Ты у меня отыграешься

      В ту ночь Осомацу не вернулся домой. Правда, заметили это только на следующее утро. Братья обсудили его отсутствие между собой, но особо никто не придал этому большого значения. Как же на это отреагировал Чоромацу? Да, в общем-то, никак. При остальных братьях он вел себя как обычно. Ничего примечательного в его поведении не наблюдалось. Однако, за завтраком, третий по старшинству совсем не участвовал в общей беседе братьев. Выглядел он так, будто о чем-то глубоко задумался, но так ли это было на самом деле — неизвестно. Может Чоромацу и ни о чем не думал вовсе, просто не выспался как следует, вот и выглядел как вареная ворона. Во всяком случае так подумали братья.       Сегодня по существу выходной день. Хотя для бездельников и будние дни как выходные, верно? Но сегодня настал необычный выходной — то настал очередной день уборки. Так уж совпало, что следуя очереди, в этот день убирается Чоромацу. Уборка не самое приятное занятие для бездельника, но третий брат всегда подходил к ней ответственно. В такой день Чоромацу всех по обыкновению все время отчитывает, кричит без устали: «а ну убрали все за собой быстра!», но не в этот раз. Даже о том, что сегодня день уборки, никого из братьев не оповестил. Хозяйственный Чоромацу помнит и знает в этом плане всё и за всех. Каждый раз ему приходилось громко и четко со скандальной манерой напоминать об этом лично каждому, а в этот раз он словно забылся. Ну и ладно. С кем не бывает-то?       Зная привычку своих братьев раскидывать по дому не только мусор, но и свое белье куда попало, Чоромацу запасся сразу двумя корзинами: бельевой и мусорной, что было весьма кстати. Собирая разбросанные бумажки в коридоре возле спальной комнаты, он случайно стал свидетелем весьма интересного диалога: — Что ты там себя всё вычесываешь? Полчаса уже с расческой сидишь. — Да вот, с самого утра какой-то экспурошион (explosion) на голове. Не могу ходить в таком виде, браза! — Экспурошион? Почему ты волнуешься о таких бесполезных вещах? Тебя должно интересовать только одно: люблю я тебя или нет. — Мм… но если я буду недостаточно аккуратен и неопрятен, то ты меня точно разлюбишь. — Кто тебе это сказал, дурень? Если то, что у тебя сейчас на голове ты зовешь взрывом, то у меня в сравнении с тобой вообще дремучий лес смерти. Тем более, как я могу разлюбить тебя из-за такой глупости? — Это правда, Некомацу? — Ты еще смеешь сомневаться? А ну-ка, иди сюды. Чмок. — Ммм. Давай мне свой гребешок сюда, я сам этим займусь. Повернись спиной ко мне. Ну, ё-мое, ну что ты как не родной? Поближе давай и прислонись ко мне как следует. Послышалась странная возня. — Попаался~ Тааак, и что же мне с тобой сделать? Может сделать этот взрыв еще помпезнее? Хых. — Ну, так же нечестно, Ичимацу! Лучше просто причеши меня. — Как скажешь. Но только если изволишь помяукать так же, как это делал я, играя в глупые фанты с Осомацу.       На этом моменте приоткрылись в комнату сёдзи, и за ними показался Чоромацу с каменным лицом. Картина, что он увидел, проскочила в его сознании, словно сверхскоростная стрела, только что пущенная из туго натянутого лука. Двое его братьев сидели вместе, очень близко, в обнимочку. И ежу понятно будет, что эти двое состоят в отношениях. Оба удивленно уставились на него и переглянулись меж собой. Карамацу немного смутился, но не постеснялся примкнуть к Ичимацу еще ближе. Последний же усмехнулся и обратился к Чоромацу: — Ну, я знал, что держать это в тайне всю жизнь не получится. Хотя, если признаться честно, меня больше беспокоило, когда выяснилось, что об этом знает Осомацу. В отличие от него, братик Чоромацу же нас не сдаст, верно? Не рассказывай об этом Джушимацу и Тодомацу, пожалуйста. Не думаю, что их детская психика такое выдержит. Обещаешь? Чоромацу повел себя так, будто не очень хорошо расслышал вопрос. Вместо того чтоб ответить, он сам внезапно выпалил: — К-как?.. Как долго вы встречаетесь? Четвертый и второй брат недоуменно переглянулись между собой. — Ты считал, Карамацу? — Нет, я к таким вопросам в жизни не готовился. — Ну, кажется полтора года? Или уже два? Точно мы тебе не скажем.       