Pugs

Хансоль сидит в детской и играет в игрушки, весело щебеча себе под нос типичную историю про «Годзиллу, нападающего на Нью-Йорк», и это был один из любимейших им фильмов, к слову. Телевизор громко шумит в гостиной — отец смотрит очередную спортивную программу, а в воздухе повис тягучий запах сладости — мама совершает кулинарные подвиги, чтобы порадовать родных. Мальчик совершенно счастлив, и ему больше ничего не надо от жизни — как и остальным четырехлетним детям, — кроме маминых блинчиков, смешного ворчания папы из-за проигрыша любимой футбольной команды и игрушек, которые казались верными друзьями. Руку начинает неприятно жечь, и он то и дело ее чешет, поэтому она немного опухла и покраснела. Хансолю кажется, что тысяча маленьких иголок точным движением входит в кожу, но… Это не было так больно, как звучит, а, может, он просто в шоке, потому что собственными глазами наблюдает за появлением какого-то рисунка на запястье. Дыхание сбивается из-за волнения, и ребенок спешит к маме, чуть ли не сбивая вазу с цветами и хныкая из-за страха, что его счастье закончилось, что он умирает совсем юным. В общем, обычные мысли, которые могли бы посетить маленького, наивного и чувствительного человечка. — Мама! Мама! — Соль дергает подол маминой юбки, в страхе смотря ей в глаза. Брови траурно сведены к переносице, а губы дрожат. — Мама, я скоро умру? Женщина перепугано смотрит на сына, а когда тот показывает рисунок, то облегченно выдыхает, улыбается и присаживается на корточки рядом с ним. Мягко треплет темные волосы на макушке и притягивает ближе к себе, с озорным блеском глядя глаза в глаза. Мама Соля всегда будет молодой, несмотря на любой возраст: и в двадцать пять, и в сорок два. Эта женщина была просто волшебной, доброй и обаятельной, а Хансоль знал это и восхищался ей. Но сейчас Хансоль непонимающе смотрит на нее, готовый вот-вот разрыдаться из-за ее смеха над его скорой смертью. — Почему ты смеешься? — на лице застыл страх, чистый и неподдельный, какой бывает только у детей. — Ты хочешь моей смерти, мам? Она берет Соля за руку и проводит пальцами по его запястью, которое испещрено кругами и палочками — работа совсем юного художника, другого быть и не может. Только вот что это, не было совсем понятно. — Ты не умрешь, милый. — заверяет мама и рассказывает все про эти рисунки и про его вторую половинку, с которой он обязательно встретится, когда вырастет. Мальчик смотрит на маму, внимательно слушает и не перебивает, постепенно успокаиваясь. Становится снова хорошо и счастливо, как и должно быть. — Только я не понимаю, что нарисовано… Хансоль с важным видом осматривает свое все еще слегка красное запястье с черными линиями и хмыкает — подражает американским актерам в фильмах, которые недавно смотрел. — Мам, ты ничего не понимаешь! Это мопс! Мама смеется, а ребенок расцветает улыбкой, внимательнее рассматривая нарисованную собачку. Мальчик с нежностью воспринимает новость о его второй половинке, созданной специально для него, живущей для встречи с ним, полностью его дополняющей. Внутри все искрится-сияет, и он бежит за коробкой маркеров. Маме пришлось его потом долго отмывать от незамысловатых закорючек.

