Стокгольмский синдром

Наконец-то, после часов ожидания, звон колокольчика возвещает об окончании уроков. Его трель неожиданно прерывает объяснения учителя математики, но мне нет до этого дела: я уже сложил все учебники и тетради в рюкзак и спешно направляюсь к выходу из класса. Пребывание в школе с недавних пор начало меня тяготить: математические задачи, переводы с английского языка – все это уже было более не способно заинтересовать меня, пробудить во мне интерес; все кажется настолько ненужным и бессмысленным – по сравнению с тем, что происходит в моей жизни. Я хочу сказать: как я могу учиться теперь, когда я знаю, что внутри меня находится сильнейшая секретная техника, которой всякий хотел бы обладать? Как я могу беспокоиться об уроках и экзаменах в то время, когда я, застенчивый и тихий подросток, который всегда оставался незамеченным, мог бы стать владыкой Набари? И все же было сегодня на уроке литературы нечто, что вызвало у меня интерес. Я улыбаюсь, снова вспоминая об этом, медленно шагая тем временем по дорогам Бантена. Сегодня учитель нам рассказывал о… как он это назвал? Ах, да. Стокгольмский синдром. «Это происходит, когда жертва начинает испытывать чувства к своему похитителю», - сказал он нам. Между тем, как я скучающе что-то царапал на парте, эти слова обрушились на меня, заставив практически подпрыгнуть. Потому что в тот момент я думал о нем. О Йоите. О том дне, когда он меня похитил. Пока я был погружен в свои воспоминания, учитель продолжил. «Это случается также – и прежде всего – с теми, кто подвергается с их стороны пыткам и насилию», - пояснил он. Нет, все же это был не мой случай. Да, это верно – для того, чтобы похитить меня, он напал на Коичи и Раймей, лишив их сознания; да и место, в которое он меня привел, было не из лучших: старый, ветхий вагон посреди леса, сырой и в весьма плачевном состоянии. И тем не менее, он никогда не причинял мне вреда. Я был уверен, что он ни за что бы этого не сделал, поэтому мне нечего было опасаться: ибо в тот момент, когда наши взгляды впервые встретились, во время того столкновения в деревне Фума, первое, о чем я подумал – это то, что его глаза были невероятно похожи на мои собственные. Как бы все ни боялись его самого и его силы, в действительности этот взгляд скрывал за собой всего лишь хрупкого и беззащитного юношу. Он использовал Киру для того, чтобы защититься от других, точно так же, как мое равнодушие стало оружием, позволяющим оградиться от окружающего мира. Подтверждением того факта, что он не был жестоким и безжалостным монстром, коим его все считали, стал день моего похищения, когда он освободил меня от печати Киры, которую поместил в мой глаз во время нашей первой встречи. «Только я могу изъять частицу Киры из пораженного человека», – объяснил мне Йоите. «Ну что, теперь ты можешь видеть?» – спросил он тогда. Была в его тоне своеобразная вежливость и деликатность, даже когда он обращался ко мне с просьбой, не оставляющей мне никакого выбора. «Научись использовать Шинрабансё и сотри меня, мое существование прежде, чем я умру. Ты должен поторопиться и сделать это как можно скорее: когда я погибну, со мной умрут и все те люди, в которых я поместил частицы моей жизненной силы с помощью Киры. А следовательно, и Коичи, и Раймей, и учитель Кумохира». На самом деле все это можно было бы охарактеризовать как красивый и хороший шантаж. В таком случае, почему я так быстро согласился? Ну, это было очевидно. Чтобы спасти жизнь моим друзьям, сразу же ответил я себе. Но где-то глубоко внутри я все же понимал, что это была не вся правда. Я это делал не только для них, пусть даже и понял это несколько позднее, лишь по прошествии некоторого времени. В действительности же именно в тот день я почувствовал себя по-настоящему живым, в первый раз за все четырнадцать лет. Потому что в тот момент, когда он уходил, мною внезапно овладели беспокойство и необъяснимый страх. Страх никогда больше не увидеть его. Он был настолько сильный и невыносимый, что я сразу же озвучил его. «Мы еще увидимся, Йоите?» «Да», – ответил он, уходя. Этого простого слова было достаточно, чтобы пробудить во мне неизвестное доселе чувство. Я не в силах объяснить, что это было, поскольку никогда прежде не испытывал ничего подобного. Это было, как если бы в груди ожило и начало биться сердце, о существовании которого я и не подозревал. Словно холодная и замерзшая кровь в моих жилах начала течь быстрее. Я более не был мертвым внутри: теперь у меня была причина, ради которой стоило жить. Когда я нахожусь практически на пороге дома, снова вспоминаю те слова, которыми учитель завершил свой рассказ. «Стокгольмский синдром – это ненормально, это своего рода болезнь, патология», – подытожил он. Так думают люди. Испытывать чувства по отношению к тому, кто тебя похитил – это неправильно. Тем более, если ко всему прочему этот кто-то – парень, человек одного с тобой пола, с неустойчивой психикой и деструктивным поведением по отношению к самому себе и к окружающим, – это вдвойне ненормально и противоестественно. Усмехаюсь, размышляя об этих двух определениях. Впрочем, что у меня, Михару Рокудзе, было когда-либо нормального во всей моей жизни? Ничего. И сейчас единственное, чего я желаю – вновь встретить Йоите, снова увидеть того юношу, что, несмотря на свои холодные и равнодушные глаза, заставил разгореться в моем маленьком мирке, в моем сердце огонь чувств. Это настолько неправильно? Я так не думаю. Они могут дать любое имя, которое пожелают, этому чувству, что обжигает мое сердце, заставляя его томиться, когда я думаю о нем. Они могут называть это Стокгольмским синдромом. Они могут называть это безумием и безрассудством. Но это самое прекрасное из всех чувств, что я когда-либо испытывал.