***
В его мире, куда он возвращался и маленьким мальчиком с тонкими как веточки ногами и жидкими волосами, разбросанными по лбу, ничто не меняется, включая дольку тыквы, висящую в корундовом небе – всё так же висит на западе, чуть свесившись острым кончиком вниз: в темноте не видно, что она зацепилась вторым концом за тёмную тучу. Мориарти приобретает насекомые черты: они оба в темноте, лишённые объёмности и красок, перебирают по асфальтовой дороге, коварно крутящейся как лента конвейера, тонкими нарисованными ногами, но сила в них прежняя. Себастьян от сердца даёт пинка чёрному мусорному мешку, со стоном ворочающемуся на земле. - Что мы будем делать на этот раз? – спросил Моран, вставив в акульи острые зубы длинную сигарету и перебирая её когтистыми пергаментными пальцами. От рук пахло старой бумагой, и он долго тёр нос, с наслаждением принюхиваясь. Джим смотрел на тыкву-месяц большими восторженными глазами, и было видно микроскопических тараканов, ползущих по его чёрной радужке – от этого глаза и искрятся. Когда они вернутся, Себастьян постарается не думать об этом. - Не знаю. Может, поохотимся. Ещё как поохотимся – у Себастьяна за поясом тяжёленький триста пятьдесят седьмой магнум, вычурный и ритуальный. В обычный день, в посредственную ночь, Моран бы и пальцем не тронул эту американскую пошлую дребедень – шовинист, что с него взять – но сегодня ночь особенная, и ствол даже как-то приятно оттягивает джинсы, и Моран улыбается краем рта, выпуская струйку фиолетового дыма и проводя у Джима над пустой головой призрачной рукой: плёночка паутинки сединой осела у мужчины на затылке, прикрывая сквозную аккуратную дыру. Они прошагали мимо здания-блока – старенькой школы Джима-сироты, в которую он ходил кривыми дорожками, по колено в вечных дублинских лужах. Кто-то скажет: как же! Мягкий климат высасывает лужи ещё до того, как они натекают, – но Джим-сирота был такой маленький, что в любой капельке увязал по колено. Окна школы тёмные, в коридорах мелькают серые тени – его странные одноклассники. Тем временем в небольшом квадратном домике, который каждый год, похоже, меняется фасадом (то сиреневый, то серебристый, то чёрный резной) в гостиной – и их хорошо видно в окна – за столом сидят мужчина и женщина – оба такие ядрёные брюнеты, что слюна под языком течёт сама собой. Женщина задыхается, откинувшись на спинку стула и запрокинув голову, лебединое белое горло – филигранная вазочка из фарфора: она бы хрустела, если бы её кто-то ломал. Она давится своей кровью и блевотой, пытаясь выплюнуть маленькие бритвенные лезвия, рассекающие по её гортани и насилующие сонную артерию. Семейный праздничный ужин – в оранжевом пироге, наполовину съеденном, баночке с мёдом, стоящей ровно посередине стола, и окровавленной тарелке, на которую мать Джима сплёвывает куски своего мяса, изрыгая хрипы, брызгающие фонтаном на красно-зелёный сырный салат. Мужчина уже закончил, откинувшись на стул и будто разглядывая потолок широко открытыми глазами. На подбородке и шее безобразные кровоподтёки. Джим встал у раскрывшихся перед ними створками широкого окна и наблюдал, как завороженный, а Себастьян скептически приподнимал и опускал брови под аккомпанемент непередаваемой симфонии изрыгания крови и булькающих хрипов. - Тебе это нравится? - спросил Моран рокочущим голосом, поводя хвостом из стороны в сторону. Джим обернулся с каким-то стрекотом, который здесь издавала его шея. Бледное лицо искажено гримасой сожаления. - Я ведь скучаю по ним. Это был последний раз, когда я их видел… Себастьян долго и основательно представлял много-много глаз на его лице, одинаково чёрных и овальных, которые могут моргать все одновременно, и его знатно передёрнуло. Из года в год повторяется одно и то же, но каждый раз ощущения такие свежие – порой кажется, что даже чётче с каждым разом – что Моран грешным делом думает, а не наступит ли такая ночь, когда они заблудятся и не вернутся в реальный мир. Ну, насчёт реального мира, конечно, как посмотреть. Они отправились вниз по круто уходящей в темноту улице, слушая и считая свои шаги. Надо считать свои шаги – на ночь дано двадцать пять тысяч. Это не так уж и мало для Себастьяна, у которого длинные картонные ноги, такие длинные, и такие картонные, что постоянно опасно сгибаются в районе коленей. К тому же, он умеет распределять свои движения. Для Джима все немного не так: ноги у него покороче, и он хаотичен. Он мечется, бегает взад и вперёд, сходит с дороги, чтобы посмотреть, что там шевелится в чёрной как смоль траве, бросается бежать на ровном месте, когда не надо никуда торопиться, и семенит-семенит, выводя Себастьяна из себя. В конце улицы Гортензий фонари заканчиваются: с каждым метром они становятся всё ниже и ниже, будто кто-то рубил их, и дорубил до победного конца. И там, где дорога резко уходит в гущу высоких сухих акаций, с которых тучами летит дохлая мошкара, фрагменты паутины и пыль, всё ухает в непроглядную темноту – такую, какая только может стоять в мире, где на небе вместо луны висит тыква. - Заберём старика, - сообщил Джим, проходя вперёд и отводя просвечивающей рукой ветку. С неё серой волной полетел пепел, и Джим отскочил, чтобы не запачкать ботинки. С каждым годом, пока возраст медленно начинал создавать свои изменения в мозгах вечно юного Морана, он бесился всё сильнее, если Мориарти расходовал свои шаги напрасно. Но сегодня ночью он пока что мог молчать. Что его действительно взволновало – так это новости о попутчике. - О нет. Только не он. Джим склонил круглую голову, глядя на него так, будто Себастьян столкнул под поезд маленького ребёнка. - Он совсем один! К тому же, я ему обещал. - В прошлом году мы оставили его на полпути, ты помнишь, почему? – и осёкся, потому что Джим никогда не запоминал Самайнову ночь. - Ну, - бесцветно отозвался