GoloЛёд

Дьявол не спит. С кем попало. (Станислав Ежи Лец)

— Боюсь, я не совсем вас понимаю…       Никифоров одарил Барановскую своей дежурной загадочной улыбкой. Лилия же, в свою очередь, продолжая вертеть между длинных наманикюренных пальцев карандаш, сверлила взглядом сидящего перед ее столом психолога. — Мне казалось, я выразилась вполне ясно, Виктор Евгеньевич. Несмотря на долгие годы вашей так называемой «терапии», Юрий Плисецкий всё также неуправляем. Вы можете назначить какие-либо препараты, чтобы он стал… хм-м-м… более покладистым?       Пронзительные голубые глаза. Никифоров смотрит, почти не моргая и всё также улыбаясь. Когда Барановская заканчивает свой вопрос, мужчина тихонько усмехается. — Вы немного путаете понятия, Лилия Андреевна. Я психолог, а не психиатр. Слабые препараты не особо повлияют на поведение Юрия. Назначать сильные психотропные средства я не имею права. Чего вы хотите от мальчика? — Я же сказала — послушания, — отчеканила Барановская, и карандаш в ее руках хрустнул, сломавшись пополам. — Вы не пробовали добиваться этого не медикаментозными средствами? Скажем, лаской?       Этот хитрый взгляд. О чем думает тот, кто пытается вправлять мозги трудным подросткам. Лилия многое отдала бы, чтоб понять, что творится под черепом у Виктора Никифорова. Но экстрасенсорными способностями господь ее не одарил. — Очень смешно, — поджав губу, холодно произнесла она. — Я оценила шутку. — Это не было шуткой, — спокойно ответил психолог, протянув руку и забирая половинку карандаша со стола. — Какими бы не были непослушными подростки, это прежде всего дети. А ласка понятна даже животным, если на то пошло… — Очень занимательно, Виктор Евгеньевич. Но, боюсь, разбираться с тем, кому и что понятно здесь, это прежде всего ваша задача. Не моя. Я просто слежу за порядком. А Юрий Плисецкий — источник БЕСпорядка. Тем не менее, я заметила, что по отношению к вам он стал вести себя иначе. Гораздо лучше. В чем ваш секрет?       Никифоров мягко рассмеялся, после постучав карандашом по столешнице. — Никакого секрета нет. Только то, что понятно даже животным. — Вы говорите, словно дрессировщик, — хмыкнула директриса.       Улыбка на красивом лице стала чуточку шире. Виктор склонил голову немного набок и всё также беззаботно ответил: — Давайте не будем притворяться. И мне, и вам, Лилия Андреевна, совершенно ясно, что для вас место вашей работы — это что-то вроде скотобазы. А каждый из живущих здесь — не больше, чем баран.       Барановская поднялась на ноги. Неторопливо обойдя свой стол, она остановилась за спиной Никифорова и положила ладони на его плечи, чуть наклонившись вперед. На лице Виктора не дрогнул ни один мускул. — Можно подумать, что для вас это не так… — сказала Лилия почти возле самого уха психолога. — Вы ведь та еще гнида, Никифоров. Думаете, я не знаю о ваших… маленьких шалостях? — Не понимаю, о чем вы.       Голос Виктора оставался абсолютно спокойным, и Барановской показалось, что он даже усмехнулся, слегка обнажая белоснежные идеальные зубы. Медленно и плавно она скользнула правой ладонью по его шее вверх к щеке, поглаживая. Манящий бархат кожи Никифорова распалял Лилию, пробуждая в ней уже почти забытые желания. Как же дьявольски красив этот мерзавец… — О, вы понимаете, Виктор Евгеньевич. Вы всё прекрасно понимаете… — На данный момент я понимаю только то, что здесь имеет место быть факт сексуального домогательства, — парировал психолог.       Поморщившись, Барановская убрала руки от Никифорова и, снова вернувшись за свой стол, косо посмотрела на сидящего напротив мужчину, который по-прежнему оставался невозмутим. — Плисецкий должен меня слушаться. В противном случае он вылетит отсюда. И не только он. Это ясно?       Снова этот пронзительный взгляд лазурно-голубых глаз. Чёрт, как же он хорош! — Вполне. ***       Она лежит на его груди, временами целуя. Он такой хрупкий на вид, такой худой и женственный. Но кто бы мог подумать, что в постели Юрий окажется лучше всех, с кем Мила спала до него? Парню пятнадцать, а он с легкостью превосходил ее бывших вполне взрослых партнеров. Выводя пальцем очередной круг вокруг соска Плисецкого, Бабичева пробормотала: — Юр? — Чего? — он тянется к висящим на стуле джинсам за пачкой сигарет в кармане.       Они лежат на раздолбанной старой кровати на чердаке. Это было их место, о котором знали только они двое. Здесь можно было спокойно выпивать, курить и заниматься всяческим непотребством, не опасаясь, что кто-то заметит. Красота. — Ты будешь скучать по мне, когда я уеду?       