***
Япония осенью сказочно красивая, это заметит даже тот, кто не умеет восторгаться природой. Особенно красив парк Ёёги: туда часто ходят и туристы, и местные, чтобы посидеть у воды и насладиться осенней атмосферой. Момидзи любил осень и ещё больше любил приходить в парк после школы, отдыхая от суеты и шума. Он мчался в парк сразу после занятий и возвращался домой далеко за полночь, на последнем поезде. Этот вечер ничем не отличался от сотни таких же до него. Момидзи сидел на траве, слушал шелест листвы и рисовал до тех пор, пока парк не опустел. Света фонарей не хватало, чтобы чётко видеть все очертания водной глади и колышащихся на ветру листьев, цвет которых плавно переходил от грязно-зелёного до янтарно-красного. Момидзи сложил блокнот, отряхнул школьные штаны от земли и медленно побрёл в сторону станции. Харадзюку ему тоже нравилась: там росло много деревьев, архитектура поражала воображение, и наблюдать храм Мэйдзи оттуда было приятно. Момидзи шёл медленно, насвистывая себе под нос и наслаждаясь вечерней прохладой, пока его вдруг не обдал внезапный ледяной ветер. Он закутался в пиджак и немного ускорил шаг, но холодный ветер снова ударил ему в лицо. Для октября это было странно, но не критично. Надо будет просто одеваться теплее. Момидзи прошёл мимо храма и не остановился бы, не раздайся оттуда гулкий звон, будто кто-то ударил в гонг. В ночной тишине этот звук ударил по ушам, и Момидзи замер на месте, обдуваемый непривычно холодным ветром. Звон повторился ещё дважды, и парк снова погрузился в тишину, если не считать свиста ветра. Момидзи сделал несколько быстрых шагов и резко застыл, глядя на ступени храма. По ним шла женщина в длинном светло-голубом европейском платье, во всей её походке почти физически чувствовалась власть. За ней тянулся невесомый шлейф, почти прозрачный. Момидзи стоял и с открытым ртом смотрел на женщину, которая не обращала на него совершенно никакого внимания и степенно прохаживалась по ступеням, будто храм был её собственностью. Руки Момидзи потянулись за телефоном, чтобы сделать фото и утром показать одноклассникам, но именно в тот момент, когда он навёл камеру, женщина на него обернулась. По всему телу прошёл ток, ледяной ветер снова ударил в лицо так сильно, что Момидзи не удержался на ногах и рухнул на землю. Женщина со ступеней храма исчезла, будто её там никогда и не было. Сердце колотилось в горле, пальцы онемели, и Момидзи с трудом засунул телефон в карман. Кажется, надо чуть больше спать и меньше смотреть телевизор. Он поднялся и на дрожащих ногах сделал несколько шагов. Ветер завывал уже с такой силой, что Момидзи не слышал собственных мыслей. Он посмотрел ещё раз на храм, отвернулся, и на лицо ему что-то капнуло. Момидзи поднял голову и посмотрел на безоблачное небо. Над его головой раскинул ветви громадный клён, листья которого казались чёрными. Момидзи провёл рукой по щеке, куда попала капля вероятного дождя, но капля не была похожа на воду. Момидзи растёр её, поднёс к носу, посмотрел на руку. На пальцах было что-то густоватое и тёмное, похожее на чёрную краску, и пахло железом. Голова гудела, ветер бил в лицо. Момидзи очень быстро добрался до станции и успел заскочить в уходящий поезд. При свете ламп он ещё раз посмотрел на пальцы, но следов на них уже не было. Зато по всему поезду разносился терпкий запах крови, исходящий непонятно откуда. На следующее утро в школе Момидзи рассказал о странной женщине в храме своему другу Хито. Тот только посмеялся, посоветовав приятелю меньше времени проводить в своих фантазиях. — Тебе привиделось, — утверждал Хито, — после стольких томов прочитанной манги это не удивительно. Но Момидзи не соглашался и продолжал настаивать на том, что он действительно видел женщину в длинном голубом платье на ступенях храма Мэйдзи. В итоге ему удалось уговорить