Джим. Себастьян ринулся за ним, втягивая голову в плечи, чтобы пауки не сыпались за шиворот. - Он выпотрошил Энни Бреннан и шил из её кожи чехлы на мебель. - Ты так говоришь, будто это что-то страшное, Мясник Моран. - Я не об этом. Он нарушает координацию. Джим остановился и взялся за живот, изгибаясь назад. Его позвоночник сделал впечатляющий прогиб, и голова запрокинулась так, что он мог смотреть себе за спину. Он рассмеялся. Грёбаный сюрреализм, - зло подумал Себастьян. Он не очень любил Багора. Тот был старый, непредсказуемый, вечно зудел, постоянно пытался ткнуть кого-нибудь ножом в глаз, и вообще, от него веяло гадкой подлостью. Вот оно – Багор подлый, и дело не в чистокровном малодушии Морана – Багор просто не его человек. Ну да, Себастьян, ты ведь всех ненавидишь, а? Кто тебе вообще нравится? Кто, кроме Джима, достаточно хорош для тебя? Можешь не утруждаться, - в жизни не придумаешь. - Он очень старый, и ему скучно. И я ему обещал, - повторил Мориарти и вежливо кивнул своему спутнику. Себастьян раздражённо пожал плечами, и они зашагали дальше. Сиреневое озеро, глубоко лежащее в нише из сухой весенней травы, взволнованно мутило, будто кто-то в нём рыбачил. Человек с жиденькими седыми волосами сидел на поваленном бревне, подогнув одну ногу в остроносом сапоге. Он так сосредоточенно точил свой маленький ножик, вогнав себе в живот локоть, что даже не сразу заметил своих старых друзей, выкатившихся из кустов, отряхивающихся и отфыркивающихся. - С каждым годом всё хуже, - пробормотал Моран, вороша волосы ладонями. Он взглянул на небо, неравномерно усыпанное дырками, проделанными не то ручкой, не то зубочисткой, сквозь которые сочился бледный белый свет, не достающий земли. - Какие дела! Ребятки! – заорал Багор, всплескивая руками и поворачивая к ним голову. По воспоминаниям Себастьяна, этот старик действительно выглядел как старик – сморщенная зелёная кожа, длинный острый подбородок, смятый, как кусок пластилина, по которому дали кулаком, кривые серые зубы, покрытые грязью – на последний момент их встречи у него оставалось всего шесть или семь – но сегодня Багор изменился. Он был другим. Он… помолодел. - Да-аха-ха, - Багор насмешливо наклонил голову, касаясь своей шляпы. Он явно был доволен тем, какой эффект произвёл на Джима и Морана. Себастьяна передёрнуло в очередной раз. Он уже забыл, как много кокни было в этом извращенце. Багор вскочил на ноги, всё ещё издевательски склоняясь, будто красовался перед ними как молодая корова, и поковылял в их сторону куриной походкой. - Год-то был плодотворный, ничё себе, так, парни, не так ли, а? Ха-ха-ха. Смотрите, кто у меня тут. Джим перевёл подозрительно суженные глаза с его лица на землю за бревном. - О-о, - бессильно выдохнул брюнет, - уже? Только-только пробило полночь. Моран шагнул вперёд, чтобы посмотреть, что вызвало его возмущение. На земле, в подгнившей влажной траве, лежал такой же сиреневый, как вода, длинный хвост с блестящими чешуйками. Их гладкая, прохладная поверхность потемнела и покрылась мутной плёнкой от недостатка влаги. Это была ундина средних размеров – не слишком большая, но и не ребёнок – и она была мертва. Себастьян вздохнул – Джим очень нежно относился к морским обитателям своего мира, особенно ко всяческим антропоморфным с хвостами и плавниками. Багор начал вспарывать её с бока, от груди, медленно продвигаясь к поясу, где начинался хвост, и на полпути, видимо, решил получше заточить нож. Варвар радостно переминался с ноги на ногу, ожидая, когда двое насмотрятся на тело. Джим разочарованно посмотрел на Багора. - Не можешь подождать хотя бы до двух часов? - Малышка сама выплыла на поверхность, - нежно просипел тот, - мне даже и делать ничего не надо было. Я йё подманил, а потом всадил в подбородок нож, и вытащил. Ничего не надо было делать. - Ты слыхал что-нибудь об этикете? – Джим указал рукой на тело ундины. Себастьян знал, что тот лукавит. Когда он сам расправляется с кем-нибудь, ничего красивого или этичного там и в помине нет. Джим убивает когда хочет, кого хочет, где хочет, и, конечно же, не смотрит на часы. Багор тоже это знал. - О чё-ём? – он скривил своё новое, молодое лицо, наклоняясь вперёд. - Об э-ти-ке-те, - повторил Джим громко и отчётливо. С таким возмущённым видом и большой головой, без человеческих черт в лице, он был похож на злого итонца, отчитывающего товарища по комнате за беспорядок. - Поди сюда, я нихренашеньки не слышу. Мориарти подступил к нему, тоже сгибаясь и заводя тонкие руки за спину. Багор выбросил кулак с ножом вперёд, целясь Джиму в ухо, но у Себастьяна была удивительная реакция. Оказавшись у Мориарти за спиной, он перехватил запястье и отвёл его в сторону, скалясь и показывая длинные клыки. Багор хрипло рассмеялся, запрокидывая голову. Джим отошёл от них с ухмылкой, прохаживаясь вокруг бревна и изучая тело ундины. - Что с твоей рожей? – спросил Моран. - Нравится? – осведомился Багор. - Я бы так не сказал. Просто интересно. Джим отошёл на самый берег озера, раскачиваясь на лёгком ветерке словно бумажная фигурка. Засунув руки глубоко в карманы своих брюк, он замер, задумчиво глядя на воду. Багор проводил его взглядом, а потом снова обратил глаза на Себастьяна. Только сейчас блондин заметил, что они сапфировые, синие. Один глаз всё время смотрел на него весело, раболепно, словно ожидая, что Себастьян посмеётся над его шуткой. Другой глаз, выглядывающий из мятного кольца, прилипшего к брови, всегда смотрел маниакальным, голодным взглядом, и прямо в тёмном зрачке таилось невероятное зло. Себастьян понял, почему ещё не переносит Багора – может быть, этот психопат был единственным существом, в том мире и этом, которое вселяло в него некоторое чувство нервозности. Он просто не знал, чего от него ждать. Эта злоба на дне его глаза, пылящаяся и зреющая еще с