – самодовольно пояснил юноша. – Чудесно! Анжуйское, пятнадцать лет выдержки. – Ты ограбил кухню? – вновь улыбаясь, поинтересовалась Марго. – У меня там связи, – деловито сообщил он. Маргарита действительно давно не ела и сейчас у неё вновь начал появляться аппетит. Вскоре блюдо было ими опустошено, а вино по достоинству оценено. – Что бы ты без меня делала! – картинно воскликнул Анри. Ему удалось отвлечь её от отчаяния, в котором она рисковала погрязнуть. И за это Валуа была ему очень благодарна. Они долго говорили о всяких посторонних вещах. Беарнец многое рассказал ей о Наварре. Постепенно она начинала верить, что это не дикая нецивилизованная страна, а вполне благожелательный к человеку край, где можно найти покой, уединение и доброту. И сейчас Марго бы предпочла оказаться там, а не в роскоши французского двора. Но непонятным образом разговор снова вернулся к нынешним реалиям. Не удержавшись, Анри спросил: – Это ведь из-за него? – Что? – сначала не поняла девушка. – Ты упала вчера в обморок не только от ужаса, но и из-за Гиза? Я видел, как ты смотрела на него. Весь её радостный настрой испарился. – Да, – честно призналась она. – Слишком... Слишком больно было. – Понимаю. Ему не нужно было ничего объяснять. Король прекрасно осознавал, что она чувствует. – Он к тебе не приходил? – Пытался сегодня. Но я его прогнала. Генрих действительно был здесь днём. Услышав его голос за дверью, Марго приказала ни за что его не впускать, даже если он решит прорваться силой, что было бы вполне в его стиле. Она замерла возле двери, прислушиваясь. Он громко спорил со стражниками и Жюли, доказывая им, что королева Наваррская всегда его ждёт. Ей хотелось бы крикнуть, чтобы он ушёл. Но почему-то она этого не делала. Его голос становился всё громче, он приближался к двери. Наконец, Маргарита услышала стук. "Марго, открой! Я знаю, что ты там!", – крикнул он. Кажется, он был взволнован. Интересно, Гиз хотя бы понимал причины такого её поведения? Наверное, понимал. Он слишком хорошо знал её. Но явно не мог поверить в то, что однажды она скажет ему "нет". Она коснулась ладонью шершавой поверхности двери. Они чувствовали близость друг друга. "Даже не поговоришь со мной?" – вновь его голос, вызывающий почти физическую боль в сердце. – "Неужели вот так просто не пустишь? И это всё?" "Да, Генрих, это всё", – думалось ей, но она не произносила это вслух. Не хотела, чтобы он её слышал. Она сдалась. Поняла, что не может так больше, не может и дальше быть с ним, зная, что он сделал. И пускай сама же не оправдала собственных надежд, но, на этот раз, не найдёт в себе сил смиряться и терпеть. Ей просто страшно. "Если ты так хочешь, я уйду", – наконец, произнёс он. – "Но если ты думаешь, что я сдамся так просто – ты ошибаешься. Я ещё вернусь!" И он ушёл. А она прямо возле двери сползла на пол, опять заливаясь слезами. Сейчас, при разговоре с Анри, Маргарита вновь вспомнила всё это. И ей снова захотелось расплакаться. – Ты ведь любишь его? – тихо промолвил юноша. – Я всё вижу. Ты мой друг и можешь ещё говорить честно. – Я не знаю, – вздохнула она. – Я так запуталась... Мне кажется, что я вот-вот сойду с ума. У неё уже не было сил разбираться в себе. Хотелось просто вырвать его образ из груди, никогда больше не вспоминать. Но, в то же время, ей хотелось не думать ни о чём, просто вновь броситься в его объятия, такие надёжные и любимые. Сейчас она не ощущала уверенности и защищённости, которая была при ней в его присутствии. – Я хотел бы помочь тебе, заменить его, – задумчиво промолвил Анри. – Но, а сожалению, не могу ничего сделать. – По крайней мере, с тобой мне становится хоть немного легче, – слабо улыбнулась Марго. – Иди сюда. Он поднялся со стула, пересаживаясь на край её кровати и прижимая к себе девушку. Что ж, по крайней мере, в своей боли каждый из них не одинок.