***
— Сколько прошло времени? — спросила Салли. Я промолчал. Явно не меньше часа. А если так, то какой смысл имеет что-то ей отвечать? — По-моему, мы вообще не сдвинулись с места. Я снова промолчал. Салли начинала беситься. Корс это тоже заметил и, чтоб предотвратить бурю, подтвердил все ее догадки. Наверное, геи понимают женщин лучше, чем простые смертные. Я бросил взгляд на табло. Ничего не изменилось, только цифра 20 издевательски мигала. В ответ я показал ей язык и отвернулся. Салли громко всхлипнула в углу. Я посмотрел на нее. Красивые разводы туши были теперь по всему лицу, только теперь, видимо, увеличились в количестве. Корс сидел рядом с Салли, похлопывал по плечу и что-то втолковывал. Она мелко дрожала. — А что мы здесь делаем? — вдруг с полувопросительной интонацией выдал я. Они вперили в меня две пары глаз. Салли зарыдала в голос. От безысходности или моей бестолковости? Корс нахмурился и злобно махнул на меня рукой. Вроде как, отстань, дурень, не до тебя сейчас. Я пожал плечами. Ну, не больно-то и хотелось. Вообще-то, все походило на то, что в дурку меня все-таки забрали. И этих двоих заодно. Если в таких заведениях запирают особо буйных пациентах в стеклянных лифтах, то все сходится. Присутствие Корса еще можно было терпеть, но Салли своим нытьем действовала на нервы. Корса, самого по себе, я люблю не больше, конечно, он противный пидор, но что-то вроде солидарности в нем есть. Иначе почему он успокаивает Салли, которая ему ни с боку припеку? А может, дело в том, что официально в отношениях мы с ним не состоим. Но ведь и с Салли расстались не в лучших обстоятельствах. А какой скандал она закатила в последний раз! Столько интересного я о себе не слышал, наверное, за всю свою жизнь. Одним только эгоистом меня назвали не меньше пятнадцати раз. Больше всего она бесилась из-за того, что я не реагировал. А что реагировать-то, когда уже ясно, что будет в итоге? Тогда она вытолкала меня за дверь, а мои вещи в лучших традициях любовных бразильских романов выкинула из окна. Особенно весело мне было выгребать из снега набор ее дизайнерских сережек. Сережки я ей, естественно, возвращать не стал. Оставил себе, чтобы не повадно было. От приятных воспоминаний меня отвлек Корс, умудрившийся успокоить и усыпить Салли, наверняка, не без помощи таблеток. Он молча подсел ко мне, вытянул ноги в модных коричневых ботинках и стал их разглядывать, явно стараясь отыскать в них некий изъян. Я тоже вытянул ноги, пристально посмотрел на свои дешевые кеды и, не найдя в них ничего смертельно уродливого, успокоился. Самый большой его изъян — это то, что он гей. А мой — то, что я с ним сплю. Ну, или спал. Хотя, есть ли разница? — Так, что… — потянул я, — Может ты мне расскажешь что-нибудь, м? Корс молча пожал плечами, будто случайно зацепив локтем мою руку, согнул ноги в коленях и сказал: — Да что тут рассказывать. Я ведь не больше тебя знаю. Лег спать, а потом смотрю: спальня не моя, ты, Салли. Парни непонятные спрашивают тебя про какое-то утверждение в списках и то, подтверждаешь ли ты выбранных кандидатов. Ты мычал и кивал, как будто вообще не понимал, что происходит. Потом меня стали спрашивать, желаю ли я пребывать где-то там, наверху, после смерти или сразу переродиться. Бумажек каких-то сунули, я сам в шоке был, накарябал там чего-то, а потом тут очнулся. Смотрю, Салли ревет, ты в отключке. Думаю — сон, исщипал себе всю руку, но ничего не случилось. Корс задрал рукав рубашки, протянув вперед ладонь. Все запястье было в маленьких синяках. Наверное, еще долго не сойдут. На нем и засосы долго оставались. Выглядело это не так уж плохо. Во всяком случае, своей работой я гордился. Потому что вид Корса в свитере всегда веселил меня. После не особо содержательного диалога все немного прояснилось. Ну как. Я вспомнил практически все. Двое парней в плащах заявились ко мне ночью, представились ангелами, велели одеваться, и, сказав, что я есть в каких-то там списках и в случае судного дня должен быть немедленно переправлен в райские кущи для дальнейшей беседы. Велели выбирать, кого я возьму с собой. Кота мне брать не разрешили, заявив, что животными занимается другой отдел канцелярии, а у них нет соответствующих постановлений. Будь я полностью проснувшимся на счет своего любимца бы поскандалил. Что ж его бросать одного? Но времени на раздумья мне не давали. Так называемые ангелы подсунули мне какую-то бумажулю, на которой я сдуру отметил Корса и Салли, которые, хрен знает каким образом, взбрели мне в голову среди ночи. Посланники выбором остались не довольны, пробормотали что-то про транспортные задержки, но добавили, что этот вопрос их уже не касается. В принципе, почему они были недовольны, понятно — я бы на их месте такой выбор тоже не одобрил. И ведь странно еще то, что этих двоих я выбрал сам, причем, что-то подсказывает мне, что выбор был вполне осознанный. Хотя, какая может быть осознанность в подобной ситуации? Ерунда, если честно, выходит. Вот, Корс, например. Я его люблю? Кажется, что нет. Он мне нужен? Да не особо. Но без него