Голубые очки

Петербург - один из тех городов, серостью и угрюмостью которых нельзя наслаждаться в одиночку. В противном случае обыденность и однообразность окружающего мира может поглотить с удивительной скоростью, да так, что человек окажется поставлен перед фактом, что жизнь не имеет смысла, люди отвратительны, город ужасен, а сам он - муравей в необъятной вселенной. Виктора всегда спасала любовь. Любовь к окружающим, любовь к себе, любовь к катанию. В последнее время - любовь к Юри. Георгий всегда говорил, что весь мир пропитан любовью. Яков ворчал, что Георгий - наивный романтик. Виктор молчаливо кивал Якову, но точку зрения Гоши разделял. Изо дня в день любовь сопрягалась с вдохновением, вдохновение было связано с катанием, а катание транслировало смысл жизни. Так было всегда, пока Яков не запретил Виктору появляться на катке. Тот явился на следующий же день, несмотря на запрет и совет обратиться к врачу. - Со мной всё хорошо, - говорил Виктор. - У меня совсем ничего не болит, - уверял он. - Да, голоса практически нет. Да, нос течет. Это не помешает мне кататься, - Виктор ярко улыбался. Яков не поддался сладким хриплым речам и прописал ему люлей. Через час доктор прописал ему лекарства. После этого Виктор Никифоров не выходил из дома несколько дней, послушно выполняя наказания. - Лечится, - думал Яков. - Страдает, - был уверен Гоша и оказался совершенно прав. Виктор потерялся. Без Юри, без катания, без окружающего мира. Некого поражать, некого удивлять, не с кем поговорить. Странно. Непривычно. Даже страшно. И как он до этого жил? Неясно. Память стёрла все воспоминания об одиноких вечерах, потому что Виктор Никифоров еще год назад - сплошные встречи, прокаты, тренировки, выступления, люди, люди и еще раз люди, чемоданы, путешествия на выходных раз в две недели, соревнования, приёмы, светская жизнь, журналисты, фанаты, и многое другое занимательное-увлекательное, но не совсем содержательное. Виктор не жаловался до прошлой недели. У Виктора был Юри, который заменял ему весь мир. Все были относительно счастливы. А потом случилась японская федерация, формальности и отъезд Юри на две недели. Всего лишь четырнадцать дней, половина месяца, одна двадцать четвёртая года. Недолго. Совсем. Виктор думал, что это пустяк, он ждал Юри двацать шесть лет, подождёт и две недели. Всё оказалось немного сложнее. Когда он проснулся, реальность встретила его приглушенными голосами от очередной ссоры соседей: месяц назад въехала пара молодоженов, которая была уж слишком громкой в любое время суток. Можно было даже составить расписание: бытовая ссора ровно в десять утра, тишина до восемнадцати ноль ноль, стоны с десяти до двенадцати, затем очередная ссора с истеричными криками в два часа ночи, плач девушки где-то до трёх, примирение примерно в три двадцать и тишина до девяти утра. По крайней мере, у них была насыщенная жизнь. Виктор заебался просыпаться от криков, но даже им умудрялся завидовать. Лежать одному в кровати казалось странным, неправильным и неестественным. Телефон неожиданно завибрировал. Виктор, подумал, что это от одиночества. После прочитал сообщение. От Юри. «Сегодня возьму билеты» Виктор слегка улыбнулся и обнял Маккачина сильнее. Он с трудом встал с кровати и из недр шкафа выудил толстовку, которая принадлежала Юри. Зелёная такая, потрёпанная. С небольшой дыркой на локте. Появилась острая необходимость выйти из дома. Маккачин его инициативу не поддержал и осуждающе посмотрел, мол, ты чего, Витя, собираешься идти гулять в такой туман. Город встретил его старой, грязной Сенной, такой же неприметной, легендарной и обычной, как и сам Виктор. Петербург вообще в последнее время был беспокойным, напряженным и недоверчивым: люди с опаской смотрели на прохожих, ожидая наихудшего исхода от каждого встречного. Виктор смотрел ни на кого конкретно и на толпу одновременно, его охватила внезапная ностальгия: он вспомнил, как ездил сюда в