Ох, эта стрела. Своим безжалостным наконечником она внезапно пробила туманную завесу из заблуждений, отделяющую влюбленного и эмоционального Чоромацу от жестокого и безэмоционального. Одна половина сильна, другая слаба, но по отдельности ни одна из них не составляет истинного Чоромацу. Разбились они надвое в тот момент, когда ответные действия Осомацу, вызвали в Чоромацу множество противоречий. В те минуты, когда теплый старший братик потянулся целоваться в ответ, одна часть, та, что переполнена чувствами, в тот момент почувствовала себя счастливой, однако, ее начало травить сомнение в подлинности этих ответных действий. Вторая же часть, та, что представляет собой разумное и ответственное начало, твердо поранила себя моралью, ведь нельзя крутить роман с собственным кровным братом-близнецом, к тому же, парнем, как и он сам. Но истинный Чоромацу — один, состоящий из двух. Поэтому, обе его половины получили как яд, так и рану. Переносить двойное страдание это — то же самое, что и заживо топить себя в тягучей кислоте. В пике своих сомнений и запутанностей верх над Чоромацу взяла самая выносливая половина, то бишь безэмоциональная. Самую слабую свою половину он запер этой самой завесой.       Сейчас Чоромацу смотрел на этих двоих и начал понимать, что одна мораль не помешала им стать счастливой парочкой. Разбитая завеса в его сердце донесла кусочки желаний своей эмоциональной стороны. «А я ведь тоже хотел, чтобы Осомацу меня обнимал. Тоже. Хотел».       С нахлынувшими чувствами, к груди стала подступать тупая боль. Но он не сдастся. Он отринет эти ненужные чувства, и они перестанут его донимать. Можно или нет, это не отменяет того факта, что Осомацу посмеялся над его чувствами. Много ли тепла принесут тебе объятия, в которых нет ни толики искренности?       Вернемся в реальность, ибо от душевной нестабильности всегда подорвется и собственное здоровье. Вся эта душевная карусель привела к неустойчивости мыслей и головокружению. Третий брат ощутил тяжесть в ногах и, чтобы не упасть, вовремя уперся ладонью в стенку. — Э-эй, ты в порядке, Чоромацу? Ты здоров? Тебе плохо? — вскочил Карамацу и подхватил сползающего по стенке брата.       Ичимацу присоединился к ним. Чоромацу сам того не желая, попал в постыдную для себя ситуацию и попытался вывернуться из нее. Невозмутимым голосом, он ответил братьям, что всего лишь чуть-чуть закружилась голова, обыкновенная мелочь, за которую не стоит волноваться.       Обычно, братья Мацуно относятся друг к другу легкомысленно, но только не в тех случаях, когда кого-то из них постигает настоящий недуг. Хоть все эти дурачки и не показывают этого, однако, в самом деле, они очень друг о друге волнуются. А потому, ни Карамацу, ни Ичимацу на этот раз не отшутились, как это всегда бывает, а всерьез забеспокоились о своем брате. — Судя по корзинам, ты сегодня убираешься? Как ни смотри, а ты не в лучшей форме сейчас, я думаю, не стоит тебе сегодня напрягаться. — Чушь. Я в порядке. Моя очередь — моя работа. И никто, кроме меня ее не выполнит. Пустите, я в порядке, — Чоромацу заупрямился и вырвался из их удерживающих рук. Но стоило ему ступить шаг, как в глазах заиграли шальные, темные пятна. Хорошо, что братья и на сей раз его поймали. — Все, не смей упрямиться! Сам же видишь, что ноги тебя не держат. Передохни сегодня. — Но! — Никаких «но», Чоромацу. Твое сверхусердие и так всех раздражает. Мы с Карамацу уберемся за тебя. А ты лучше иди, проспись. С самого утра сам на себя не похож — не выспался, похоже.       В эту заботу ему тоже тяжело верилось. Шестерняшки всегда ищут во всем свою выгоду и лишний раз никогда тебе не помогут. Не верится в то, что они собираются ему помочь за просто так. Хотя, их забота ему несказанно приятна. Вне всяких сомнений приятна. Стоило ему лишь подумать об этом, и он вспомнил, как Осомацу взял его на руки, чтобы переложить на диван. Держал так близко к своему телу и без всякого отвращения. Держал, ведь Чоро и вправду мог простудиться, а он за него волновался. А еще тогда, в инциденте с домашней ванной, прижал к себе, очень заботливо расспрашивал, волнуясь о том, не мог ли он чем-то ему навредить. Разве это не доказывает, что он вовсе и не помнит, что пытался совершить, находясь с недельку назад под градусом. «Ну, кое-кому совершенно нормально. Они совсем не загоняются по этому поводу, да и ничего им за это не будет. Живут себе дальше и радуются жизни. Мир из-за их отношений не остановился и почти никто об этом и не догадывается».       