Элементы произвольной программы с букетом фиалок и неизвестным

      «С возвращением», — сказал Сумире, но я не считал, что вернулся. Что вообще это значит: вернуться на лёд? Уж точно не сделать пару кругов по катку на неверных ногах! Но за что-то сложное браться я не решался — отрабатывал простые элементы. Это был начальный уровень, просто смехотворный для фигуриста даже с небольшим стажем: несколько вариантов шагов, базовое вращение, спираль (если то, что у меня выходило, вообще можно назвать спиралью), какой-то не имеющий названия полуоборотный прыжок. Я чувствовал себя относительно уверенно, лишь когда обе мои ноги стояли на льду, но стоило приподнять одну — и выходило какое-то кривлянье, словно я был паяц на ниточках. Я никак не мог привыкнуть к новому «градусу» и удерживать равновесие, каждый элемент нужно было пропустить через себя, переиначить и заново освоить.       Сумире приходил на каток через день или через два, но на лёд выходил редко, в основном наблюдал за мной, иногда подсказывая что-то, но всё чаще просто смотрел, покусывая кончик пальца, как будто ему не терпелось сказать что-то, но он себя удерживал, или думал о чём-то. Искал для меня какое-то решение?       А я меж тем старался вымучить сальхов — первый однобортный прыжок, которому я научился, начав заниматься фигурным катанием. Он был чуть сложнее полуоборотного, я «изобрёл» его сам, без подсказок тренера или учебника — это просто пришло ко мне на одной из тренировок, и я прыгнул. Сейчас всё было иначе: механику и технику я помнил назубок, но изобразить его на практике не мог. Со стороны это, должно быть, выглядело так: я подпрыгивал, невысоко, ниже, чем нужно, планируя мах ногой, но страх потерять равновесие и упасть заставлял опускаться на то же место оловянным солдатиком — навытяжку, руки по швам.       — Что ты делаешь? — не выдержал Сумире.       Я обернулся. Он до этого сидел на скамейке, наблюдая, а теперь подошёл к бортику и опёрся об него обеими руками.       — Сальхов, — ответил я смущённо, — вообще-то это должен быть сальхов.       — Это? — с явным сомнением переспросил он.       — Да.       — О… — И он надолго замолчал, как будто пытаясь мысленно сопоставить то, что видел перед собой, и то, что было сальховом на самом деле, а потом проронил: — Как жаль.       Я вопросительно взглянул на него.       — Мне жаль этот бедный сальхов, — объяснил Сумире совершенно серьёзно. — Так над ним ещё не издевались, это уж точно.       — Прекрати! — вспыхнул я. — Как будто я специально… Просто не выходит и всё.       Он опять прикусил ноготь, скользя взглядом куда-то через меня (за очками не разобрать, но я так думаю), и пробормотал:       — «Просто не выходит»…       Я сделал «восьмёрку», прокатился по дуге, замыкая полосу в знак бесконечности, — это меня всегда успокаивало, — и тут заметил, что Сумире машет мне. Я подъехал к нему, он казался оживлённым.       — Я тут кое-что придумал, — сообщил он, постукивая ладонями по бортику. — То, что я тебя подначиваю, мало помогает: ты уже с этим освоился.       — Так ты это нарочно?!       — Поэтому я подумал: а почему бы не ввести систему поощрений? «Пряники» могут стать отличным стимулом. Вот взять хотя бы цирковую обезьянку: выполнила трюк — получила кусок сахару.       — Цирковую обезьянку?! — рассвирепел я.       — Не кипятись, условные рефлексы у всех одинаково действуют. Поэтому сделаем так: если у тебя получится выполнить элемент — я тебя поцелую. Отличный «пряник», тебе не кажется?       — Что?! — Я залился краской.       Сумире засмеялся.       — Дурак… — пробормотал я, отъезжая, — да кто захочет с тобой целоваться!       Я решил, что это ещё один способ меня подзадорить. Частично он с этим справился: я вышел из себя, потому что вкупе со сравнением меня с цирковой обезьянкой вся тирада прозвучала как одно сплошное издевательство, и с двойным усердием принялся за сальхов — чтобы доказать мужчине, что никакие «пряники» мне не нужны, я и сам без него отлично со всем справлюсь. Сумире с непередаваемым выражением пожелал мне удачи.       Правда, у меня ничего так и не получилось. И хорошо: думаю, если бы то, что произошло на следующий день, случилось сегодня, я бы его ударил.       Я скверно себя чувствовал в это утро: на улице было ветрено, а в ветреные или пасмурные дни бедро всегда ныло, — но всё равно пришлось идти в больницу на плановый осмотр. Дорога туда и обратно, ожидание в очереди… всё это утомляло. Быть может, не ходить сегодня на каток? Но на перекрёстке я столкнулся со стариком, он как раз выходил из аптеки.       — На каток идёшь? — осведомился он, порывшись в кармане и доставая ключи, чтобы отдать мне. — Запасные. У меня ревматизм разыгрался. Сам откроешь-закроешь.       Я растерялся. Откуда бралось доверие в людях? Он знал обо мне только то, что я сам рассказал. А может, я солгал? Может, я просто втёрся к нему в доверие, чтобы ограбить? Конечно, воровать там нечего, не считая коньков, но и те были в таком состоянии, что не заинтересовали бы даже старьёвщика. В любом случае говорить ему теперь, что на каток я решил не идти, было бы неловко, и я послушно переложил ключи к себе в карман. И конечно же, пошёл на каток.       Я отпер дверь, вошёл в полутёмное помещение и отыскал выключатель. Лампы зафыркали, загорелись одна за другой, тьма ускользала, теряясь по углам, потом шмыгнула в коридор и спряталась там. Без старика за стойкой, привычно шуршащего газетой, всё вокруг казалось чужим. Я сел на его место, огляделся и попытался представить, что он чувствовал, сидя здесь в ожидании посетителей, которые не приходили. Одиночество? Досаду на новооткрытый ледовый дворец? В моём случае это было одиночество. Я поспешно встал, задвинул кресло обратно и прошёл на каток.       Сидя на скамейке, я долго шнуровал коньки, всё ещё захваченный впечатлениями. Старик, должно быть, обрадовался, когда я впервые сюда заглянул (хоть и не подавал виду). Когда я катался, он иногда вставал в дверях, наблюдал пару минут и возвращался к стойке или угощал меня какао. Когда на катке появился Сумире, старик заходить перестал, довольствуясь звуками, доносящимися со льда. Мы приходили, поодиночке или вместе, случайно столкнувшись в дверях, — он читал газету, мы уходили — он читал газету и редко отвечал на слова приветствия или прощания. Эта некоторая сварливость, наверное, свойственна всем старикам, но я ничуть не сомневался: он был рад, что мы продолжаем приходить.       Я сделал разминку, осторожно поводя плечами и сгибая колени, в суставах пару раз хрустнуло воздухом, по телу прокатилась тёплая дрожь, и я продолжил разминку уже на льду: сделал несколько кругов, проехал по дуге, рисуя лезвиями восьмёрки и закручивающиеся в ростки папоротника спирали, выполнил простейшую дорожку шагов, споткнувшись всего два раза на переходе к дорожке второго уровня, — всё получалось неплохо, лучше, чем я ожидал. Получился даже винт, хотя сделал я его совершенно неожиданно для себя: развёл руки, как будто хотел обнять весь этот лёд, скрестил ноги и повернулся вокруг своей оси, постепенно подтягивая руки и ноги к корпусу, пока лодыжки не коснулись друг друга. Из-под коньков полетели ледяные искры, потолок и трибуны кружились вместе со мной. Ещё бы прыжок удался — и я был бы абсолютно счастлив.       В спине немного напряглось, напомнив, что расслабиться не получится. Я выдохнул, упираясь ладонями в колени, позволил инерции протащить меня дальше, к центру, потом выпрямился, рисуя дугу захода на прыжок. Вышел вполне себе сальхов, но я при приземлении скользнул ладонью по льду. Баллы бы за это точно сняли. Но я не расстроился: удалось преодолеть себя, ещё один маленький шажок к прежнему мне.       Раздалось несколько хлопков — это пришедший Сумире наградил меня аплодисментами, потом привычно помахал. Я подъехал к бортику, упёрся в него запястьем.       — Смазал конец, — сказал я. — Думаю, допустил погрешность при заходе… Ты когда пришёл? Со стороны, должно быть, заметнее.       Я ждал, что он подскажет, где я ошибся, или посоветует что-нибудь, как делал прежде. Сумире положил обе ладони мне на плечи, дёрнул меня вперёд — я едва не потерял равновесие — и поцеловал. Вернее, прижался губами к моим губам секунд на тридцать, но технически это всё-таки был поцелуй. Я опешил — обалдел, чего там! — тут же опомнился, оттолкнул его, подаваясь всем телом назад.       — Ты что творишь?! — Я чувствовал, как жар поднимается по шее до самых кончиков ушей.       — В смысле?       — С чего это ты выдумал меня… по-по-поцелуй этот…       — Забыл, что ли? Я ведь говорил, что буду целовать тебя, когда у тебя получится новый элемент.       — Я думал, это шутка была!       — С чего бы мне шутить такими вещами? — серьёзно и даже недовольно спросил он.       Наверное, я побил мировой рекорд по скорости снимания коньков. Я запихал вещи в сумку, подхватил куртку и умчался с катка. Всё так быстро произошло, что Сумире даже возразить не успел. Через пару минут я уже был дома. Лицо всё ещё полыхало, дыхание теснилось в груди.       — Дурак… — болезненно прошептал я, рухнув на пол и зажимая губы обеими ладонями.       Первый поцелуй в моей жизни — и так!