Хён,почему?

Трудно привыкнуть к одиночеству, сколько не старайся. Оно сдавливает, наваливается с новой силой, когда вслушиваешься в тишину, сыпется с потолка вместе с облупившейся краской. Даже приход врача с новой порцией таблеток, кажется долгожданным праздником. Я не знаю сколько уже нахожусь в психиатрической больнице, и даже не помню почему попал сюда. Хотя, шрамы на запястьях дают ясно понять, что, по сути, я вообще никуда не хотел попасть. Забавно осознавать, что даже в таком, казалось бы, лёгком деле, я сумел лохануться и не довести всё до положенного конца. Хотя, я даже привык к этим белым стенам, скрипящей кровати, которая больше похожа на скамейку, накрытую простынёй и к медбрату, который приходит ко мне в палату каждые три дня. Наверное, я бы уже давно свихнулся, если бы не этот паренёк. Для этого места он, на удивление, живой, энергичный и чересчур жизнерадостный, что иногда хочется съездить по его милой физиономии. Да, он милый и улыбка у него такая, что самому хочется улыбаться до боли в скулах. А ещё хочется, чтоб почаще приходил. Наверное, я всё-таки сошёл с ума, раз думаю о парне с такой нежностью. —Юнги-хён, почему?—Чимин вновь спрашивает меня, глядя на мои запястья. А что я могу ответить, если сам не помню. «И правда, почему? Неужели я так заебался?»—с этими мыслями я ушёл в себя, опять оставляя медбрата без ответа. Наверное, волшебство всё-таки существует. Потому что, как объяснить тот факт, что Чимин находится в моей палате чуть ли не круглосуточно. Болтает много и на разные темы, улыбается открыто, что и в без того светлой комнате становится ещё ярче. И я смотрю в его глазки-щёлочки и не могу оторвать взгляд. Чимин от моего взгляда почему-то смущается и только смеётся громче, но глаз не отводит. У меня сердце пропускает удар, когда он подходит и берёт мою руку в свои маленькие ладошки, пробегаясь быстро пальчиками по шраму на левом запястье. И опять этот укор во взгляде, и опять я понимаю, что с каждым разом всё меньше и меньше хочу отпускать его. Недоидилию нарушает главврач в руках которого пакет с моей одеждой и документы, видимо, тоже мои. Забирает меня соседка, объясняя отсутствие мамы тем, что та занята на работе и вообще: «Мин Юнги, давай быстрее. Мне ещё своих из детсада забирать.» Обернуться хочется и не хочется одновременно. Сердце будто в тисках сдавливают от осознания того, что больше не услышу тихий стук в дверь палаты, что не будет больше разговоров о коте Бублике, который вечно съедает чиминов завтрак, пока тот в душе. На мгновение хочется опять почувствовать тепло маленьких ладошек на своих запястьях, увидеть в глазах укор вперемешку с волнением, услышать обеспокоенное: «Хён, почему?». В родительской квартире также пахнет алкоголем и плесенью, такой же грязный пол и ободранные кое-где обои, будто и не уезжал вовсе. В гостиной на старом диване спит неизвестный мужик, наверное, новый мамин «бойфренд» на одну ночь. Но матери дома не наблюдается, может и правда на работе. В моей комнате картина не лучше, на кровати как лежали постиранные вещи, так и лежат не тронутые. На полу валяются пустые бутылки от пива и энергетиков, видимо, маминым дружкам без разницы, где бухать. Среди всего мусора я вижу свой телефон, который буквально несколько секунд назад вибрировал от принятого сообщения. На экране высвечивается неизвестный номер со знакомой, до боли в сердце, фразой. «Хён, почему?» Сообщение остаётся неотвеченным, а оставшийся день занят самокопанием и попытками разобраться в себе. На улице уже светят фонари и реже слышатся проезжающие автомобили, зато чаще слышится смех, проходящих мимо, весёлых компаний. От непривычки не могу заснуть, а целую ночь пялиться в потолок и слушать за тонкой стенкой пьяные разговоры, не очень хочется. Чимина рядом с собой хочется. Всего такого энергичного, улыбчивого, непоседливого, такого… родного? Написать сообщение не составляет труда, труднее ждать возле круглосуточного ларька и надеяться на его приход. —Хён, ты же замёрзнешь!—у Чимина обеспокоенный взгляд и тёплые руки. И шарф пахнет его парфюмом. —Я скучал.—руки Чимина застыли, так и не завязав шарф. Я смотрел ему в глаза, ожидая ответа. Хотя, в принципе, не нуждался в этом, потому что чиминовы губы на моих объясняли все чувства, скрываемые до этого, все слова, не сказанные ни им, ни мной. Оторвались мы друг от друга только, когда в лёгких стало жечь, а губы стало покалывать. Стало не по погоде жарко, то ли от чиминова шарфа, то ли от переполнявших меня чувств. —Юнги-хён, одевайся в следующий раз теплее—улыбается медбрат и я, глядя в его глазки-щёлочки, не могу сдержать ответной улыбки. Потому что следующий раз точно будет и в один из таких «разов» я точно отвечу на его вечный вопрос: «Хён, почему?»