В голове всплыла фраза Осомацу, сказанная тогда в ванной комнате. Он ведь имел в виду этих двоих. И сказал об этом так, будто ничего из ряда, вон выходящего, их отношения собой не представляли. Разве это не доказывает, что он был бы не против?       Пронеслась еще одна стрела, снова пробившая туманную завесу между его сердцем и разумом. Снова эта тупая боль, саднящая в сердце. Просочившиеся из самого сердца запертые чувства снова донесли ему желание: хотелось. Хотелось открыто признаться и расспросить, что в свою очередь чувствует к нему он. Помешала гордость и сомнения. Разве просто не стоило вовремя послать их подальше и стать пусть и на мгновение, но честным с самим собой и с ним заодно. Еще, Чоромацу осознал, что не помнит, как оказался после вечернего купания с Осомацу уложенным на футоне. Воспоминания обрываются на горячей воде, клубах теплого пара и приятной беседы с братом. Тогда получается, что Осомацу его и переодел, и перетащил, и уложил. Наутро, даже ни о чем таком не припомнил и не подшучивал. Еще одно доказательство заботы Осомацу.       Отойдя от своих нестабильных размышлений, Чоромацу заметил, что вокруг него никого нет. Он лежал в совсем пустой комнате на зеленом диване. Сам в футболке и джинсах, как вчера, а укрыт пледом. Тем самым. За окном стояла пасмурная погода, поэтому определить время суток не представлялось возможным. Осторожно встав, предварительно укутавшись в плед, Чоромацу неспешным шагом побрел за пределы комнаты. Стоявшая вокруг почти идеальная тишина смутила его. Кажется, из комнаты родителей доносились плоские звуки телевизора. Чоромацу побрел в их сторону. За телевизором сидела мама. Кажется, показывали какую-то комедийную дораму. — Ара, Чоромацу? Проснулся-таки? — Мам, а где все? — Ох, а ты не знаешь? Позвонили из городской больницы, сказали, что полиция вчера ночью обнаружила нашего раздолбая Осомацу прямо лежащего на асфальте. Оказалось, напился до чертиков и уснул прямо на улице. Вот же ж, непутевый. Его, негодника, пожалели и отправили в городскую больницу. А то осень на дворе, мог и простудить себе чего-то. Остальные отправились к нему, проведать и поинтересоваться его самочувствием. — Вот как… Спасибо, мама, — нерешительно ответил Чоромацу и в спешке отправился обратно в комнату.       Сбросил плед, скинул футболку, а вместо нее нацепил рубашку и поверх зеленую худи. На бегу, он натянул свои кеды и мигом покинул дом. Небо всего города нагромоздили толстые слои серых облаков. Без солнца городские постройки своими гнетущими очертаниями смотрелись тоскливее. Людей также встречалось на пути не очень много. Чоромацу же помчался так, что будто ничего на свете его больше не волновало.       В палате Осомацу тем временем братья уже собирались уходить. Прежде чем все отправились к выходу, Осомацу остановил Тодомацу. — Все не дает покоя мне одна вещь, не поможешь ли? — Хоо, интересно, какая же, Осомацу-нии-сан? — Где-то неделю с лишком назад я вроде как напился. Не натворил ли я тогда чего-нибудь эдакого? — Ооо, так ты не помнишь?! Как намеренно споил, не умеющего пить Чоромацу-нии-сана, а после переодел его в постыдный костюм, связал в три узла веревкой и начал его фотографировать. Но даже это не все. После, ты в конец обалдел и начал к нему приставать. Какой же ты жуткий и мерзкий, братик. — Спасибо, Тотти. За откровенность, конечно же. В этом тебе нет равных.       