Блин. Он совсем забыл о том, что ей скоро восемнадцать, и полетит Мила в самостоятельную жизнь, как фанера над Парижем. Плисецкий сунул сигарету между губ и закурил. — Нет, — просто и честно ответил он.       Она подняла голову и, убрав пальцами золотистую длинную челку с его лица, заглянула в его глаза. — Совсем? — разочарование пронизывает каждый звук простого шестибуквенного слова.       Юрий слегка нахмурился. Да, конечно, он знал, что рыжая уже давно неровно дышит к нему. Знал, что она готова ради него на очень многое. И активно этим пользовался. Но врать ей он не мог и не хотел. Он и сам не понимал, почему, но когда она вот так смотрела на него, у него в голове будто кто-то нажимал на невидимый выключатель, и «режим пиздабола», как его называл сам Плисецкий, просто деактивировался. Он мог врать кому угодно и про что угодно. Причем довольно убедительно. Но только не ей. — Не больше, чем ты по мне, — он нашел в себе силы вполне тепло улыбнуться.       Она с минуту рассматривала его лицо, будто видела впервые. Склонив голову, она коснулась лбом его груди и тихо сказала: — Мне страшно.       Юрий вполне понимал, почему она так говорит. Это только кажется, что детдомовцы вполне нормально устроены после. Дескать, государство помогает, жилье предоставляет, все дела. Но даже если это и происходит, то не сразу. И далеко не так, как хотелось бы. Что будет делать Мила, оказавшись «на свободе»? Юрий не знал. Как не знал и то, стоит ли завидовать ей или наоборот — пожалеть. И, конечно, как бы он не был груб порой с ней, сейчас, когда она прижалась к нему, как к родному и по-настоящему близкому человеку, Плисецкий не мог просто промолчать. Запустив пальцы в ее волосы и медленно перебирая их, он выдохнул дым и задумчиво изрек: — Когда оказываешься в незнакомой обстановке, всегда поначалу не по себе. Но это проходит, когда понимаешь, что тебя ждет.       Спокойнее от этого не стало. Но всё-таки Бабичева улыбнулась: Юрий хотя бы попытался сказать ей что-то ободряющее. Пускай получилось не очень. — А что ждёт тебя?       Плисецкий слабо улыбнулся. — Свобода… *** — Юри Кацуки, очень приятно познакомиться. — Виктор Никифоров. Взаимно.       Эта улыбка такая обворожительная, что Юри невольно засмотрелся, пожимая руку Виктора даже дольше, чем надо. Он уже слышал мельком, что Никифоров — местная загадка, но что эта загадка настолько привлекательна… В голове Кацуки сразу же четко представилась обложка глянцевого журнала с фотографией местного психолога на обложке. Что ты делаешь здесь, божественное создание? Что ты забыл в интернате для трудных подростков? Юри никогда не думал, что мужчины бывают настолько красивы. Он сразу же почувствовал себя каким-то ущербным и несуразным. В самом деле — рост невысокий, быстро худеет, быстро жиреет, кожа проблемная, зрение не самое лучшее… — Не ожидал увидеть здесь иностранного гостя. Почему вы решили работать в таком месте?       Юри смутился еще больше и представил, что он — таракан, которого вот-вот раздавят большим начищенным до блеска ботинком. Совсем как те, что на ногах у Виктора. Он почувствовал, что неумолимо начинает краснеть. — Я… Мне всегда очень нравилась Россия. Я бы хотел побольше узнать о ней, но не из рекламных проспектов. И не в составе туристической группы. Плюс ко всему меня привлекает психология, преподавательская деятельность и ее возможности…       Никифоров улыбнулся и слегка кивнул. — Звучит очень интересно.       Такое ощущение, что Кацуки сделал комплимент не стране и науке, а лично Виктору. Чёрт, почему же так хочется провалиться сквозь землю? — А вы? Почему вы решили стать психологом?       Никифоров откинулся в кресле, по привычке забросив ногу на ногу, и на минуту задумался. — Человеческая личность многогранна. Настолько, что этих граней гораздо больше, чем самих людей на Земле. Я просто пытаюсь раскрыть хотя бы одну десятимиллиардную часть этого многообразия.       «Как поэтично», — мысленно восхитился Кацуки и спохватился: он слишком уж превозносит человека, с которым знаком всего несколько минут. — И давно вы здесь работаете? — Почти шесть лет, — последовал ответ, и Юри даже ужаснулся, хотя и не подал вида. Провести здесь шесть лет, прерываясь только на выходные и отпуск — это большое испытание.       Он хотел что-то сказать, но не успел: небрежно стукнув пару раз в дверь, в кабинет вальяжно вошел Плисецкий. Заметив Кацуки, он недоуменно приподнял бровь и слегка поморщился. — Тц, да ладно? Вы чё, спелись уже?       «О чем это он?» — подумал Юри, также вопросительно поглядев на Юрия. Виктор же сохранял непробиваемое спокойствие. — Ты что-то хотел?       