студенческие годы. Нечастые занятия, большая дружная спортивная и не очень компания таких же ребят-раздолбаев. Университет встречал их изолирующей тишиной, а после импровизированных пар они иногда позволяли себе расслабиться и ужинали в ближайшей корейской едальне, что находилась за Синагогой, в которую, согласно легендам, иногда захаживал Яков. Виктор задрожал и подул на окоченевшие пальцы. От силы девять градусов, а он вышел в одной толстовке. Холодно, черт возьми. Виктор ухмыльнулся. До него начала доходить комичность всей ситуации. Он болен, он вполне мог заразить товарищей по катку, Яков о нём очень своеобразно заботился, а Виктор взял и бестолково вышел на улицу, да ещё и прошёл четыре километра под мерзким и моросящем дождём. Забавно вышло. И хотелось согреться. Виктор добрался до парка, в котором когда-то были первые массовые катания на коньках в Петербурге. Затем прошёл напротив вечной пожарной вышки, цвет которой, кажется, поменялся. Очень странное ощущение, когда помнишь местоположение зданий, но всегда сомневаешься в их цвете. Было ли оно всегда жёлтым или раньше всё-таки было розовым? Виктор не помнил. Но на автомате помахал дежурному пожарному. ( - Водки бы и домой, - подумал пожарный. – А не вот этих вот придурков.) Виктор взял горячий чай с имбирём и мёдом в кофейне, на логотипе которой был изображен лось. Он вспомнил о канадском пареньке (вроде бы его звали Жан Руа или как-то так), когда проходил мимо, и решил, что раз уж это заведение принесло сравнение, туда стоило хотя бы заглянуть. К слову, чай был великолепным. Виктор шёл по привычной дороге к университету, ноги сами его привели к дому Гоши. Дом ультрамаринового короля был таким же романтичным, как и он сам. В квартире его было четыре огромных окна, прекрасный вид на собор, а летом в солнечные дни можно было запросто проснуться от того, что солнце светило прямо в глаза, потому что за двадцать восемь полных лет Георгий так и не купил занавески. Хотя вполне мог. (И Виктор каждый раз страдал, когда решался на ночёвку в его доме.) - Я здесь, Инезилья! - Виктор постучал в красную массивную дверь, но никто ему не ответил. Георгий и неработающий звонок до сих пор не поменял. Ну что тут сказать? Романтик. Виктор наткнулся на Гошу случайно, тот тайком курил, разглядывая недавно отремонтированные уличные часы, и, заметив Виктора, сузил глаза. Георгий с минуту его молча разглядывал, затем выкинул окурок в урну, подошёл к Виктору, зло прошипел «Бестолочь» и, сморщив нос от столь безответственного поведения, снял с себя жёлтый шарф и насильно укутал в него Виктора. Так, что чуть не задушил от избыточной заботы. Виктор даже подумал, что Гоша временами похож на Лилию, когда она в добром расположении духа. А затем мысленно постучал по дереву. От греха подальше. Затем была недолгая дорога до дома, Георгий сам вызвался подвезти его, потому что Виктор Никифоров без Юри - это Никифоров обыкновенный без мозгов и инстинкта самосохранения. Виктор молча сел на заднее сиденье, Георгий поставил очередной плейлист из классического рока и тихо подпевал Арии. Когда они застряли у моста Лейтенанта Шмидта, Виктор получил еще одно сообщение от Юри. «Я прилетаю послезавтра» Виктор улыбнулся в шарф. В народе цвет назывался охрой, но Виктору-то какая разница, желтый есть жёлтый, будь он золотым, лимонным или Stil de grain. Особенно когда Юри возвращался. Подъезжая к дому на Ваське, Гоша предупредил, что в следующий раз, если он увидит Виктора в тонкой одежде на улице, да еще и болеющим, Никифоров в первую очередь охватит люлей от него самого, а потом уже от Якова. Маккачин встретил его флегматичным взглядом и не оторвался от любимой игрушки, а Виктор, всё еще в толстовке Юри и в гошином шарфе, прошёл до комнаты и упал на кровать, пряча счастливую улыбку в подушке. Совсем скоро он обнимет Юри. Совсем скоро они будут снова жить вместе. Совсем скоро этот город снова станет домом. Добро пожаловать.