***

Когда Солю исполняется пять лет, он с семьей переезжает из солнечного и приветливого Нью-Йорка в Сеул, где он ничего не знает и где его никто не ждет. Где дует всегда сильный и холодный ветер, и нет милых бродячих кошечек и собачек на улице, которых можно было бы погладить. Но он все еще улыбался и держал свою маму за руку, иногда нервно перебирая пальцами — родители гордо смотрели на свое чадо, поражаясь его выдержке. Мальчик был взволнован. Ему казалось, что это не такая уж и плохая идея, хотя грусть все еще неприятным осадком давила — уехать из города, в котором ты родился, всегда тяжело, особенно когда ты его любил всем своим сердцем. Не задумывается об этом, а смотрит на все вокруг большими глазам — яркие вывески, много машин и плотный поток спешащих на работу людей. Все, как и в Нью-Йорке, только немного другие краски и язык. Хансолю действительно начинает нравиться. Идет в детский садик, почти что с распростертыми объятиями ожидая новых друзей, с которыми он обязательно подружиться и будет играть в игрушки: Годзиллу и машинки, прихваченные им из Америки. Прижимает их к груди и все теми же большими глазами смотрит на свою группу; воспитательница с милой улыбкой треплет его по голове и просит представиться. Мальчик делает глубокий вдох и слышит смех других детей — он не так хорошо знает корейский, поэтому над ним смеются. И тут все внутри рушится, словно карточный домик от дуновения ветра, на глаза наворачиваются слезы, а воспитательница старается его успокоить, но не особо то и помогает. Сказка уже разрушилась. Весь период хождения в сад Хансоль слышит совершенно разные слова про себя: от цвета его кожи и до его национальности — говорят, что ему здесь не место, здесь ему не рады. Смысл доходит до него постепенно, когда он начинает понимать корейский и говорить на нем, когда обживается в Сеуле. Он не может представить, что мог им сделать, чтобы заслужить к себе такое отношение; мама лишь качает головой и просит потерпеть немного, обещает, скоро, все скоро наладится. Мальчик верит, шмыгая носом, ведь мама не может его обманывать, и уходит в свою комнату. Играть в игрушки совершенно не хочется — забытая Годзилла пылится в углу, больше не представляя угрозу для Нью-Йорка, а машинки закиданы в коробку из-под обуви, стоящей на высоком шкафу, куда точно не заберется ребенок — сидит на стуле и смотрит в стенку, чувствуя, что кожу ладони покалывает, заинтересованно смотрит на нее. Совсем забыл, что у него есть кто-то свой, незримый и призрачный, но настоящий. Мопс на ладони расцветает новыми красками, он больше не был похож на неровные круги с палочками, хотя все еще далек от идеального. Хансоль улыбается непосредственно, как и все дети, потому что рисунок именно это и делает — мальчик снова счастлив благодаря кому-то. В детском саду действительно становится легче, но не из-за налаживания хороших отношений с детьми, а из-за мопсов.

***

Младшая школа прошла для Хансоля совсем незаметно — ему уже было все равно, что про него говорили другие дети, привык, пропускает мимо ушей. Рисунки мопсов все еще появлялись на его запястьях и ладонях, но он не предавал им такое значения, просто остыл, потерял интерес, поэтому не рисовал на своем теле сам. Все из-за того, что родители его друга развелись, хотя и были предназначены друг другу. Сынчоль сказал это однажды, случайно проговорившись. Он не кажется сильно расстроенным, наоборот, наконец спокойным и счастливым, и младший правда этого не понимает. Для все еще маленького мальчика это было сильным ударом, ведь предназначенные не могут жить порознь и ненавидеть друг друга. Начинается период осознания, что жизнь и не такая уж сказка. Чоль только улыбается и говорит, что все в жизни бывает, и не нужно расстраиваться из-за развода его родителей. Он уверяет, что они правда очень сильно любили друг друга, но помешали обстоятельства. Но тщетно, и машина уже запущена.

***

Хансоль со средней школы полностью поменял свою точку зрения о рисунках — они казались ему бессмысленными, ужасно уродливыми и обременяющими. Он стал ненавидеть их всей своей душой, что и сказал маме, когда та стала рассматривать его ладони, полностью изрисованные животными. Тогда он выдернул их и чуть ли не прошипел о своей ненависти. Добрая мать была поражена, но не стала говорить с сыном об этом, думая, что у него просто плохое настроение. Разговор на эту тему был отложен в дальний ящик, да и забыт там же. Из-за юношеского максимализма он не верил во всю эту «дурь со вторыми половинками», но на деле был просто впервые влюблен. Влюблен в свою одноклассницу и обижен, сильно обижен, что не она его судьба. Он проверял много раз, рисуя на своей ладони незамысловатую галочку, и ждал, пока она появится на том же самом месте у Енын, но ничего не происходило. Тогда Хансоль сжимал губы в тонкую полоску и снова, и снова рисовал. А мопсы все так же появлялись на его запястьях, каждый раз все искуснее и искуснее нарисованные, каждый раз с разными эмоциями и посылами. Хансоля это раздражало и однажды он написал об этом на корейском. Выплеснул всю свою ненависть, выведя всего пару слов. «Sorry. I donʼt understand you» служило ему ответом, а от души будто отлегло. Он точно никогда не встретится с этим человеком, никогда не увидит и не заговорит. Их разделяет огромное расстояние и, скорее всего, языковой барьер, потому что почерк на английском был просто отвратный. Брехня все эти ваши половинки.