викторианских времён, была нешуточным делом. - Это очень длинная и интересная история, мой мальчик, - с улыбкой поведал Багор, - и начнётся она с тех двух пацанов, кот… - Сожми до голых фактов, - перебил Моран. Зеленокожий нахмурился, пытаясь припомнить, что вообще хотел сказать. Наконец, он недовольно дёрнул подбородком. - Я нашёл фонтан молодости. - Фонтан молодости? – со смехом переспросил Себастьян. - То-очно так, Бастинда, то-то и оно, фонтанчик молодости. – Багор сморщил нос, будто унюхал что-то неприятное, и показал новенькие, почти белые зубы. С таким подобием оскала он и вернулся к бревну, наклоняясь над ундиной и принимаясь за чешую. - Спина больше не болит! – заметил он. Настоявшись на берегу озера, Джим будто отмер и вытащил руки из карманов и стал разминать шею. Та захрустела. К этому времени Багор уже счистил всю правую сторону хвоста, соскабливая чешуйки и отковыривая их ногтями, когда они не хотели гладко сходить. Чешую он распихивал по карманам длинного чёрного плаща. Плащ был такой грязный, что стоял колом. Себастьян наблюдал за этим, стоя в стороне и покуривая, втайне наслаждаясь чистоплотностью собственного образа жизни. С другой стороны – застрянь в этом сумеречном мире навсегда – кто знает, что с тобой произойдёт? Моран обыкновенно несколько дней восстанавливался после Самайновой ночи. А это всего битых десять часов – с одиннадцати вечера до рассвета. А если провести здесь двести с лишним лет, как этот маньяк? Поводя хвостом по воздуху и задевая хрустящие ветки-косточки, Моран думал, позеленеет ли он, если его тут оставить. Он поймал выжидающий взгляд Мориарти. Вопросительно дёрнул головой. - Пошли. Бросай её тут, ты её всю не соскоблишь, - сказал Джим бывшему старику, деловито орудующему ножом. - Погоди-ка. Вот тут. На конце хвоста они здоровенные, - зелёный кинулся к плавнику, заправски замахиваясь, совсем как бывалый рыболов. Себастьян точно знал, что Багор ничего с этой чешуёй не сделает: она посерела от кислорода, и скоро раскрошится как эти листики акации у него за спиной. В этом мире, пока в нём нет Джима, ничто не живёт долго. Ни у чего нет ценности. Багору просто нравится, что когда-то эта чешуя была прекрасной и красиво искрилась в воде. Ему нравится уродство. Он поспешно запихивал чешуйки себе в карманы, высунув язык от сосредоточенности, и так сильно дёргал ундину за хвост, что всё её мёртвое тело танцевало на земле, и маленькая голова с длинными сиреневыми волосами колебалась на шее, шевеля траву. Джим покачал головой, возводя глаза к небу. На кой таскаться с этим варваром, если он его бесит? Моран никак не мог вспомнить, что толкнуло маленького Джима придумать такого одиозного персонажа. В какой период его жизни ему было настолько хреново, что родился зеленокожий, мерзкий, озабоченный, грязный садист? Кокни?! - Ладно, кренделя с тобой, - вдруг сказал Багор, обиженно кидая хвост ундины на траву и складывая нож. Лезвие блеснуло в тыквенном свете и исчезло в кармане. Можно было вернуться к школе Джима и выкурить детей, а потом носиться за ними. Точнее, Багор бы носился – он довольно резво бегал – а Джим караулил бы в тёмном месте. Он охотился так. Устраивая из окружающего пространства огромную ловушку, он загонял жертву в самый тёмный угол, коим по счастливому стечению обстоятельств сам и являлся. Там, где он становился и замирал надолго, темнота сгущалась сама собой, окутывала его, витала неясным облаком, заставляющим отводить глаза, отворачиваться, не смотреть, и никогда не было понятно, что она из себя представляет. Словно идешь по пустой дороге и вдруг врезаешься в не пойми откуда взявшуюся стену. Стоило только испуганному человеку ступить на её границу – и он пропал. Джим любил перерезать горло. Багор любил поразмять старые кости, бегая за всеми подряд как пьяная пума. Бросался от одного к другому, разевая рот и выкрикивая грязные ругательства. Обещал вскрыть как свинюшку. Распотрошить как дельфина. Свернуть шею как котёнку и выпить твою тёплую кровь. Вспороть вертикально, погружая руку по запястье, и копаться в тёплых внутренностях, орудуя ножом, пока все кишки не повываливаются. Он думал, что придаёт своим садистским фантазиям некий эротический подтекст. Себастьян бы не удивился, если бы как-нибудь застал Багора, трахающего чью-нибудь отрубленную голову. Сам полковник особо не запаривался: он стоял на месте и отстреливал бегающие цели, если они бегали. Тратить шаги на инфантильную кутерьму было неохота. Джим, наверно, рассуждал так же. Но сегодня решили к школе не идти – они это делали в прошлом году. Как здорово было в этом гаме, царить, словно буйку в бушующем море, и наблюдать за этими мелкими говнюками, мечущимися по закрытой территории. Они рвались наружу, но их сдерживал забор. Крепость вырастающей в небо школы чёрного кирпича нависала над ними как башня ужаса. Из окон то и дело сыпалось стекло. С одной стороны ошивался зеленокожий орущий кокни с ножом в руке. С другой стороны ожидал расслабленно покуривающий Моран с пистолетом наготове. В углу, в темноте, таилось нечто неописуемое, притягательное и отталкивающее, леденящее кровь в венах, засасывающее – нечто наподобие чёрной дыры. К нему невозможно было не тянуться, и невозможно было от него бежать. Как я вас понимаю, детки, - думал Себастьян, разряжая в них обойму, - как я вас понимаю! Сегодня ночью решили пойти в лес. Джим давно там не бывал. Раньше, юношей, он знал все тропинки. Но теперь они просто пропали. - Слишком много времени прошло, - проговорил он, скорее себе. Огромные глаза будто стали ещё больше, и крошечные чёрные точки заносились по глазницам как сумасшедшие. Джим всматривался в темноту. Лес стоял впереди одним тёмным массивом, плоский, - можно было даже засомневаться, можно ли в него войти, или уткнёшься лбом в чёрное полотно. Но как только