Братья покинули больницу. А параллельно их дороге, на другой стороне улицы, несся сломя голову Чоромацу. В забытье, в спешке, лишь слышно как проносился за спиной неистовый ветер, поднимая за собой пыль и листья. Куда он так спешит? Зачем? Чего он ожидает увидеть в этой больнице? Что он хочет узнать? Какие чувства им движут теперь? Чоромацу шумно прорвался в двери больницы, обменялся парой слов с медсестрой, сидящей в регистратуре, и, все еще не давая себе права на одышку, подскочил к лестнице, на что получил замечание: «Молодой человек, здесь нельзя бегать!».       Вот она — палата №36. Дверь распахнулась как в замедленной съемке, взор затмили сплошные белые цвета и кровать у самой стенки, на которой лежал старший брат. В его взгляде читалось удивление. Остальных братьев Мацуно там не оказалось, что немного смутило обоих. — Ос-сомацу… нии-сан? — У-угу. Здравствуй, — старший брат поздоровался неуверенно, но все же улыбаясь. На нем была надета больничная одежда, и один лишь ее вид вызвал у Чоромацу дрожь и очередную тяжесть в сердце.       Робкими шагами с опущенным в пол взглядом, Чоромацу направился прямо к нему. Подсознательно, он также отправился сквозь туманную завесу собственных скоплений мыслей и сомнений. Шел навстречу к своему истинному я. Соприкоснувшись ладонями с Чоромацу из мира чувств, и, приткнувшись друг к другу лбами, развеялось вся ложь и тревога. Наступила истина, пронзившая явь. В настоящем времени Чоромацу дал волю своим истинным чувствам. Упал на колени у самого ложа и в слезах прижался к брату. — Осомацу, я ужасен. Настолько, что противен теперь сам себе. Я… я совсем ненормальный урод и похотливая свинья. Полное ничтожество, которое надругалось над тобой. Которое не принимало твоей искренней заботы… хнык. Я противный лжец и лицемер, неверен даже своим собственным чувствам. Столько раз ранил тебя и ранил. А теперь, ты из-за меня оказался здесь, я себе этого никогда не прощу, уаааа! Осомацу погладил по голове уткнувшегося в одеяло младшенького: — Это вовсе не твоя вина, Чоромацу. Все в порядке, правда. Со мной ничего серьезного не случилось, просто, выпил вчера лишку и отрубился. Всё дурачусь как ребенок, совсем безнадежный дурачок. Такой вот я. Недолго уж провалялся там. А обследуют так, на всякий случай. Ну, хватит, хватит тебе. Всё хорошо же. И вообще, это мне следовало бы извиниться перед тобой. — Ч-чего? — сквозь всхлипы произнес Чоромацу, сжав кулаками одеяло старшего брата. — Ну, так, я ведь флиртовал с тобой, совсем не понимая каково тебе. Вздумал вдруг, что ты меня любишь уже не как брата и начал бесчинствовать. А Чоро и в самом деле неприятно оказалось. Эх, верно, то мой комплекс старшего братика вышел из-под контроля: что в последние дни, что неделю назад. Не сердись на меня, Чоромацу. Я просто все не так понял. — …рно, — невнятно произнес Чоро в одеяло. — Что? — переспросил старший. Тут же Чоромацу повернулся с красным, заплаканным лицом к Осомацу и на эмоциях повторил: — Неверно! Я, правда, люблю тебя! Ты не ошибся и все верно понял. Я, хнык, люблю тебя, Осомацу-нии-сан! Меня одолело множество сомнений, ведь мы же братья, нам нельзя. И еще, мне подумалось, что ты всего лишь хотел поиграться со мной, пока тебе не надоест, чисто из интереса. На самом же деле братик… братик обо мне заботился, а я этого не замечал! Я ужасный подонок! Я вчера, — и тут Чоромацу оборвали на полуслове. — Вчера самым безобразнейшим образом развратник Осомацу вынудил своего младшего брата попробовать с ним ‘кое-что новенькое’. — Ч-чего? — недоуменно спросил Чоромацу и сразу же обратил внимание на мягкую улыбку старшего брата, которая будто бы говорила ему «я все понял и давно тебя уже простил». Дрожащими губами Чоромацу выкрикнул, — О-Осомаацу! Уаа! — и припал к самой груди брата. — Всё хорошо, возвращайся домой. Не думаю, что меня здесь надолго задержат, так что не переживай. — Угу.       С пять минут Чоромацу пытался успокоиться, утешаясь мягкими поглаживаниями ладонью брата по голове и по спине. Его рука показалась младшенькому очень теплой и нежной. В его движениях не было ни крохи насмешек, ни крохи отвращения, только забота и тепло.       