Pie Jesu Domine, Dona eis requiem. Pie Jesu Domine, Dona eis requiem sempiternam.
По грязным окнам вагона бил мелкий осенний дождь. Казалось бы, от этого стекла должны были стать хоть немного чище... Но нет, маленькие острые капельки делали лишь хуже, развозя многомесячную пыль. Неприятно, словно ржавым молотком по голове стучали тяжелые стальные колеса. Состав то и дело трясся, кряхтя и тарахтя от любой неровности, словно столетняя телега. Внутри железного брюха вагона было практически пусто. Большая часть пассажиров уже давно сошла на городских станциях, и лишь немногие несчастные, кому не повезло жить где-нибудь в глуши, были вынуждены еще полтора-два часа трястись в этой духоте, вжавшись в старые, обитые дешевым кожзамом сидения, окруженные дряхлыми алюминиевыми стенами. Кто-то беспокойно спал, запахнувши нос тяжелой дубленкой. Усталая парочка топталась в дальнем тамбуре и медлительно что-то обсуждала, покуривая дешевые папиросы... Пинки Пай изначально досталось хорошее место — прямо у перед тамбуром. Теперь, когда народу в вагоне практически не было, она могла спокойно вытянуть задние ноги, прилечь на пару минут и даже немного пройтись. Дорога предстояла долгая. Кобылка мельком взглянула на приклеенную на стену карту — оставалось еще шесть станций. Благо, состав на них практически не останавливался, лишь «для галочки» открывал двери на пару секунд, а потом тут же трогался дальше. – И правда, кому еще нужны поезда в такой глуши. - подумала Пинки. А за окном царил лес. С обеих сторон из окон можно было увидеть лишь плотный растительный массив, уже практически полностью окрасившийся в теплые, но в то же время такие печальные цвета осени. На фоне бесконечно серого неба все это казалось каким-то мертвым, будто бы вся природа в миг погибла, и все вокруг — лишь жалкие руины солнечного, пропахшего цветением и свежестью лета. Все поглотила сырость. Ее промозглый запах перебил собой последние ароматы уходящего тепла и беззаботности. Цветы завяли и опали на землю, превратившись в жалкую полуразложившуюся массу. Трава, мягкая и душистая, теперь — сухая и острая, совсем скоро, опадающая листва окончательно похоронит ее остовы. Кристально чистые воды теперь не манят своей прохладой. Сухие тропинки развезло бесконечными дождями... Сквозь сон Пинки не расслышала название станции, но ей хватило и слова «конечная». Отряхнувшись от назойливой сонливости, кобылка подхватила единственную седельную сумку, забитую на этот раз не конфетами, а вещами и документами, и не спеша вышла на разбитую временем платформу — большую бетонную плиту, поставленную на несколько свай. Розовогривая взглядом проводила уходящий вдаль состав — в следующий раз он будет здесь только через неделю. Снова эти древние рельсы устало задребезжат под весом огромной железной гусеницы, вымотанный бессмысленной дорогой машинист вывалится на станцию, задумчиво выкурит две-три сигареты и поедет обратно в город, где его уже будет ждать сменщик... Сразу за станцией простиралось необъятное, давно уже всеми брошенное, забытое и поросшее бурьяном поле, буквально пополам рассеченное узкой, раскисшей от постоянных дождей и перегноя тропой. Идти вне ее было попросту опасно — можно в любой момент провалиться в болото или напороться ногой на старый забор или арматуру от снесенных зданий... Дорога, казалось, длилась бесконечно. Где-то через час пути, кобылка вышла на узкую тропу, окаймленную старым лесом, заваленным буреломом и мусором. Отдающая мерзким холодом земля раздражающе хлюпала под ногами Пинки, проваливалась под ее весом, оставляя на копытах крупные комья мокрой грязи. Тяжело и противно. С каждым шагом силы покидали розовую пони, даже в дождевике уже неслабо вымокшую