ирландец сделал первый шаг, земля под его ногами ожила, и вся пошла дрожью, будто лес встал и встряхнулся, стряхнул с себя пыль и копоть, и сделал глубокий вдох. Небо немного дрогнуло, и тыква – впервые за все годы, что Моран смотрел на неё, – чуть наклонилась. Моран пропустил Багора вперёд себя, чтобы не открывать ему спину. Кокни тихо склабился на деревья, недоверчиво оглядывая их, будто готов был наброситься на каждое. - Неужели занервничал? – подтрунил полковник, нагоняя его. Джим молча шёл впереди, и его было видно только из-за его белой шеи, плывущей в темноте. Багор пропустил его вопрос мимо ушей, облизывая губы светло-розовым языком, пробуя воздух. - Здесь водятся такие… маленькие серебристые дряни с корошечными крылышками, как у мух, - он одарил Морана голодной улыбкой, показывая дёсны, - знаешь? - Какими крыльями? - Корошечными. Малюскенькими. Туповатый Бабу Ягу этот ваш попутчик. - Феи? Тёмные толстые ветки проплывали мимо как корабли. Земля сама крутилась у них под ногами, тогда как они не прилагали почти никаких усилий. Лес хотел, чтобы по нему походили – Джим забросил его слишком надолго. - Ну, уж если ты их так зовешь, - пожал плечами Багор. - А ты как их зовешь? - Маленькие серебристые дряни, - невозмутимо повторил он, - я ловлю их в кулак, ломаю им крылья, и жру их как мелкую рыбёшку. В них много белка. Это полезно для моих костей. Они потешно вопят, когда пережёвываешь их зубами. Каждый год одни и те же истории. Себастьян молча шагал, повинуясь прогибающимся длинным ногам. Джим казался слишком молчаливым, непривычно тихим, всё стремящийся оставить их позади и вести свой путь в одиночестве. Багор не обращал на это никакого внимания – он не знал такта, симпатии, сочувствия. Его надо было выгуливать как ручного Альберта Фишера. Моран хорошенько подумал, вглядываясь в ведьминский зелёный профиль в темноте. Кокни что-то низко мычал себе под нос, углубившись в свои мысли. Себастьян покинул его и догнал Джима, поравнялся с ним и вопросительно рыкнул, разведывая обстановку. Джим не был уверен, что знает, куда бредёт, но шагал бодро по земле без всяких дорог и опознавательных знаков. Деревья поменялись местами, и бузина с волчьей ягодой росли в самой чаще, там, где их обычно не было. Тёмно-зелёная рябина согнулась в три погибели и клонилась вниз, подметая горстями ягод землю. Толстые, плетёные дубы косо стояли охапками, издалека похожие на дохлые баобабы, и громче всех шуршали на ночном ветру. Изредка ветки наверху расходились, и желтоватый свет тыквы попадал между стволами, касался земли и падающих листьев, и Моран видел, как много краски здесь на самом деле: под ногами валялись красные, жёлтые и сливовые кленовые листья. Чем глубже они уходили, тем мягче звучали их шаги, а воздух становился холоднее. - В этом лесу полно людей, - сказал Джим, - ты слышишь их? - Нет, - признался он. Джим неопределённо повёл большой головой, и его глаза прокатили целый круг. - Все, кого я убил, отправляются сюда. - Ты когда-нибудь убивал фей? – спросил Моран. Мориарти посмотрел на него как на умалишённого. Тот пожал плечами. - Я скучаю по ним, - сказал Джим, и его эхо ушло вперёд него и поселилось в пустом дупле дерева. Моран прошёл мимо и слышал, как из сердцевины что-то приглушённо всхлипывало. Ему больше нравилось на улицах, где всё было заляпано кровью и тёмными пятнами, на каждом углу проживали бывшие соседи Джима и его приятели детства. В лесу было глухо и пусто, и ощущение тревоги, низко гудящее в ушах, ползло по земле, никак не давая расслабиться. Этот мальчик с дырявой головой и насекомыми конечностями гулял тут в компании призраков, которых видел только он, а остальным что оставалось? Себастьян думал, он сегодня даст выход лишней энергии, постреляет, словит какую-нибудь мерзость и вышибет ей мозги, - а вместо этого он то и дело натыкался на вырастающие из пустоты деревья, врезался в них головой, и вспугивал стаи чёрных мотыльков, которые потом преследовали разозлённой гурьбой и садились на голову, забирались в уши и щекотали барабанные перепонки. Багор всё тащился сзади, посылая кому-то проклятья сквозь зубы, или беседуя с кем-то, низко опустив голову и подобрав полы плаща. Его лес тоже не особо будоражил – его стихия была на открытом шоссе, где он ловил машины, забирался в салон к несчастным добродушным водителям и перерезал им глотки, ухахатываясь как поднабравшаяся ящерица. Часы шли друг за другом, и шагов оставалось все меньше, а Мориарти уверенно шагал глубже и глубже в лес. Себастьян подозревал, что они ходят по кругу, ведь весь сумеречный мир Джима можно было уместить на ладони, и такие огромные пространства часто оказывались окружностями. Если бы не деревья и полный мрак, можно было бы увидеть, что они ходят друг за другом по траектории едва отклоняющейся от оси юлы. Но в итоге они на что-то вышли. Сначала Себастьяну показалось, что они нашли настоящую Луну – ту, серебристую, сделанную из твёрдой породы, и отражающую свет Солнца, которая висит в небе в реальном мире. Свечение между стволами было плотным и непроницаемым, искрящимся и манящим, и все трое прибавили шагу, завороженные этим светом. Потом оказалось, что это ещё одно озеро, но в разы меньше того, сиреневого – крошечное, метров десять в диаметре – и на вид ужасно холодное. Воздух колыхался ледяными волнами, и вся поверхность воды превратилась в толстый слой льда, под которым нечто плавало безжизненным силуэтом. Туда и обратно. Деревья отступили от озера, их корни недовольно взрывали землю рядом, и та падала на лёд сухими комьями абсолютно безжизненного грунта, лишённого всякого плодородия. Это была могильная земля. Джим встал на край озера, глядя на лёд, и его внимательные паучьи глаза следили за плывущей подо льдом фигурой. Что это было? Человек? Призрак? Кукла? Нечто белое с