Неугасимое пламя

Жрица святилища Магран в герцогском дворце — Фирга — прямая противоположность Стоику. И вовсе неудивительно, что после её речей о кризисе веры и снах, зовущих в далёкие земли, Стоик вмешивается в разговор, не дав Хранителю переварить услышанное, и в своей неповторимой манере поносит на чем свет стоит «шлюху Магран, трусость её никчёмной жрицы и её же дурость». Пользуясь моментом пока всем становится не до него, Хранитель тянется к душе Фирги, привлечённый одним-единственным сияющим в тумане времени воспоминанием. В лесу горят десятки костров, но пламя ближайшего — самое яркое и высокое, едва ли не выше стоящего прямо за ним священника, в тёмных глазах которого огонь пляшет и вьётся, как обнажённая танцовщица. Любая из стоящих вокруг костра женщин мечтала бы так же извиваться в его руках — Хранитель чувствует укол ревности в душе, которой принадлежит это воспоминание. Фирга стоит среди прочих, и от голоса священника, низкого и хриплого, у неё перехватывает дыхание, а низ живота сводит от возбуждения. Лишь природный стыд не позволяет ей немедленно задрать юбки и начать ласкать себя прямо на глазах у собравшихся; больше этого она хочет, разве что, ласк обладателя того самого сводящего с ума голоса. Но он говорит о войне и скорой победе, о Молоте бога, что опустится на сияющую голову редсерасского фермера и разорвёт её на тысячи искр, и о ярости Магран, что обратит рассвет Эотаса кровавым закатом. Всё это Фирга понимает лишь приблизительно — на деле она не в состоянии думать ни о чём, кроме собственного острого желания. Смысл речей плавится и течёт, как воск, как лава, как тягучий мёд, как вязкие капли по внутренней стороне её бёдер. Терпеть это — мучительно и дико. Она закусывает губу, чтобы сдержать стон, и сжимает кулаки. Когда священник перестаёт говорить, некоторые из его слушателей обессилено садятся прямо там, где стояли, другие — идут прочь от костра. Фирга же, словно одержимая, подходит к нему и заглядывает в лицо; он красив той жуткой и изменчивой красотой, что озаряет лица фанатиков или безумцев. — Покажите мне. Дайте... Возьмите меня... — торопливо шепчет она, стыдясь собственных слов, и хватается за плечи мужчины, не в силах больше держаться на ногах. Она принимает его в себя и отдаётся без остатка. Он груб и берёт её так, будто их соитие — союз первых созданных богами людей, не знающих любви и предающихся ей, как животные: страстно и дико. Фирга, даже не думая сдерживаться, кричит и стонет, — от боли и наслаждения, от ощущения, будто она только что родилась, зачатая горячим семенем и божьим голодом. Мужчина над ней делает ещё несколько резких толчков и замирает, глядя в глаза; вместе с ним, кажется, замирает само время. Сквозь шум крови в ушах и бешеное сердцебиение Фирга слышит: — Запомни этот урок Магран. Не моё семя в тебе, а божий огонь! Твоё Испытание впереди — ты узришь его, когда будешь готова. Каждому, кто служит Магран, придётся самому стать огнём, чтобы переродиться, — или пламя богини сожрёт его изнутри! Воспоминание догорает стремительно, как промасленный фитиль. Душа Фирги сейчас — горсть холодного пепла, да три тлеющих уголька — «я не смогла», «я не выдержала», «я не достойна». Хранитель окончательно приходит в себя, ловит настороженный взгляд Эдера и поспешно кивает — «всё в порядке». Он понимает, что на исследование воспоминания ушло совсем немного времени — Стоик, брызжа слюной, продолжает отчитывать Фиргу, а та стоит, виновато опустив глаза, и вздыхает: — Меня в своё время вдохновил один священник. Он смог высечь искру из моей души своими речами... «Ага, речами...» — думает Хранитель и, сам того не желая, краснеет. — ...но сейчас вы правы. Я не достойна, — Фирга закрывает лицо руками. — Устами того мужчины вещала сама Магран, а я... презрела её наставления. Если бы только услышать этот голос снова. Если бы увидеть... Стоик бьёт посохом об пол — Хранитель опасливо косится на мраморные плиты: не треснули ли они от такого удара? — Да что ты хочешь увидеть? Ты залила это пламя слезами да соплями, и продолжаешь выть! Шлюха голодна, — пылающим навершием кривого посоха Стоик указывает на тёмную статую Магран, возвыщающуюся в центре зала. — А ты ноешь и оправдываешься, хотя всегда можешь утолить её голод собственной душой. Если она ещё есть у тебя, то её можно зажарить и подать этой потаскухе на ужин! Фирга отшатывается от бешено вращающего глазами Стоика и выставляет перед собой руки, словно опасаясь, что он может её ударить. Хранитель подаётся вперед, в любой момент готовый встать между ними, но Стоик вдруг сам отступает и грязным рукавом утирает пот со лба. Он тяжело дышит и пристально смотрит на Фиргу — что-то в этом его взгляде заставляет её широко раскрыть глаза, а Хранителя — вновь залиться краской. Фирга выпрямляется, привычным жестом прикладывает руку к груди, а затем поднимает её, поворачивая ладонью вверх, словно повторяя позу всех изваяний Магран. Факелы в тёмном зале вспыхивают разом; пламя в чаше, что поддерживает рука Магран, взвивается к сводчатому потолку, оживляя лицо каменной статуи. Красно-золотые отблески отражаются в глазах Фирги — она выглядит так, будто только что очнулась от долгого сна, на губах её цветёт улыбка, а во взгляде, устремлённом на Стоика, читается благодарность и восхищение. — Вы... — Нет! — рявкает Стоик. — Не я! Хранитель вдруг всё понимает. Он всматривается в уродливое лицо безумного священника, пытаясь найти в нём черты мужчины из воспоминаний Фирги — и это не составляет труда: он даже усмехается лёгкости, с которой обнаруживает сходство. — Нет, всё-таки ты, — возражает Хранитель весело. — Это действительно ты. Ну надо же... Стоик с досадой плюёт на пол, последний раз с презрением смотрит на Фиргу и, бросив: «Не благодари», — уходит прочь, шаркая левой ногой и опираясь на свой верный посох.