***

В старшей школе ничего не изменилось — Хансоль был все так же влюблен в Енын, искренне и нежно. Она была милой девушкой, ее олений взгляд и мягкие черные кудри приходили к парню во снах, она казалась ему совершенством, верхом искусства, идеальной во всех смыслах. И на ее теле не появлялись никакие мопсы — вообще ничего. Торжествующее чувство зарождалось каждый раз, когда он видел ее бледную кожу, не испещренную рисунками какого-то другого человека. В отличие от своих запястий, которые каждое утро украшал новый рисунок. Хансоль старался смыть их, ежедневно просыпаясь пораньше и запираясь в ванной, пока не видит мама. Ведь она его не поймет, ведь она — половинка своего мужа, которая считает, что рисунки на теле самое прекрасное, что могло бы быть в жизни ее сына. Трет до красных следов на коже, трет до царапин, терпя боль, но смывает очередное грязное пятно на своем теле, а чтобы никто ничего не увидел, надевает одежду исключительно с длинными рукавами. Празднует очередную маленькую победу над несправедливой жизнью и идет в школу, где ждет его милая Енын. Енын действительно была чудесной, волшебной, замечательной, и эту цепочку эпитетов можно было бы продолжать вечно. Девушка даже отвечает Хансолю на чувства — ходит с ним гулять в парк, устраивает внеплановый вечерний просмотр кино дома и мило беседует в уютной кофейне. — Как считаешь, из-за чего появились рисунки? — взгляд его одноклассницы блестит, и она греет свои холодные руки о края чашки с мокко. Парень только фырчит, что это просто неудачная ступень в эволюции, и она уже давно должна исчезнуть из жизни людей. Что они сами должны решать, с кем им провести жизнь, а не богу рандома, который соединяет совершенно не дополняющих друг друга людей. Только его родители, конечно, не в счет. Чувствует, как кисть снова пылает, снова колется — проступает новый рисунок, линия за линией, черта за чертой. Енын понимающе на него смотрит; она знает, что у Чхве есть человек, предназначенный судьбой, предназначенный где-то свыше. Поэтому не понимает, как он может быть влюблен в нее. Грустно улыбается и берет его ладонь в свою, мягко сжимая. — Покажешь? — парень кивает, но не потому, что этого хочет, а просто обидеть девушку не входит в его планы. Она ведь такая хорошая, поэтому можно один раз потерпеть. Да и когда он еще сможет почувствовать ее прикосновения так трепетно? Она аккуратно поднимает рукав толстовки и проходится кончиками пальцев по коже — разряд тока скачет вдоль позвоночника Хансоля, — неотрывно смотрит, исследуя взглядом каждую линию, каждую деталь — его бросает то в жар, то в холод. — Ого, да у нее талант. — удивленно поднимает взгляд на парня, — Я действительно не понимаю, почему ты их постоянно смываешь… Достаточно миленько ведь. — Енын смеется в ладонь, отпуская руку парня. В этот вечер, вернувшись домой, он так и не смывает рисунок. Просто потому что он думает, как он мог понравиться девушке.