каштановым. Волосы. Себастьян встал рядом с Джимом и вгляделся. - Это одурительно красиво и одновременно ужасающе. Ты превзошёл себя, - губы шевелились сами собой. Себастьян и не думал раздавать ему комплименты по поводу утопленника под слоями льда, источающего инфернальное белое свечение. - Это не моё, - наконец сказал Джим стрекочущим голосом. Багор прошёлся по берегу, огибая озеро, и встал напротив них, не сводя глаз со льда. - Твоих рук дело? – спросил Моран. Кокни медленно покачал головой. - Так что здесь произошло? Джим молчал, ошарашенный. Багор втянул воздух через зубы, и набрал в грудь. - У-убийство, - с удовольствием протянул он. - Ты просто не помнишь, - пожал плечами Себастьян, кладя лапы на пояс и поглаживая ствол пистолета. У Джима в глазах отражался серебристый свет. Он делал его прозрачную кожу белой, словно снег, ледяной снег, ложащийся на щёки и колющий холодом. - Это не моё, - просто повторил он, соскочил на лёд и прошёлся по нему, а потом опустился на корточки и положил ладони на поверхность. Но его руки были холодными: у нарисованного Джима из фольги не было крови в венах; не было даже вен, и он не мог нагреть лёд. Он всмотрелся вовнутрь, но дымчатый замысловатый узор в слоях застывшей воды, в замерших линиях несостоявшегося танца, создавал помехи, и плавающий внизу силуэт был расплывчатым, почти исчезал, если смотреть приходилось слишком долго. Джим напряг своё насекомье зрение и сосредоточил все свои насекомьи мозги, так, что даже паутину с дыры на затылке сдуло, но всё равно ничего не добился. Тогда он выпрямился и уложил руки на пояс. - Стреляй, - большие чёрные глаза смотрели прямо на Себастьяна. Пока Моран ещё не сообразил, Багор по-обезьяньи соскочил с берега на лёд и упал на карачки, начиная бешено колотить ножом. - Я расколю первый – оно моё! – заорал он. Джим отошёл и ступил на берег. Себастьян покачал головой. - Такой слой льда пулями не пробить. У нас даже лопаты нет – и то я не уверен, что она помогла бы. Багор неистово колотил по льду ножичком, не боясь поломать лезвие, и упершись одной зелёной ладонью. - Попробуй, - попросил Мориарти. Но такой лёд надо топить не один месяц. Когда приходит весна, воздух теплеет, и солнце греет землю всё интенсивнее. Миллиметр за миллиметром, серый лёд снова становится водой. Но лицо Джима было непроницаемым, белым как лист бумаги, и не выражало абсолютно ничего, и это пугало. Себастьян провёл языком по первому нижнему ряду зубов и молча спустился, вынимая пистолет. Он разрядил всю обойму, начертав вокруг себя круг из аккуратных дырок, но пули застревали во льду, не пройдя и половины толщины. Для пущей убедительности Моран попрыгал на месте, чем вызвал у Багора приступ истерического хриплого смеха. Сам он наколол небольшую горстку ледяной стружки и тоже не продвинулся никуда, но, стоило отдать ему должное, очень старался. - Здесь нужен динамит, Джим. Тыква подползла к ним поближе, и все дырки на небосводе сосредоточились вокруг неё, чтобы понаблюдать, что они делают на озере. Даже маленькие серебристые дряни появились в ближних деревьях, хлопая крылышками, и в полной тишине с любопытством наблюдали за бесполезными попытками расколоть лёд. Джим безучастно пожал плечами и как ни в чём не бывало обошёл озеро, приближаясь к тому пятачку, где Багор сидел, уже широко разложив ноги, и без устали молотил по льду ножом. Он кряхтел от усердия, и смотреть на него было забавно. Посадить бы его плести корзины. - Дай свою шляпу, - сказал Джим и протянул тонкую руку. Багор стянул с головы шляпу и сунул ему, не оглядываясь. - И чешую. Тот поднял зелёную морду, взметнув острый подбородок. - Тебе на кой? - Дай мне несколько чешуек, и я тебе пианино подарю. У Багора дёрнулся один глаз – тот, который смотрел весело. Злобный глядел на Джима неотрывно, не моргая. - Я хорошо на пианине играл, тогда-то, - пробасил кокни. Джим неуверенно хмыкнул, но для вида покивал. - А сейчас пальцы уже не те. Давно не играл. Не нужно мне пианино. - А что тебе нужно? По его неприятному лицу медленно расползлась улыбка. Он указал кривым пальцем на лёд. - То, что там. - Ну конечно. Давай чешую. - Дам тебе чешую – отдашь мне это, когда мы сломаем лёд? - Какой ты скупой! Это всего две-три чешуйки, мне больше не надо, - прошипел Мориарти. Себастьян деловито зашагал к ним. Так приказывал инстинкт. - Я тебе шляпу дал! - Ты думаешь, что я отдам тебе то, что там, когда я прошу у тебя чешую, чтобы сделать динамит, чтобы достать оттуда то, что там! – возмутился Джим. - Грёбаный ирландец, - Багор вскочил на ноги. Даже стоя на льду и без шляпы, ниже берега, он был выше Джима. Он уставился на него обоими глазами, обнажая зубы, - грёбаный грязный ирландец, маленькая пакость, ты отдашь мне это, маленькая плебейская паскуда, мелкий яйценосец, ты отдашь мне, узурпирующий осёл, ты понял, паучий глаз, отцеубийца, я вырву руки твоему трупу и отшлёпаю тебя ими, ты понял, мальчик, я повырываю все твои усики и засуну тебе их в... Джим укоризненно смотрел на Багора, игнорируя поток брани и вытянув вторую руку. - Чешую, пожалуйста, - повторил он. Багоров злой глаз уже полез было наружу, и он снова открыл рот, но Моран ловко обхватил его голову огромной лапой, вонзая когти ему в виски, и приставил к зелёному горлу длинный охотничий нож. - Видишь это? – спросил он. Багор изо всех сил скосил глаза вниз, пытаясь посмотреть себе под подбородок. – Это настоящий нож. Не иголочка, как у тебя. Я перережу тебе горло, если ты не дашь ему чешую. Сколько тебе надо Джим? - Три. Одну на всякий случай. - Дай ему три. А я за это не сниму с тебя скальп. Хорошая сделка? Багор захрипел в его хватке, танцуя на месте от бешенства. Себастьян надавил на лезвие. Новая упругая кожа под ним почти порвалась. - С кого ты снял эту шкуру, Багор? С какой-нибудь молодой девицы? – прошептал