Небрежно утеревшись рукавом своей зелененькой худи, Чоро пожелал брату поскорее поправиться и вышел из больницы. Только далеко не ушел — присел на ближайшую лавочку. Его все еще терзало чувство тяжелой вины перед Осомацу. В то же время погода в городе стала еще мрачнее, чем была до этого. Возможно, она отражала сегодня состояние Чоромацу, его беспокойства и терзания. По крайней мере, Чоро разобрался со своими истинными чувствами и желаниями. Как последствие, он теперь с ужасом вспоминает совершенные ошибки и пытается их осмыслить. Мацуно вновь погрустнел. Глубокой грусти не воспрепятствовали ни усилившиеся осенние ветра, разгоняющие на своем бегу салатово-желтые листья, ни вдруг начавшийся прохладный дождь, впитывающийся капля за каплей в его худи. И время, и обстановка потеряли для него значение. В голове вертелся только старший брат и ничего больше. Улицы вокруг постепенно опустели, людей на них становилось все меньше и меньше. Наблюдая совершенно не замечающего погодных изменений человека, глубоко задумавшегося на лавочке возле больницы, природа будто бы оскорбилась, и в отместку, усилила свое капризное поведение. Дождь полил еще сильнее, собираясь в лужи на темно-сером асфальте. Но все это Чоромацу будто бы не замечал. Мысли о теплом доме с чашкой горячего чая, быстрозавариваемой лапши, или же о задоре братьев и веселой обстановке внутри, заставили б почувствовать третьего по старшинству, что он уже насквозь промок, замерз и нужно срочно бежать домой, но нет. Все немного сложнее.       Послышались шаркающие по мокрому асфальту шаги и над Чоромацу что-то нависло. То был черный зонт, который решил защитить его от буйства непогоды. Кто вдруг решил укрыть его от дождя? — Ну что же ты здесь делаешь? Теперь точно заболеешь! Снова заставляешь беспокоиться о тебе? Голос он, конечно же, узнал. Внутри всё сжалось. — Ну, разве так можно? Ужас, хоть бы капюшон накинул! — А сам-то? Ты же еще должен лежать в палате и обследоваться, — чуть дрожа ответил Чоромацу. — Сдался им такой безответственный алкаш, чтоб его еще за свой счет лечить. Сказали, что со мной все в порядке, выписали каких-то витаминов на всякий случай и отправили восвояси. Прихватил у них на выходе зонт, пришелся сейчас очень кстати. Надеюсь, не обидятся. — Дурак. — Я верну им, обещаю.       Повисла странная тишина в воздухе, наполненная лишь равномерным падением дождевых капель. — Осомацу, что ты ко мне на самом деле чувствуешь? — выдавил из последних сил младшенький, дрожащим голосом. — Поначалу, я просто наблюдал за тобой, сам не понимая зачем. Что же это было-то, комплекс братика? Но в процессе как-то даже слишком увлекся, а вернее, ты меня увлек. В смысле не как забава, а как что-то, ммм, что-то очень милое, не поддающееся объяснению. Постепенно меня накрыло это с головой, флиртовал с тобой уже, не замечая этого. Так что, думаю, без всяких слов, это — большая симпатия к тебе. Наверное, она уже весомее, чем просто симпатия к брату. Как оказалось, из-за того, что я не придавал этому значения и какого-либо утверждения, в итоге причинил тебе боль. Так что, прости меня, пожалуйста, Чоро-чан. — Тогда можно последний вопрос? — еле слышно произнес Чоромацу. — Угу. Давай. — Откуда у тебя опыт в «целовашках-обнимашках»? У тебя, правда, уже кто-то был? Состроив беззаботную рожицу, Осомацу ответил: — Эхахэ. Если честно, Тодомацу с самого начала был прав. Ну, я о том, что все это — сплошной блеф. И про найденные секреты, и про целовашки тоже. Если еще честнее, то ты, ох, как смущает сказать-то, первый, кто поцеловал меня, Чоромацу. Уаа, как смущает! Тут-то Чоромацу резко вскочил с лавочки, как только услышал это. С пунцовым и возмущенным лицом он воскликнул: — Т-т-то есть как это п-первый? Ты же целовал Тодомацу при всех нас! — Эхех, никто из вас же не видел, действительно ли я его целовал, верно? Я все подстроил, чтобы выглядело именно так. Кхааа, неужели вы все повелись на это? — Ааа! Дурак-дурак-дурак-дураак! Осомацу — дурак! Это поведение младшенького очень умилило Осомацу. — Ну, пора уже возвращаться. Кому-то еще очень долго предстоит сушиться.       Угукнув в ответ, Чоромацу подбежал к брату под крышу зонтика и отправился с Осомацу вместе домой.