***

Сынчоль носит майки, которые еле свисают с подкаченного тела, а младший не понимает почему. Руки хена вдоль и поперек: от кистей до плеч, иногда заходя на ключицы — изрисованы птицами. Парень улыбается и застенчиво чешет затылок, когда вопрос друга застает его врасплох: — Как они могут тебе нравиться? — поднимает руку того, рассматривая с каждой стороны. Видимо, в пару Чолю достался настоящий садист или человек без дела, раз на коже почти нет свободного места. Становится на секунду лучше, потому что он сам отделывается только запястьем и ладонью левой руки. — Да ладно тебе. — взгляд старшего натыкается на пеликана, облеченного в одежду патриарха, и улыбка еще ярче сияет на лице. — По-моему, круто смотрится. Хансоль вздыхает и хмурится, пытаясь разглядеть в этом хоть каплю смешного, но получается не очень от слова совсем. Сам не замечается, как начинает поглаживать левую кисть, что-то бурча под нос. — Все равно глупость какая-то, — он смеется и пожимает плечами. Ему думается, что это жизнь и тело его хена, так что пусть делает все, что только придет в его высветленную голову. Правда сам факт того, что где-то ходит такой же изрисованный человек, немного вводит в ступор. Люди действительно бывают странными. Сынчоль только продолжает улыбаться и говорит, что скоро тот все поймет. Но парень этого не особо хочет — Енын все еще занимает место в его сердце.

***

В один момент все прекращается. Рисунки больше не появляются на запястье Хансоля, о них даже и намека нет, будто всю жизнь это была всего лишь иллюзия, игра воображения. Парень больше не ощущает легкое покалывание и жжение, не бежит в уборную под грустный взгляд Енын на их очередной встрече в кафе, чтобы смыть его. Просто пусто, и это продолжается уже две недели. И Сынчоль не мог этого не заметить, он действительно волнуется и злится из-за легкомыслия младшего, который слишком спокойно отнеся к исчезновению нарисованных кем-то мопсов из своей жизни. Ведь это могло произойти не только с рисунками, но и с самой девушкой. Она могла просто взять и исчезнуть, раствориться, уйти бесследно не только от Хансоля, но и из жизни в целом. Старшему не нравятся такие мысли. Он просто накручивает себя и воспринимает все слишком близко к сердцу, считает сам виновник. — Хансоль, просто спроси, все ли с ней хорошо. — он настаивает, смотрит парню прямо в глаза и не видит в них совершенно ничего, когда в своих же клубится волнение легким туманом. Сынчоль на секунду представил, что его рисунки исчезнут так же бесследно — дрожь проходит по телу, и становится страшно. Младший вздыхает и отрицательно качает головой. Как его хен не понимает, что ему все равно, что это все бессмысленно? Ну, спросит он у нее, а что дальше будет, никто не знает. Даже он сам. — Хен, она не знает корейский. Она иностранка. Но Сынчолю все равно, и он берет ладонь друга в свою и начинает писать на ней слова; неаккуратно и размашисто появляется «с тобой все хорошо?». Хансоль только смеется над попытками блондина уместить предложение: слова где-то скачут, как на американских горках, и, подходя к ребру ладони, сворачиваются в спираль. Вопреки этому бедствию на руке младшего, Сынчоль рад своей работе, и на его лице появляется улыбка, ведь это большее, что он мог сделать в данной ситуации. Ему почему-то казалось, что та девушка обязательно ответит, снова нарисовав мопса или, возможно, еще какого-нибудь животного с виноватым видом на коже своей половинки. Но ответ не оправдал своих ожиданий. «Раз ты меня ненавидишь, то не буду больше досаждать» появляется через некоторое время. Блондин вопросительно смотрит на Хансоля, а он и сам не понимает, что произошло. Только потом вспоминает, как в средней школе написал «Я ненавижу тебя. Прочь из моей жизни».