полковник. – Фонтан молодости, говоришь? Это ты теперь так называешь акт освежевания? Ты внушаешь мне отвращение, старик. Багор снова показал дёсны. - Вы два неотёсанных тупых ирландца. Она вам не сдалаа-ась, - невнятно проговорил он. Джим вытянул шею. - Она? Подо льдом? - Она почти мертва, но я слышу, как бьётся её сердце. Она плавает там как селёдка, холодная, обезумевшая, онемевшая, - Багор натужно выдохнул, - но живая. Себастьян опустил глаза на светящийся лёд под его ногами. Он не будет задавать вопросов логики. В этом мире подобная чушь даже не придёт в голову – ведь это озеро замёрзло насмерть в конце октября, у него акульи зубы и тигриный хвост, а Джим – нарисованный. - Чешую, - напомнил Джим как надоедливый ребёнок. - Дай ему чёртову чешую. Багор скорчил недовольную мину. Его лицо стало горячим и мягким от гнева. Он полез по карманам и поворошил там, наконец выудил наугад три бледно-сиреневые чешуйки и положил их на плоскую ладонь Джима. Мориарти отошёл и присел на берегу, сметая могильную землю в шляпу. - Вам лучше отойти. - А ты не мог сразу это сделать? Чтобы я не тратил пули? – осведомился Себастьян, глядя на то, как мало Мориарти надо, чтобы устроить взрыв. Джим отковырял со шляпы Багора железную бляшку и положил её на ладонь. Багор глумливо захихикал и поднялся на берег, начиная прохаживаться поблизости. - Я запомнил, что ты сказал, мальчик, - сипло сказал он. Моран не стал даже смотреть на него. Скрючившись над его шляпой и подобравшись, Джим был не больше десятиклассника. Он низко склонил круглую чёрную голову, растирая в ладонях чешуйки и ссыпая их вовнутрь. Потом он сошёл на лёд и подошёл к дыркам от пуль, которые оставил Моран, устанавливая шляпу в центр. - Спички. Себастьян вытащил из кармана коробок спичек и кинул ему. Джим начал делать что-то странное. Зажёг спичку, обжёг ею бляшку со шляпы Багора, пересыпал землю и тёртую чешую на лёд, а потом зажёг ещё одну спичку и бросил её в пепел, быстро прикрывая шляпой. Но сам он отпрыгнуть не успел. Послышался грохот, и во все стороны рванул густой чёрный туман. Неимоверный треск, будто кто-то грохнул гигантским гарпуном – и всё озеро заволокло водяной крошкой и пылью. Моран успел только увидеть взметнувшиеся длинные руки Джима, который уходит в эту тучу вместе со льдом. Моран кинулся вперёд, отталкиваясь сильными ногами и прыгая в воду, закрывая голову лапами. Вода была не просто ледяной – она кипела. Как сухой лёд, она оказалась настолько невыносимо холодной, что внутренности замерзали прямо на ходу. Кожа пошла пузырями от боли, пока Себастьян несколько секунд просто барахтался, контуженный, не решаясь даже открыть глаз. Дикий рёв в ушах, скорее всего, был спровоцирован тысячами струй пузырьков, несущимися вверх мимо него, рвущихся наружу. Это озеро стояло замёрзшим очень долго, и теперь ему нетерпелось дышать. Когда первая боль утихла, и Моран понял, что не мёртв, хоть ему и было чудовищно холодно, он открыл глаза и попытался осмотреться, чтобы найти Джима, но вода вокруг была непроницаема. Он вынырнул, высовывая голову на поверхность. Деревья вокруг озера кружились, смешиваясь в одно неясное туманное пятно. Он нырнул обратно. Озеро ведь не такое широкое – надо его просто нащупать. Продираясь сквозь обжигающие слои воды, Себастьян широко расставил руки и ноги, слишком поздно вспоминая, что намочил пистолет. Он снова открыл глаза, пытаясь разобрать очертания в воде помимо осколков льда, похоронно идущих вниз на бог знает какую глубину. Откуда шло свечение? Потому что здесь было так же темно, как снаружи. И ужасно глубоко. Наконец, он что-то нащупал. Под ладонь попалось острое плечо в пиджаке, и Моран сжал кулак, обхватывая его второй рукой. Он поплыл вверх, чувствуя, какую тяжесть тянет за собой, словно пытался вытащить гроб, набитый камнями. Озеро волновалось, как живое, будто было в чашке, которую бешено мотали в руках. Оно отплёвывалось, выплёскивая воду на берег, серые волны захлёстывали куски земли, смывая берега. Тыква-месяц на небе испуганно отшатнулась и уползла в другую часть неба, погрузив лес в полную темноту. Себастьян изо всех сил грёб к берегу, не выпуская из кулака пиджак Джима, а Джим тащил за собой то, что выловил сам. Еле-еле они выбрались из воды, которая так и норовила утянуть обратно, хватая за ноги и сводя их судорогами. Воздух показался горячим после этой воды, и Моран не мог дышать несколько секунд, удивляясь тому, какой он беспомощный в этом мире, и как мало сил у него, чтобы противопоставить монструозным, не отвечающим логике, фантазиям Мориарти. Они вывалились на берег и несколько минут просто лежали на земле. С нарисованного Джима стекла вся краска, и он стал серым. Его глаза стали серыми, белоснежная кожа посерела, и волосы тоже потухли, а из пробитого затылка лилась и лилась вода. Себастьян с ужасом обнаружил, что его бумажные лапы скрючились и промокли насквозь, и, пытаясь разжать кулак, он просто оставил несколько пальцев на плече Джима. Он откинулся на спину, дыша размеренно и глубоко. Это последний раз, когда он отправляется с Джимом в сумеречный мир на Самайн. Хватит с него. В прошлом году Багор устроил такую резню на школьном дворе, что они все насквозь пропахли кишками, дерьмом и желчью, и сами еле унесли ноги от разбушевавшегося психа. В позапрошлом году они попали в лабиринт в джимовом подвале и бродили до самого утра в полной темноте, без всяких ориентиров, пока случайно не наткнулись на дверь, и едва успели вернуться домой. В поза-позапрошлом году Джим вошёл в транс и поджёг церковь, в которую его таскали родители, когда он был маленький; весь картонный мирок тут же охватил огонь, и они опять еле унесли ноги, и с тех пор эта чёртова дыра на восемьдесят процентов состоит из пепла, пыли, дыма, чёрного песка, и других продуктов пожара. Сегодня – это просто финиш. Джим с трудом поднялся на колени и посмотрел на того, кого выудил из воды. Он перевернул её на бок. Она проплавала в озере столько времени, что её одежда превратилась в один огромный бесформенный мешок блёклого непонятного цвета, а из лица ушёл весь цвет, прямо как из Джима. Можно было подумать, что ты попал в монохромный мультик. Только потом Багор вышел из тени деревьев и настороженно принюхался, держась поодаль. Его зелёная кожа засверкала в бликах от воды. Себастьян попытался подняться, но промокшие конечности сложились и остались лежать на земле. Замечательно. Он повернул голову, глядя на Джима снизу вверх. - Кто там? Джим шмыгнул носом, помотал головой, стряхивая воду, и наклонился над нею. - Это точно не моё, - решительно сказал он и указал коротеньким тонким пальцем на её лицо. Тут же девушка открыла глаза. Это был почти ребёнок! Ребёнок открыл глаза широко-широко, и тут же в ужасе воззрился на нависшего сверху Мориарти. Должно быть, его бесцветное лицо и тараканы, ползающие по глазам, привели её в полный восторг. Она открыла рот и попыталась закричать, но голосовые связки, наверное, атрофировались за долгое время, и она просто бесшумно выпустила ветер из глотки. Её немой крик, полный ужаса, так напугал Морана, что он изо всех сил упёрся на лапы и оторвал себя от земли, усаживаясь. Маленькие серебристые дряни вылетели из чащи и парили над землёй, настолько ведомые любопытством, что игнорировали зелёного поедателя, который стоял в нескольких шагах от них. Багор тоже не обращал на них никакого внимания. Весь джимов мрачный, вздувшийся от страха мир, поразился внезапному гостю, и замер. Тыква приползла обратно и зацепилась за тучу, свешиваясь и всматриваясь оранжевым глазом. Девушке на лицо упал свет, и все увидели её длиннющие каштановые волосы. Пока она барахталась в воде, они росли, и росли, и росли, и росли, а теперь волнистым потоком струились по могильной земле. Джим встал на ноги, сурово глядя на неё. Она снова открыла рот, пытаясь что-то сказать, но снова послышалось только завывание ветра. Тоскливое, сиплое, и немощное. Её глаза наполнились непередаваемой печалью. Она взглянула на Себастьяна так, будто его вид оскорблял нежные струны её души. Впрочем, Моран не знал точно, как выглядел теперь – может быть, даже хуже зелёного урода-кокни. Она подползла к Джиму, касаясь его ноги и тоскливо глядя на него снизу вверх. - Я не убивал тебя, - объявил он и кивнул себе в подтверждение. Девушка отчаянно замотала головой. От света тыквы в уголках её губ стали проступать кровоподтёки. Кончики пальцев тоже оказались в крови. Краски стали возвращаться, будто дарящий свет наполнил её жизнью. У неё были глаза Джима – Себастьян увидел это как только радужная оболочка наполнилась цветом, тёмным, пьяным, как сильно заваренный чай. Не эти чёрные мёртвые глаза паука, а глаза реального Джима, который жил в Лондоне. Мориарти наклонился к ней, чтобы отцепить от своей ноги, но замер. Багор почти полз по земле вдоль деревьев, подбираясь к ним, шурша грязным плащом. Себастьян видел его, но не мог вскочить, чтобы его остановить, - мог только смотреть. Он появился броском, как кошка, из темноты, заставляя стайку фей в испуге броситься врассыпную, и вмиг оказался у неё за спиной на коленях. Одно быстрое движение рукой – и лезвие скользнуло по детской шее, вспарывая тонкую кожу. Джиму на колени брызнула кровь. Девушка вскинула руки и упала назад в объятья зеленокожего монстра, размахивающегося и всаживающего нож ей в живот. Один, два, три, пять, тринадцать раз. Мориарти выпучил бесцветные глаза в ярости, но не мог произнести ни слова, заворожённый алыми брызгами, летящими во все стороны. Такого яркого цвета в его мире никогда еще не было! Багор радостно раскрыл рот, крепко удерживая её за пояс и всаживая в неё нож, пока вся её одежда не пропиталась ярко-красной кровью. Тогда он выдохнул, широко раскидывая руки, и сам упал на спину, расслабляясь всем телом. - Ах ты дерьмо гашёное! – заревел Моран, когда к нему вернулся дар речи. Он с трудом встал на колени, то и дело ухая вниз, и пополз к Багору. Тот приподнял колено, скидывая с себя тело девушки. - Трупья кровь! – завопил кокни, - хорошо для кожи! Для такой молодой кожи, как моя! Поддерживает то… - Себастьян опустил полкулака на его лицо, наваливаясь всем корпусом. Багор бешено хохотал, содрогаясь под ним, пока Моран пытался собрать в кулак всю волю и оставшиеся конечности, и яростно матерился. Он дёргался так сильно, что начал рваться. Он чувствовал, как его туловище начинает отделяться от бёдер, но просто не мог остановиться. Багор ударил его в спину ножом и прочертил лезвием линию от лопатки до лопатки, а потом схватил второй рукой и разорвал. Руки перестали чувствовать. Поясница перестала чувствовать. Себастьян открыл пасть и вцепился острыми зубами в физиономию Багора, смыкая челюсти. Тот издал пронзительный вопль боли. Наконец, Джим оторвал то, что осталось от Себастьяна, от брыкающегося и орущего маньяка, который тут же схватился за лицо руками. Моран вырвал хороший кусок пластилинового мяса из его рожи. Пусть теперь идёт и ищет новый фонтан молодости, а заодно годного хирурга, чтобы это исправить. Ни одна отрубленная голова теперь не захочет трахаться с ним. - Успокойся, - тихо сказал Джим. В его лице всё ещё не было ни капли краски, но он выглядел удивительно спокойным, умиротворённым даже немного. - Ты держишь четвертинку меня в руках, - ломким голосом напомнил Моран и выдохнул, - Джим, это последний раз. Джим улыбнулся. - Ты так каждый Самайн говоришь. Я сложу тебя и положу в штаны, ладно? Твои ноги превратились в мякиш. Себастьян прокашлялся, пытаясь выплюнуть изо рта ошмётки кожи Багора. - Грбёаные иишманцы! – кричал Багор. Труп девушки лежал рядом с ним на боку. - Делай что