друга дождаться ночи в парке Ёёги и проверить, появится ли странная женщина снова. Вечер прошёл в подтруниваниях друг над другом, которые периодически прерывались на сеансы рисования. Хито валялся на траве и дремал, а Момидзи пытался по памяти нарисовать вчерашнюю женщину. Но как бы он ни пытался, лица её вспомнить не мог. Ночь спустилась на Токио быстро. Тусклые фонари едва освещали парковую дорожку к храму, который в темноте казался заброшенным. Момидзи нарочно затормозил прямо напротив храма, надеясь снова услышать гонг. Но храм, как и весь парк, хранил молчание, и даже ветер не задувал, как вчера. — И где твоя эта женщина в платье? — хихикнул Хито. Момидзи повернулся к нему, чтобы ответить какой-нибудь колкостью, и заорал. Прямо за спиной Хито стояла вчерашняя женщина. Её лицо было таким же бледно-голубым, как и платье, только губы выделялись на нём: они были ярко-красные, совсем как осенние листья. Голову женщины венчала корона, а поперёк платья висела красно-золотая лента, с которой что-то капало. Хито обернулся, секунду постоял и тут же бросился бежать, сбив с ног Момидзи. С криками: «Юрай!», — Хито уносился всё дальше, но женщина лишь посмотрела ему вслед, и на её лице не появилось ни одной эмоции. Она медленно перевела взгляд на Момидзи, лежащего на земле. Он не мог пошевелиться от страха. Женщина плавно приблизилась к нему и пролетела насквозь. Момидзи хотел закричать, но горло сдавило, он не мог пошевелить ни одной мышцей, и даже повернуть голову, чтобы проследить за незнакомкой, казалось невозможно. «Это чья-то глупая шутка, — убеждал себя Момидзи, пытаясь унять дрожь, — это изображение на проекторе… Или робот, точно, наверняка кукла-робот для Хеллоуина». Его резко обдал порыв холодного ветра, и прямо перед ним появилось лицо женщины: худое, мертвенно-синее, по подбородку текло что-то тёмное. Она улыбнулась, обнажив зубы, которые оказались все в крови. От запаха железа стало дурно, Момидзи с трудом подавил тошноту. — Момидзи-гари, — выдохнула женщина ему в лицо, и у него закружилась голова. На щёку опять что-то капнуло, но Момидзи не мог пошевелить и пальцем, чтобы вытереться. Капля стекла по щеке, как слеза, пощекотала подбородок и упала на рубашку. Женщина провела рукой по его лицу, и всё тело Момидзи покрылось мурашками, а к щеке будто приложили пакетик со льдом. Юрай продолжала улыбаться, а он продолжал трястись, как в лихорадке. — Будешь моим сыном, — фраза не требовала ответа, хотя Момидзи и не смог бы вымолвить ни одного слова. Женщина плавно отлетела от него, поднявшись на полметра над землёй, и протянула руку в его сторону. Тело Момидзи стало двигаться само по себе, и это напугало его гораздо сильнее, чем само появление призрака. В том, что перед ним именно юрай, а не голограмма, сомневаться было сложно. По всем мышцам Момидзи пронеслась острая боль, и он попытался закричать, но звук застревал где-то в горле и выходил изо рта лишь хрипом. Момидзи будто оказался в кошмарном сне, его охватила паника, и он попытался убедить себя в том, что спит и ему надо срочно проснуться. Он зажмурил глаза, продолжая бездумно переставлять ноги в неизвестном ему направлении, закусил губу до крови и повторял про себя: «Проснись, проснись, проснись, проснись». Вдруг тяжесть в мышцах исчезла, и он почувствовал себя невесомо и легко, словно лежал на мягком матрасе. Момидзи распахнул глаза и наконец смог закричать от ужаса, закрыв голову руками и путаясь в ногах, пятясь назад. Он стоял на ступенях храма Мэйдзи, перед ним раскинул ветви огромный старый клён, листья которого горели красным огнём, и с кончиков каждого капала пахнущая железом краска. Женщина-юрай стояла под клёном и собирала в ладони капли. У самых корней клёна из-под земли торчала голова Хито. Его глазницы были пустыми, изо рта торчали листья. Женщина подошла к нему