***

Девочка сидит за столом в комнате, вокруг нее разбросаны учебники и тетради, но она вовсе не занята своим домашним заданием для школы. Перед ней лежит коробка фломастеров, а в голове — новые картины, которые она вот-вот нарисует на своей руке. Делает это не из-за мысли, что ее человек наконец нарисует ей что-то — вообще об этом не думает — просто ей нравится это. Правда нравится знать, что есть кто-то свой, кто ее примет совершенно любой, вопреки недостаткам. Она почти что засыпает, когда чувствует давно забытое ощущение покалывания, и у нее внутри все резко замирает, а потом сворачивается в тугой узел счастья вперемешку с удивлением. Девушка резко распахивает глаза и смотрит на свою кожу, видит незнакомые символы, которые медленно проявляются. Проводит по ним пальцем, не веря собственным глазам, ведь это было так давно, что она и не помнит последний раз. Девочка дрожащей рукой пишет на ладони, что не понимает его, извиняется за это и совершенно точно решает для себя, какая у нее будет жизнь. Зарисовывает знаки с ладони на лист бумаги и бережно кладет его в толстую книгу, чтобы не помялся. Теперь она знает, что ей нужно делать для встречи с ее судьбой.

***

Девушка спешит с курсов по корейскому языку домой, чуть ли не сбивая по пути прохожих. Она наконец сделала это, получила свой сертификат и теперь может общаться с ним, поэтому по телу приятной волной расходится трепетное счастье. Прижимает к себе папку и широко улыбается, пока лифт едет на шестой этаж. — Так, спокойно, ты просто сейчас возьмешь и прочитаешь, что он тогда написал. — она старается быть спокойной, держать себя в руках, но восторженный крик так и намеревается вырваться из груди, а из глаз пойти слезы, уж слишком чувствительна. Потому что долго к этому шла, не спала ночами и учила, учила, учила, чтобы говорить с ним, понимать его, как и себя. Открывает дверь квартиры и на первой космической сбрасывает верхнюю одежду, спеша в свою комнату к увесистой энциклопедии времен еще ее прабабушки. Девушка быстро перелистывает пожелтевшие хрустящие листья и, кажется, даже порвала парочку, но не обращает на это свое внимание. Слишком взволнованна для такого, слишком перевозбуждена — эмоции выплескиваются за грань чаши, намереваясь затопить все вокруг. Все из-за того, что она прочтет то, что написал он когда-то давно. Наконец нашла лист; глубоко вздыхает, отпуская все волнение и понимая, что это шаг в новую жизнь. Пару раз притрагивается к белой бумаге — слова написаны на другой стороне, поэтому она пока их не видит, — скользит пальцами по поверхности и растягивает момент. Почему-то резко перехотелось спешить, растянуть секунды в часы. И правильно делает. — Чего это я? Сама так спешила, а сейчас просто сижу и глажу бумагу. — усмехается и храбрится, подбадривая саму себя, ведь никто этого больше не сделает. На ум приходят неуместные шутки — у нее всегда так, если сильно нервничает. Когда переворачивает лист, то книга скатывается с колен, с громким хлопком падая на пол. С таким же громким хлопком все ее чувства взорвались, превращая душу на их месте в сплошную черную дыру. Сказка перестала быть сказкой и для нее тоже, даже в этом они идеально подходят друг другу. Вот только теперь уже никому этого не надо: не ему, да и не ей точно.