от назойливого дождя. Месиво под ногами скользило, не давая сделать нормальный широкий шаг. К тому времени, как дорога постепенно расширилась, переходя в чахлый перелесок, утыканный трухлявыми пнями, Пинки Пай уже окончательно выдохлась. Еще один шажок, и нога кобылки резко скользнула по грязи куда-то в сторону. Она упала на бок. Благо, дешевый, купленный еще в Понивилле дождевик почти что спас ее от липкой темной грязи. Тихо выругавшись, пони пренебрежительно сбросила с себя испорченную вещь и просто пошла дальше. Ее родной дом был уже совсем близко: сквозь жиденькие деревья она могла видеть старую силосную башню, вздымающуюся над всей фермой, словно смотровая вышка, уголки крыш самых высоких пристроек. Еще немного, и за небольшим холмом, на котором жалкое подобие леса закончилась, открылся и общий вид на ветхое жилище, в котором она провела все свое детство и юность. Немногое здесь изменилось с последнего визита: главные ворота фермы все также стояли, покосившись набок от времени, все то же запустение во дворе… Мод стояла неподалеку. Сегодня она, казалось, была еще более апатична, чем обычно. Любимого выходного платья на ней не было – его заменила старая, усеянная заплатами клетчатая рубашка. Грива неопрятно спадала на глаза, тихонько трепеща от малейшего дуновения ветерка. Пинки далеко не сразу могла понять, что было в ее глазах. Любимая сестра, практически не моргая, следила за ней еще с того момента, как та появилась на горизонте, но взгляд… Пустые глаза Мод повергли Пинки Пай в еще большее уныние. - П-привет… - немного замешкавшись, розовая пони положила сумку на деревянные мостки у входа и крепко, как никогда крепко вцепилась в сестру. Мод, приобняв ее лишь одним копытом, попыталась отвернуться. На мгновение кобылке показалось, что она тихо всхлипнула. - Два часа… - Поезд задержали – что-то на путях. – оправдалась Пинки, - Как… Как все прошло? - Нормально. – болезненно процедила Мод, - Хочешь посмотреть? - Как все? - Лаймстоун дома. Поговори с ней. - Мод, - кобылка аккуратно положило копыто на спину сестре, - все нормально? - Потом. – серая пони медленно, но уверенно отвернулась. - Мод? - Иди. – не скрывая слез промычала она, отпрянув от Пинки. Деревянная входная дверь, которую отец-Игниус поставил еще тогда, когда только родилась Мод, давно рассохлась и теперь медленно разваливалась по частям. Небольшое окошко на ней, как и всегда было занавешено плотной грубой тканью - так сквозняк не проникал сквозь широкие щели. Крыльцо просторное, в левом его углу мирно покачивалось от слабого ветра соломенное кресло матери, а рядом леденел от осеннего ветра недопитый еще позавчера чай. Скрипя половицами под ногами, Пинки неуверенно присела возле входа. Тихий застенчивый стук. Сквозь шелест редких листьев, пони расслышала, как по ту сторону нервно зашагала Лаймстоун. - ВЫМЕТАЙСЯ! – пони со всей силы вышибла ветхую входную дверь, и лишь вовремя подставленное копыто Пинки не позволило ей с таким же грохотом закрыть ее обратно. - Не надо этих концертов, ты знаешь, зачем я здесь. - Вот именно! – гаркнула Лаймстоун, - Что-то тебе не особо было дело до нас раньше! - Только не надо строить из себя святую. – огрызнулась Пинки Пай. - Мне на тебя глубоко наплевать, а вот Марбл… Ей сейчас нужна поддержка. Заходи, черт с тобой. – пони нехотя открыла сестре дверь. - Как все прошло? – как можно более нейтрально постаралась спросить розовогривая. - Нам все пришлось делать самим. – Лаймстоун, немного успокоившись, пригласила Пинки на кухню, - Полиция еще эта, будь она неладна, до вчерашнего дня тут рыскала, все думали, что это мы их... Марбл с собой не брали… Сама понимаешь. - Где она? - Догадайся. – устало съязвила кобылка, - У себя – на чердаке. Только вряд ли ты ее успокоишь. - Я хотя бы прослежу, чтобы она не наделала глупостей. – Пинки присела за старый дубовый стол, проверяя, не намокли ли в сумке документы. - Ты хоть бы слово доброе Мод сказала. Она тоже переживает, как видишь… - младшая сестра залпом допила холодный дешевый кофе со стола и направилась на улицу. - Лаймстоун! –Пинки тихо позвала пони, остановив ее на полпути к выходу, - Как это случилось? - Старик переборщил с динамитом. Это все, что мы поняли. - Розовогривая несколько минут сидела за столом в полном одиночестве. Передохнув с дороги, она неумело заварила себе дешевый, противный на вкус кофе и вышла на крыльцо. Холодало. Мелкий дождик усилился и еще больше размыл пустынный двор. Где-то вдалеке колола дрова Мод. Удар за ударом, она разрубала поленья на две ровные части, сваливая их в уже достаточно приличную кучу. Лаймстоун, небрежно натянув на себя древний резиновый дождевик лихо подхватывала их на спину и быстро, чтобы не так сильно вымокнуть, уносила в дом с другого входа. Пинки сделала первый глоток кофе, здесь, на крыльце ей было странно интересно наблюдать, как слаженно работают ее родные сестры. - Хватит! – на весь двор крикнула Лаймстоун, - Мод Пай, не успев замахнуться в последний раз, аккуратно положила топор и направилась домой. Минута, и промокшая насквозь пони поравнялась с Пинки Пай. - Сходи к Марбл… Розовогривая сделала последний глоток кофе и, убрав с лица мешающие прямые, словно сдувшийся шарик, волосы, поставила кружку туда же, где уже давно остыл заваренный еще матерью чай. Лаймстоун затопила камин – дома теперь стало гораздо теплее. Мод, завернувшись в большое полотенце устало сидела на кухне, лишь изредка прикладываясь к кружке с чаем. Завидев сестру, серая пони пригласила ее за стол и придвинула сумку. - Ты всё взяла? - Несколько раз перепроверяла. – Пинки инстинктивно заглянула в сумку – да, внутри лежала добротная кожаная папка с паспортом, свидетельствами и прочими документами, - Даже, кажется, лишнее прихватила… - Лишним не бывает. – отрезала Мод, - И сходи все-таки к Марбл. - Что вы все с ней заладили? – раздражительно пробурчала Пинки, покидая кухню. - Если она сейчас удавится, - добавила Лаймстоун, - будешь виновата ты. У меня нет ни времени, ни желания с ней нянчиться. - Можно я хотя бы вещи разложу?! - Пинки. – тихо ответила Мод, - Мы хотим показать ей все сегодня. Ей надо подготовиться. Тебе трудно помочь? - Все, все! Я сделаю. – стиснув зубы, розовая кобылка отправилась по высокой скрипучей лестнице на чердак. С недавнего времени здесь поселилась Марбл. Темное, пыльное, заставленное бесконечными ящиками и сундуками пространство чердака показалось ей чрезвычайно успокаивающим, полностью, удовлетворяющим ее требования. Отец еще года полтора назад перенес сюда несколько небольших тумбочек и комод для вещей. Поднимать сюда кровать он счел излишеством, поэтому серая пони спала на положенном на пол матрасе. Не прошло и полугода, как кобылка с присущей ей скромностью обставила свое новое жилище: коробки, сундуки и шкатулки заняли свой отдельный угол, были полностью очищены от пыли и частично разобраны. Теперь единственное окно было занавешено старинным дорогим тюлем, на тумбочках были скрупулёзно расставлены фарфоровые статуэтки и подаренные неизвестным поклонником из Понивилля растения в горшках. Вечером свет давала резная, с потемневшим от старости металлом керосиновая лампа. Сейчас здесь было темно. Лишь тусклый свет с улицы с трудом пробивался в комнату через тюль. Пинки шла тихо, будто старалась остаться незамеченной. Марбл нигде не было видно. - Можно тут с тобой посидеть? – прошептала розовогривая. Где-то в дальнем конце чердака послышался