Кацуки показалось, или он услышал в голосе психолога что-то, отдаленно напоминающее раздражение? — Разговор есть, — коротко бросил Плисецкий, пренебрежительно глядя на Виктора. — Подожди за дверью, я занят.       Как будто электрические разряды метались между этими двумя. Да что происходит? Почему они так ненавидят друг друга? Почувствовав себя лишним на этом «празднике жизни», Юри засобирался. — Э-э-э-э… ничего страшного, я все равно должен идти. У меня есть кое-какие дела…       Когда Кацуки проходил мимо Плисецкого, тот как бы случайно подставил ему подножку. Из-за этого японец почти вывалился в коридор, но успел ухватиться за дверной косяк. Он не заметил, как Никифоров, видевший всё это, закрыл глаза и потер переносицу, покачав головой. На прелестном лице Юрия же отразилась не самая ангельская улыбка. Выпрямившись, Юри поспешил скрыться за углом коридора, жутко при этом покраснев. Он ничего не понимал. *** — Ты хотел поговорить со мной?       Закрыв дверь на защелку, Плисецкий прошел через весь кабинет и, обойдя стол, сел прямо на крышку. Подняв ногу, он тут же резко опустил ее вниз, между ног Виктора, но тот успел их раздвинуть, и стопа Плисецкого оказалась на мягком сиденье стула. На лице Никифорова при этом не отразилось ничего. — Хотел, — оскалился Юрий. — И ты даже знаешь, о чём. — Я полагал, что мы уже все выяснили, — тихо усмехнулся психолог, обращая взор красивых голубых глаз на подростка. — Ты так думаешь? — хмыкнул Плисецкий. — А я вот как раз собирался сказать тебе кое-что интересное…       Медленно приподняв стопу, он коснулся подошвой кеда ширинки на брюках Никифорова и едва ощутимо нажал на нее. — К чему эти прелюдии? — психолог улыбнулся одним уголком губ. — Просто скажи, как есть. — Без прелюдий, говоришь? — оскал Юрия стал совсем недобрым. — Хорошо, пусть так. До меня, наконец, дошло, что я должен делать. И, конечно, я знаю, чего ты хочешь.       Виктор молчал, но слушал очень внимательно, буквально прожигая Плисецкого взглядом. Нажим между его ног немного усилился. — Ты получишь это, если вытащишь меня отсюда…       Это была настоящая дуэль. Беззвучная, без оружия, но выглядящая также внушительно, как и те, что проводились пару веков назад в этом городе. Они смотрели друг другу в глаза, при этом взгляд Юрия становился все более маслянистым. Он ухмыльнулся и, зацепив пальцами низ майки, надетой на нем, плавно потянул его вверх. — Ты знаешь, как сильно я тебя ненавижу? — мурлыкнул он, наклоняясь чуть вперед и приближая свое лицо к лицу Никифорова. — Но ради того, чтобы свалить отсюда, я готов дать тебе желаемое… — Да неужели? — насмешливо поинтересовался Виктор, подпирая кулаком щеку. — А если мой интерес изменился?       Пара секунд — и галстук психолога намотан на кулак Юрия. Хорошенькое лицо подростка исказилось, превратившись в угрожающую гримасу. Дыша, словно бык на корриде, он почти нос к носу приблизился к Виктору и прошипел: — Не играй со мной! Ты не знаешь, чего мне стоило принятое решение! — Отчего же? Ты вполне красочно описал свои чувства ко мне, — Никифоров довольно пошло облизнулся. — Признайся, Юрочка, я тебе нравлюсь? Найди в себе силы хотя бы раз в шесть лет быть откровенным до конца. — Ты понравишься мне тогда, когда Барановская станет «Мисс мира», — прорычал Плисецкий. — Меня тошнит даже от звуков твоего голоса. Я уже молчу про твой ебаный парфюм! — О, как жаль, — оскалился в улыбке Виктор. — Я так надеялся, что этот аромат сразит тебя.       Он сделал притворно-страдальческое лицо, сочетав это с тоскливо-щенячьим взглядом. Юрий, выпрямившись и брезгливо отбросив от себя шелковый галстук Никифорова, громко и довольно грязно выругался. Забыв о том, что его стопа находится между ног психолога, он слишком сильно нажал ею, и из груди Виктора вырвался вздох. Услышав это, Плисецкий резко повернул голову и посмотрел вниз. Подумав всего секунду, он снова, теперь уже намеренно, нажал на ширинку, после чего, спрыгнув со стола насмешливо произнес: — Чем бы ты не пах, Виктор Евгеньевич, ты всё равно грязный извращенный пидорас. И тебе следует поблагодарить меня за то, что об этом пока известно только мне. — Я учту это, — легко отряхивая ширинку от пыли с подошвы обуви Юрия, отозвался Никифоров. — Учти также, что всё тайное рано или поздно становится явным, — туманно заметил Плисецкий, подходя к двери. — И порой это происходит очень быстро…       Насмешливо задрав майку и обнажая сосок, Юрий, копируя Виктора, облизал губы и скрылся за дверью.       Посидев в абсолютной тишине какое-то время, Никифоров заправил галстук обратно за ворот пиджака и, посмеиваясь, сказал невидимому собеседнику: — А еще хорошие мальчики очень быстро превращаются в плохих…