я прожить бы не смог. Корс — не тот человек, ради спасения которого я бы пожертвовал жизнью, но я бы пожертвовал жизнью, чтоб вернуть его. Острота потери Корса — человека, с которым связано слишком много хорошего и плохого — вот чего я боюсь. Так, получается, я люблю его? А может быть нет? — Корс, — сказал я на выдохе, — Корс, за что я тебя так не люблю? Он хмыкнул, достал сигарету, затянулся и выдал глубокомысленно: — За то, что ты меня полюбил. Будешь? — добавил он, протягивая сигарету. Я медленно вдохнул дым, вновь привыкая к полузабытому ощущению, когда дым наполняет легкие. Салли запрещала мне курить. Чертово ограничение свободы. Корс та еще скотина, хотя почти всегда прав. Влюбиться в парня — бросить вызов обществу и себе, в первую очередь. Тогда я как будто был разделен на две части: первая хотела слать все к черту и остаться с Корсом, а второй претила сама мысль о близости с парнем. Тема данного когнитивного диссонанса была тщательным образом обговорена с первым попавшимся под руку знакомым, коим оказалась Салли. Из разговора были сделаны интересные выводы. К примеру, в голову была вбита мысль о срочной необходимости в девушке, которой по «случайному» стечению обстоятельств тоже оказалась Салли. А во-вторых, было решено пойти путем наименьшего сопротивления и вычеркнуть помеху — Корса из моей (ее) жизни. Если взглянуть на это в общих чертах, Корс был вовсе не виноват, но тогда он внезапно представился мне чуть ли не маньяком-насильником, покусившимся на мою драгоценную попку. Бросив ничего не понявшего Корса, я сбежал под теплое крылышко Салли. И виноватых как будто не было — каждый делал то, что казалось правильным ему самому. В этом обвинять кого-то кроме себя, бесполезно. Ну или же кроме меня. Я выдохнул и опустил голову на плечо Корсу. Он приобнял меня и похлопал по спине, как часто делал тогда. И мне стало хорошо, будто на мгновение вернулся в почти беззаботное прошлое: ушло волнение, дышать стало совсем легко, и я вполголоса буркнул: «Спасибо». Почему-то я знал, что он услышит и все поймет правильно. Я скосил глаза на табличку на стенке кабинки. Ничего не изменилось, цифра двадцать мигала, но даже не собиралась пропадать. В противоположном углу посапывала Салли, укрытая курткой Корса. Он относился к ней удивительно хорошо, хотя вполне мог считать, что она увела его парня. По сути, все было практически так. Но мне хотелось думать, что я ушел сам. Мне нравилось с Салли. Она была во всем не похожа на Корса. С ней можно было чувствовать себя старше, мудрее, уверенней. Такого у меня не было ни с кем до нее, наверняка, не будет и после. Точнее теперь не будет. Она стала мне такой же родной, как погибшая мама, и её утрата была бы равносильна повторной потере матери. Порой ее опека надоедала до тошноты и тогда следовали головокружительные ссоры, нервные срывы и наша общая головная боль. Мы жили с ней как на пороховом складе. Часто копили в себе недовольство, притворяясь, что все как обычно, но малейший повод, любая придирка, небрежно брошенное слово служили причиной для скандала. Все мы не без странностей, и мне как будто бы нравилась такая жизнь. Во время каждого примирения, вытирая слезы с ее щек, осторожно целуя ее, пытаясь забрать ее горечь и обиду, я словно заново влюблялся в нее, забывая про скандал, и каждый день с ней становился самым лучшим, самым счастливым днем в моей жизни. Но неизменно во время ссор я вспоминал Корса, его развязную, ни с чем не сравнимую манеру избегать острых углов, его голос, его сигареты, его крепкие ладони и пальцы, оставляющие синяки на бедрах. Я жил словно между двух огней, в каждый из которых я был влюблен одинаково. Ни Корс, ни Салли не были моей первой любовью или второй частью меня самого. Они часто сливались в моем сознании в единый неделимый образ, мою истинную половинку, то идеальное существо, что создало мое воображение, и что полюбил я. Я был не в состоянии выбрать кого-то одного, но не мог и любить их вместе. Мне оставалось только метаться от огня к огню, попеременно ненавидя каждый из них. Корс всегда был прав. Я ненавидел за то, что любил. Я ненавидел и любил их обоих за то, что не мог понять себя и свое чувство, не мог разрешить его себе или просто боялся сделать это. — Корс, — сказал я, — знаешь, я тебя люблю. И Салли люблю. Глупо, да? — Почему ты такой долгий, Джеф? — выдыхает он мне в волосы, по шее и спине бегут мурашки. Салли не спит, она смотрит на меня, Корс смотрит на нее, они оба улыбаются. Кажется, эти двое все снова решили за меня. Обвели вокруг пальца и договорились за моей спиной. Но я, кажется, был не против их инициативы, когда лифт, наконец, дернулся и плавно пришел в движение.***
— Господин Архангел, мне пришли отчеты о номере 318/81 из второго отдела. Пишут, что клиент разобрался в своих чувствах. Лифт пропускать или сначала направить отчеты на подпись и подготовить дополнительные соглашения? — Пускай уже, они там больше суток провисели в пустоте. Когда прибудут, сразу проверь на радиацию. Бумажки заполнишь потом. Что за бюрократы на небесах?