***

Не рисует ничего на протяжении двух недель, да и не особо хочется этого делать. Девушка полностью разбита и потеряна после прочитанного, а ведь считала, что это начало ее новой жизни, где она счастлива и нужна кому-то. Она мечтала о человеке, который станет ее домом, убежищем от всех невзгод. А вместо этого неустойчивый фундамент только пошатнулся и, кажется, вот-вот упадет, похоронив все под своими обломками. В прочем, так и было. Новая ступень действительно началась, но другая, о которой и вообразить не могла. Вместо счастья сердце разгоняет по телу обиду и тоску — не для этого она так долго трудилась, не спала ночами и слушала упреки от других, что ничего не выйдет, и это вовсе глупая затея. А признавать то, что действительно не стоило, еще больнее. — Правильно говорят, меньше знаешь — крепче спишь. — девушка прижимает к себе мягкую игрушку и смотрит в стенку напротив, рассматривая изображения на ней. Не желает ничего делать. Нужен покой и порядок, чтобы собраться с мыслями и найти для себя новую цель в жизни, потому что от прошлой остался буквально прах, сертификат об успешном окончании учебы (так спешила его получить, что сейчас и не верится) и рисунки мопсов на обоях, за которые ей когда-то досталось от матери. — Такая глупая… Обводит ладонью линии напротив себя и хмурится. Все становится слишком противным и ненастоящим, неискренним и притворным, что живот начинает медленно скручивать, а к горлу подступает тошнота. Когда родители вернутся с работы, то скажут: «Ты слишком драматизируешь. Мы ведь тебе говорили, что так и будет. Прекращай заниматься чепухой и лучше помой посуду» — а она не сможет возразить им, ведь жизнь действительно на этом не закончилась. Просто стала другой. Просто у нее теперь нет своего человека. Хотя был ли он вообще когда-то? Вопрос сам по себе повис в воздухе, и девушке действительно интересно это — обманывает ли себя с самого начала, или это началось позже? Бьет себя по лбу и тяжело вздыхает, принимая сидячее положение и свешивая ноги с кровати. Девичьи губы вытягиваются в тонкую полоску, и, кажется, они вот-вот треснут из-за напряжения. — Господи, когда ты успела стать такой? — отчитывает саму себя, хотя и на самом деле не знает, как взбодриться и выйти из этого состояния безысходной безысходности, просто старается создать иллюзию нормальности. — Давай, забей, — обычно разговоры с самой собой помогают, но не в этот раз, — ничего страшного не случилось. Вы даже толком не знакомы. Тебе это не нужно. Старается верить в собственную ложь, чтобы огородиться от других потрясений — подростки часто страдают из-за такого, потому что мало кому доверяют свои чувства и мысли, а одни с ними не справляются. Им нужен катализатор, но его у девушки уже нет. Становится резко неуютно (хотя куда еще больше), когда чувствует легкое жжение и покалывание на руке. Опасливо переводит взгляд и видит то, чего точно не ожидала. И вообще не ждала и не хотела. С тобой все в порядке? Он издевается? Нет, ничего не в порядке — земля уходит из-под ног, а угрюмая злость заполняет все сознание и тело, разрывая грудную клетку безмолвным воплем. Этого вполне достаточно, чтобы сдаться, вспылить и потухнуть так же быстро, просто написав на своей коже, кажется, в последний раз: Раз ты меня ненавидишь, то не буду больше досаждать. Она не сожалеет, на такое действие не хватает ни чувств, ни эмоций. Девушка полностью и без остатка опустошена — внутри все потухло, но это вовсе не плохо, а легче. Пусто, и этого действительно хотелось. Брехня все эти ваши половинки.

***

С Хансолем… С ним все в порядке, определенно. Он все такой же безбашенный и веселый юноша, влюбленный в свою прелестную одноклассницу, вот только некая горечь иногда начинает саднить горло, напоминая о мопсах. А Сынчоль все такой же немного придурковатый хен (под стать своему донсену), который иногда странно смотрит на младшего, вздыхая и закатывая глаза. — Что-то не так? — младший отрывается от еды, заботливо приготовленной его матерью, и непонимающе смотрит на друга, которому явно что-то нужно, раз он уже на протяжении нескольких минут сверлит в нем самом дыру и не притрагивается к своему завтраку. По спине проходит холодок, ведь Сынчоль хмурит брови и глубоко вдыхает — всегда так делает, когда намеревается поговорить о чем-то серьезном. Эффект запугивания слабее, чем раньше (из-за осветленных волос, должно быть), но все равно становится неуютно, и повисает чувство вины. Просто берется из неоткуда, а Соль и сам не знает причину. — Так… Мопсы больше не появляются? — звучит больше, как констатация факта, а не вопрос. Младший неуверенно ведет плечом и отрицательно качает головой. Нет, ни одной линии. — И тебе все равно. Ты ведь что-то сделал? — он молча смотрит на сцепленные в замок руки, его вообще редко отчитывали родители, поэтому внутри все переворачивается и сразу же застывает. — Что ты наделал, Хансоль? Сам не понимает, что наделал, ведь вполне хотел случившегося. И, казалось бы, должно дышаться легче, а горечь, то и дело напоминающая о себе, вовсе не допустима. Только из-за этой мысли начинает беситься, потому что уже не знает, чего действительно хочет. Хансоль странный, хотя все еще остается безбашенным и влюбленным в дорогую, милую, очаровательную Енын. А Сынчоль… Ему просто грустно, потому что младший начинает понимать слишком поздно.