слабый шорох. Марбл практически беззвучно зажгла лампу. Медленно обернувшись в сторону сестры, она тяжело вздохнула и снова уткнулась в матрас. - Мне очень жаль, Марбл… - Пинки аккуратно присела рядом и заметила, что сестра что-то теребит в копытах. - Это все, что у меня осталось от мамочки. – дрожащим голосом предвосхитила вопрос кобылка, - они все остальное выкинут… - Никто ничего не будет выбрасывать, даже не думай об этом. - Вы же все не для того приехали, чтобы меня успокаивать. - Марбл… - Мамы и папы больше нет! – разревелась серая пони, - Неужели вы все еще этого не понимаете?! - Надо это принять. Их уже не вернешь… - Нет, Пинки. Я не могу. Я не верю! - Давай спустимся вниз. – предложила Пинки, - Выпьешь немного чаю, и тебе станет легче. Я привезла немного кексов. - Оставь меня в покое. – всхлипнула Марбл. - Не будешь же ты вечно здесь сидеть с этом куском ткани? - Это память! Это моя мамочка! Не смей ее так называть! - Ты хочешь посмотреть, как Лайм и Мод все обустроили? – Пинки придвинулась поближе и пригладила волосы сестры. - Нет. - Тебе все равно придется это увидеть, понимаешь? - Какой в этом смысл… - Знаешь, - розовогривая резко встала и направилась к лестнице, - можешь сидеть здесь дальше, думаю, матери бы понравилось твое «рвение» с ней попрощаться. - Я... спущусь через пять минут. – окликнула уходящую пони Марбл. Вернувшись на кухню, Пинки первым делом убрала свою сумку под стул, даже не заметив своих сестер. Они молча пили чай, наблюдая действия розовогривой. - Нам надо поговорить. – Мод прервала сборы Пинки. - Я была на чердаке, Марбл скоро спустится. - Я о другом. Присядь. - Может быть я начну? – спросила Лаймстоун, - В общем… никому не нравится вся эта ситуация. Естественно, мы все потрясены случившимся, но… давайте все проведем так, чтобы не пришлось потом бить морды, хорошо? - А если говорить нормально, - добавила Мод, - надо решить, что делать, если все достанется кому-то одному. - По двадцать процентов своим, остальное себе. - А Марбл? – поинтересовалась Пинки. - К черту Марбл! – сдавленно огрызнулась Лаймстоун, - Пусть катится, куда хочет. - Обязательно… - на лестнице показалась Марбл, - Вы мне хотели что-то показать? - Давай только быстро. – Лаймстоун одним глотком допила чай, - Пинки, ты с нами? – ответа не последовало. Сестры молча повставали из-за стола и вышли на улицу. Солнце уже уходило за горизонт, его слабеющий свет уже с трудом пробивался сквозь сплошную пелену грозовых туч. Дождь превратился в ливень, песок и гравий под ногами превратился в мерзкое липкое месиво. Марбл, даже еле переставляя копыта, поскользнулась на лестнице небольшого крыльца, ведущего на задний двор, и со всей силы плюхнулась в грязь. Никому не было до этого дела. Идти нужно было совсем недалеко. Маленький задний дворик, словно яркое пятно посреди серой бесконечности, пестрил красно-оранжевыми цветами опавшей листвы. Старые могучие клены срослись с низенькой кованой оградой, образовывая своими голыми ветвями густую темную сеть. Когда-то отец планировал озеленить весь двор, вымостить дорожки, покрасить фасад. Все это было в прошлом, ему уже не суждено осуществить свои задумки. - Мы закажем нормальные надгробия на неделе. – Мод указала на место между деревьями. Там, под несколькими свежими, мокрыми листьями остывали две могилы. На большом, гладком булыжнике на смолу была посажена маленькая деревянная табличка с выжженным паяльником текстом:Игниус Рок и Клауди Кварц Пай 08.06. 948 – 14.10.1005 11.11.952 – 14.10.1005
Марбл Пай, плача навзрыд, упала возле временного надгробия. Остальные сестры лишь молча наблюдали, промокая под проливным дождем. В небе, тревожной вспышкой, словно выстрел из винтовки, сверкнула молния.