хочешь, - разрешил Себастьян, - Джим, ради бога. - М? - Шагай пошире. Ты вечно так семенишь, что мне за тебя страшно. Джим хмыкнул, и на его удивительно выразительном для плоского чёрно-белого рисунка лице появилась тень оскорблённости. - Ты имеешь в виду, что у меня короткие ноги? У тебя вообще нет ног. Себастьян снова прокашлялся. Потом Джим взял его за плечо и сложил вдвое, затем втрое, потом – ещё раз, пока полковник не превратился в аккуратный квадрат, и засунул в карман брюк. На этом для Себастьяна Морана сегодняшняя ночь подошла к концу. Багор сел на земле, отнимая руки от лица. На левой стороне не хватало щеки. Его вязкая кровь капала на воротник плаща. - Кто её туда засунул? Багор отфыркался, неверяще дотрагиваясь пальцами до лица. Он не торопился отвечать. - У меня осталось мало времени, Бабу, кто её туда засунул? - Ты такой надоедливый, Джим! – воскликнул тот с чистым лондонским акцентом. - По сто раз повторяешь один и тот же вопрос! Знаешь, как это раздражает? - Кто её туда засунул? Теперь, когда Багор кривил лицо, это выглядело ещё хуже, чем обычно. - В любой разум может попасть сторонняя зараза, ты же знаешь, - сдался старик, - есть такие демоны, о которых не догадываешься даже ты, Джим. - Расскажи мне. - Не надо тебе знать. Он поднялся, опершись на руку, и пошатнулся, отряхнул плащ, хотя для такого плаща, конечно, демонстративного отряхивания недостаточно. Такие плащи как этот стоит отдавать в безжалостную химчистку или сжигать. - Если кто-то попал в мой собственный разум и подкидывает мне свои трупы, я должен об этом знать. Багор махнул на него рукой. - Всё будет в порядке. В следующем году ты вернёшься, - он указал рукой на развороченную дыру в земле с кипящей водой, - и этого уже не будет. Ты даже не вспомнишь. Ты никогда не помнишь, что здесь происходит. Джим остался стоять на месте, когда Багор подошёл к нему и задышал в лицо. - Я помню тебя крошечным мальчишкой, да, ты был прямо как облезлый кротёнок. Всё лазил, лазил везде, да срывался с обрыва и летел, и расшибался в лепёшку. Поэтому у тебя такая башка плоская. Он завёл руку за спину, указывая на труп. - Забудь об этом. Есть такие демоны, о которых лучше не знать. У него остался только один, весёлый глаз, а злой вытек, когда Моран его укусил. - До следующего года, Бабу. - До скорого, мальчик. Джим развернулся и пошёл. Он шёл через лес, вперёд и вперёд, не останавливаясь, и не гадая, в какую сторону ему надо, и скоро вышел в долину на оранжевый свет тыквы. Пройдя вверх и преодолев кольцо засохшей ломкой акации, он прошагал мимо трупа ундины, снова преодолел акации и отправился вверх по улице, где фонари вырастали будто из земли, становясь все выше и выше.***
Себастьян был ужасно голоден. Он сделал себе яичницу из пяти яиц и почти не чувствовал по этому поводу угрызений совести. Ноябрь пришёл в Лондон и уселся в Темзу, расплёскивая ее во все стороны, своим жёстким задом. Моран флегматично выглядывал в окно на однотонное, но такое светлое небо с нормальным солнцем где-то там за слоями неинтересных английских облаков. Он покрутил гибкой шеей, заново привыкая к своему нормальному телу. Он раньше и не подозревал, как это приятно – иметь руки и ноги, ходить ими, брать вещи, и иметь по одному ряду обыкновенных человеческих зубов. Джим всё ещё спал. Стоял полдень. Себастьян доедал яичницу. К пяти часам начали подходить клиенты. Сегодня их было немного. Джим был взъерошенный как воробей и бодрый, будто с утра пробежал марафон по набережной и набрал в лёгкие свежего речного воздуха. С довольной миной, морально опустошённый и совершенно спокойный, с памятью, девственно чистой от того, что произошло ночью, он сидел за столом, посмеиваясь над каждым словом, что роняла ему на уши женщина из Бордо. Себастьян сидел на своём месте с планшетом, лениво тыкая пальцем в экран. Он пытался вести себя как обычно, но сегодня все его мысли были заняты озером, Багором, трупом девушки, фонтанами её ярко-красной тёплой крови, и тыквенной луной. Как хорошо было Мориарти – никаких нескольких дней жуткого отходняка и полной потери реальности. Он знал, что что-то произошло, каждый год. Моран обрисовывал ему в общих чертах. Сегодня он, конечно, опустил озеро и всё, всплывающее в нём. Может быть, если он не забудет, в следующем году он привлечёт Багора к ответственности. Коли не убьёт его сразу как увидит. Он бы так и сидел, уткнувшись в планшет, до самого конца, и уснул бы, наверно, если бы не последний клиент. На исходе первого дня ноября истончающаяся граница всё ещё остаётся открытой раной, и некоторые колебания в воздухе ощущаются – по крайней мере теми, кто на них настроен. У Морана зачесался загривок. Сначала он услышал довольно тяжёлые, но при этом грациозные шаги, а потом у него конкретно засвербило в шее, и все волоски на теле встали дыбом. Он уставился на джентльмена, сидящего в кресле клиента. - Мой знакомый привёз из Индии этот изумруд, утверждая, что он проклят, - сказал мужчина. У него был сильный акцент северного Лондона и глубокий, завораживающий голос. - Это действительно так? – с искренним интересом спросил Джим. - После того, как он нахвастался мне об этом, он погиб. Через десять часов. Я так понимаю, это не совпадение, потому что кто-то сожрал его туловище, выскреб все внутренности и оставил вместо них много мазута. Я не знаю, как это объяснить. Более того, камень оказался у меня в соответствии с завещанием, которое, как я точно знаю, мой друг не составлял. Джим скептически свёл брови. Себастьян поднялся на ноги, не слушая, и подошёл к мужчине. Джим взглянул на него. Клиент повернул голову следом. На Себастьяна вопросительно уставилось два ярко-голубых глаза. Один смотрел на него испытующе, игриво, будто спрашивая, неужели он не верит его истории? Второй глаз смотрел серьёзно и предостерегающе.