и вылила на голову собранную в ладони субстанцию, которая тут же окрасила листья в кроваво-красный. — Ёсихито, сынок, — ласково сказала юрай, погладив голову Хито по щеке. Она перевела взгляд на дрожащего от страха Момидзи, — это твой новый братик. Познакомься. Глазницы Хито загорелись жёлтым огнём, рот начал двигаться, пережёвывая листья. Момидзи закричал снова и в ужасе бросился вглубь храма, взывая о помощи, ведь должен здесь быть хотя бы один охранник… — Куда ты, сынок? — раздался за спиной певчий голос юрай, — хочешь поиграть в догонялки? Момидзи-гари. Он бежал, спотыкаясь, путаясь в ногах и не понимая, гонится за ним призрак или нет. Сил кричать уже не было. В конце концов Момидзи спрятался за колонной, стараясь унять сердцебиение, потому что кроме него он ничего не слышал. Резкий звон в ушах сначала так испугал Момидзи, что он решил, будто оглох от страха. Он повернул голову на звук и коснулся носом медного гонга. Рядом с гонгом стоял обезглавленный Хито, сжимающий в руках колотушку. Момидзи вжался спиной в колонну, по щекам потекли слёзы. Тело Хито схватило его за шкирку и потащило обратно к выходу, где их ждала юрай, баюкая на руках отрубленную голову. Момидзи задыхался, захлёбывался в рыданиях и молился шёпотом, просил прощения у родителей, у одноклассников и вообще всех, кого он когда-либо обидел. Когда его швырнули к «ногам» женщины, он уже выплакал все слёзы и смирился с любой участью. Юрай протянула ему руку, перепачканную в чёрной жиже. Момидзи не шевельнулся. В ушах звенел ветер, такой же холодный, как предыдущей ночью. — Прояви уважение к вдовствующей императрице, — произнесла голова Хито скрипучим голосом. Момидзи бросил взгляд на то, что раньше было его другом, но не послушался, чувствуя, как в горле собирается ком. Со стороны храма снова зазвучал гонг, от звука которого всё тело покрылось мурашками. Момидзи сглотнул, представляя, как его голову так же оторвут от тела и закутают в белую пелёнку, которая тут же пропитается его кровью, как глаза вытащат и скормят каким-нибудь птицам, а в рот напихают жухлых листьев. Женщина рассмеялась высоким, холодным смехом. — Закрой глаза, сынок, — она подплыла к нему и положила руку ему на лоб, — и позволь мне напитать тобою эту осень. От лба по всему лицу и телу распространился жар, веки потяжелели, и Момидзи закрыл глаза, чувствуя, что его обнимает тёплое мохнатое одеяло. Когда он открыл глаза в следующий раз, было уже светло. Он сидел под клёном, каждый листочек которого был ярко-красным, хотя ещё накануне почти половина была золотистой. Во рту был привкус железа, как будто Момидзи опять выбили зуб. На коленях у него лежал Хито, какой-то высушенный, белый и бездыханный. Руки мёртвого друга сжимали листок бумаги, на котором красной краской был нарисован портрет юрай. Внизу портрета тонкой линией шла подпись:«Моему обожаемому сыну, которому так нравятся красные листья, от горячо любящей его матери, Итидзё Масако»
***
Куроко выдохнул и отвёл взгляд от свечи, чтобы посмотреть, насколько сильно его безэмоциональный рассказ испортил атмосферу вечера страшилок. К его искреннему удивлению, всё «Поколение чудес» смотрело на него неотрывно, кроме Кисе, который вцепился в руку Аомине и трясся от страха, пряча лицо за его спиной. — Это было жутко, Тецу, — нарушил молчание ас «Тоо». — Мне всю неделю будут сниться кошмары! — захныкал из-за его плеча Кисе, — как мне теперь смотреть на клёны в парке?! — Так же, как и обычно, Рёта, — посоветовал Акаши, хотя даже в его взгляде читалось беспокойство. — Кто бы мог подумать, что ты можешь быть страшным, Куро-чин, — поделился Мурасакибара, — от этих историй захотелось есть. Пойдёмте уже конфеты выпрашивать? Комната наполнилась шумом, и Куроко, бросив быстрый взгляд в окно, из которого были хорошо видны красные листья клёна, задул свечу.