***

Почему-то она уже не кажется такой. Енын больше не занимает все мысли — постепенно отпускает из своих теплых и уютных объятий, не приходит больше во снах, а по коже не проходят табуны мурашек из-за случайных прикосновений. И дело не в Енын, дело в нем самом. Он все чаще начинает проверять запястье, ожидая, что вот-вот появится новый рисунок, который скрасит его очередной скучный урок. На метки своего хена тоже смотрит по-другому. Кажется, начинает все осознавать, а еще завидовать многообразию птиц на коже. Но все еще не признает себе своих же ошибок.

***

Холодным зимним вечером, когда ветер завывает за окном, а облака налиты свинцовым цветом, Хансоль берет в руки маркер и начинает рисовать. Линии получаются неровными, прерываются кое-где и выглядят дергаными, но на запястье расцветает мопс, чьи глаза блестят грустью и необъятным сожалением, тоской по дому — так кажется самому парню. Рисует его просто потому, что хочет это делать, хотя раньше сторонился, избегал и уничтожал все, что могло хоть как-то связывать его с девушкой. Чувство странное, но приятное. Ему нравится. Действительно нравится рисовать и знать, что это отразится на теле другого человека. Он вспоминает свое детство, пока еще жил в Америке, когда разрисовал себя, кажется, всего, и тихо смеется. Тепло медом разливается во всем Хансоле. Становится вдруг легко, а свинцовые тучи уже не кажутся такими угрюмыми, приходит момент осознания всего. Почему-то похоже на вспышку, которая резко появляется перед глазами, и после которой сложно смотреть на вещи так же, как и раньше. Чхве поджимает губы и не понимает, как он так быстро поменял свое мнение, но, вспоминая покалывание кожи, так сильно не хватавшее сейчас, успокаивается. Слова хена звенят в ушах, рикошетя об стенки сознания, и гулом отдаются в голове. Все случилось слишком просто, и парень действительно не представляет, что теперь ему делать со всем этим. Рисовать.

***

Девушка не понимает. Она уже давно не верит в чудеса (вышла из того возраста), но все происходящее действительно напоминает новогоднюю сказку, ведь на ее коже появляются рисунки: на костяшках пальцев аккуратно обведенными венками цветов, на подушечках незамысловатыми узорами, на тонком запястье цепью слов с извинениями — на левой руке нет свободного места. Иногда даже рисунки переходят на плечи, простираясь всевозможными завитушками — парень не так хорошо рисует, но, видимо, хочет исправить это. Рисунки не оставляют ее, преследуя попятам, напоминая о себе жжением и скрипом на сердце-леднике. Нет, несмотря на все это, она все еще пуста, внутри нее такая же зима, как и за окном дома. Все еще чувствует себя обманутой и брошенной с вагоном чувств за спиной, которые никому не нужны, которые больше не пригодятся. И правда, зима только началась, снежные сугробы на каждом шагу — перед подъездом, во дворе, на детской площадке и внутри легких. Последнее радует, ведь замороженная душа не такая чувствительная, заторможена и блекла, ее сложно ранить — пробиться через мерзлоту. Старые раны не затягиваются, но и не кровоточат, ведь холод перекрывает сосуды, застилает разрывы коркой, ослабляет пульс. Сейчас холодно — весна не скоро даст о себе знать, а капель пока не звенит в груди. Но почему-то с каждым новым рисунком сердце все равно начинает потихоньку оттаивать. Девушке страшно ждать тепла.

***

Хансоль выходит из небольшой кофейни и видит перед собой девушку. Его рисунок мопса был такой же, как и у нее. Она смотрит на него загнанно и чувствует начинающуюся весну.