Kardemomme

За окном как-то быстро стемнело и похолодало. Кажется, будто стылый туман пробрался под кожу, растекся по венам, и даже волоски на руках и затылке поднимаются дыбом, а кожа идет пупырышками. Он льется из окна белесым потоком, растекается по полу, и ноги вязнут в нем, зябнут, а кончики пальцев мелко покалывает. Наверное, поэтому меня так сильно трясет. От холода и тумана. Обхватываю себя за плечи руками, хотя точно знаю, что согреться не получится. В комнате пахнет дождем и слезами. А еще чаем с мятой, который иногда перед сном заваривает мне Исак, если, конечно, мы не так заняты, чтобы забыть обо всем на свете, падая в друг друга, сгорая из ночи в ночь, чтобы опять возродиться от рук, поцелуев, стонов и тихого шепота одного-единственного на всю бесконечность параллельных вселенных: "Так люблю тебя. Так люблю". Сейчас здесь — ни намека на привычный пожар. Сейчас пустая кровать, где еще этим утром мы устроили драку подушками, а потом так бурно отмечали проигрыш Исака в этой маленькой битве, что порвали парочку и извалялись в перьях, как два гуся недоощипанных. Идиллия. Вот только вечером он не пришел. В первый раз с тех пор, как мы сняли эту квартиру и все в нашей жизни разделили на два. Это должно было случиться однажды. Это всегда происходит. Возможно, я должен был рассказать ему сам. Возможно... возможно, это только ускорило бы конец. Я и так причинил ему столько боли — мальчику, который не испугался, а остался рядом. Который любил меня вопреки — со всеми заморочками, депрессиями и заебами. Просто любил. И как я мог рассказать тебе, что однажды чуть не шагнул из окна? Ты ведь и так за меня все время боишься. Как мог я сказать, что был одержим и влюблен в кого-то еще, что этот кто-то разбил меня на кусочки, что из-за него и его веры я почти поверил, что недостоин жить в этом мире, а в том, другом, буду гореть в аду? Как мог рассказать, что ломал себя об колено, что решил в конце концов просто прекратить все и сразу? Чтобы больше не мучить, не разочаровывать. Чтобы больше просто не быть... Как мог бы я так разочаровать тебя? Я просто надеялся, что ты никогда не узнаешь. Наивно и глупо. Помнишь, я сказал тебе тогда, перед самым срывом? Единственный способ сохранить что-то навсегда — потерять это. Теперь ты решил, что это было о Микаэле. А я... я никого и никогда не любил так, как тебя. И самый большой страх моей жизни — проснуться и понять, что ты все же ушел, не выдержал, не смог. Возненавидел меня... Я болен и иногда очень опасен. Для себя, для окружающих, для тебя. Я не хочу помнить вкус твоих слез и видеть боль в твоих глазах. Я не хочу слышать, как твой голос ломается от боли. Я не хочу ломать тебя — единственного, кто важен мне в этом мире. И во всех остальных. Мне холодно. Знаешь, Исак, я привыкну к этому холоду. Наверное, без тебя теперь всегда будет так. Холодно, липко, постыло. Без тебя... Это даже звучит безнадежно и гибло. Как будто из меня душу вынули раскаленными щипцами. Без тебя... Подоконник промерз, и мне не хочется сидеть здесь и разглядывать звезды. Как-то мы всю ночь валялись прямо здесь, на полу, завернувшись в одно одеяло, и считали их, искали созвездия. Ты еще смеялся и говорил, что у меня на коже — звездная карта этого неба. И никак не верил, что в моей жизни звезда лишь одна — это ты. Я не знаю, как вышло, что тебе все рассказали. То ли Элиас пришел в школу за Саной и услышал, как вы говорите обо мне, то ли это был Юсеф. Какая разница, правда? Теперь ты знаешь. Знаешь, что я чуть не шагнул за грань. Вот только и не подозреваешь, что уже очень давно только ты держишь меня по другую сторону. И каждый день доказываешь, что я тоже имею право на жизнь и на счастье. "Я так люблю тебя, знаешь?". Разве могу я тебя потерять? Я просто забыл одну истину, которую мне доказали давным-давно: люди сами по себе всегда одиноки. Но знаешь, в другом месте, в другой вселенной... К черту... Есть только здесь и сейчас. И здесь и сейчас я тебя потерял. Может быть, ты придешь за вещами, когда я выйду отсюда? Или пришлешь Юнаса с Магнусом или Махди. Может быть, это будет твой отец, который неожиданно просто принял нас с тобой парой... Может быть... — Ты чего сидишь в темноте? И квартиру всю выстудил. Холодно же... Я не услышал, как ты зашел, и не знаю, как не свалился при звуках твоего голоса. Твоего голоса — чуть встревоженного, усталого... нежного? — Эвен? Что-то случилось? Приступ? Подходишь стремительно в пару шагов, заглядываешь в лицо. В свете звезд твоя кожа кажется серебристой и влажной. Влажной. И глаза покраснели. Ты плакал? Как написала мне Сана? "Он знает про Микаэля и все остальное. Прости, Эвен. Мне жаль". Он знает, и небо упало на землю, раскалывая мою жизнь на до и после, а меня вбивая в землю по самую грудь. Так, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. — Эви, пожалуйста, не молчи. Его ладони на моем лице, его дыхание — на губах, его аромат — вместо воздуха. Окутывает, пленяет и... лечит. Исцеляет располосованную на ленты душу. — Ты плакал? — получается простужено, сипло. И совсем не то, что нужно спросить. Не то, но так важно. Потому что мой мальчик не должен плакать. Никогда не должен плакать. — Он мне рассказал. Микаэль... Вздрагиваю и сжимаюсь при звуках этого имени. Значит, он? Значит вот как... мало ему было тогда... — Он пришел с Юсефом в школу, чтобы встретиться с Саной, и я... Я не спрашивал, но он уже откуда-то знал. И он... ему на самом деле жаль, он говорил, что просит прощения, просил рассказать тебе. Все то, что случилось. Как он оттолкнул тебя, как все чуть не закончилось плохо, как ты пытался... — Исак... У него голос срывается, и пальцы сжимаются в кулаки, а меня будто лезвием изнутри кромсают. Но даже не больно. Наверное, от того, что Исак шепчет все это куда-то в висок, то и дело, касаясь меня солеными, влажными губами. — Мне плевать на их веру и их убеждения, Эви. Они сделали тебе больно, заставили почувствовать себя ничтожеством, грязным. Они... нахуй его извинения. Прости меня, ладно? Кажется... у него остался синяк... Я не хотел, но не смог. Не смог иначе. Он говорит так сбивчиво, путано. Перескакивает с мысли на мысль. Чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть в черную ночь. Не потому, что не хочу видеть Исака. Не потому, что стыжусь своих слез. Мне бы понять... мне бы просто понять, что я сделал такого? Чем заслужил? Чем заслужил тебя, мой Исак? Прижимается со спины, ведет носом по шее, прихватывает губами. А потом опускает голову на плечо и шепчет-выдыхает, одновременно целуя. — Ты больше не будешь один, слышишь? Ты никогда не будешь один. "Потому что я люблю тебя".