***
В один из дней, сразу с утра, по Чертогу ураганом пронеслась весть — «Гендальф приехал!» Я никогда не слышала этого имени раньше, но по общему ажиотажу поняла, что событие это чрезвычайной важности и редкости. Напросившись помогать Милде и не забыв упомянуть, что я приехала из далекой восточной деревни, я выудила из нее все, что она знала об этом… человеке. Милда звала его магом, странником и вечным. Она рассказала, что Гендальфа знали еще деды и прадеды ныне живущих, что он путешественник, мудрец и предсказатель, но его пророчества обычно горьки и не приносят радости. Не сильно доверяя старушке-сказочнице, я всю полученную от нее информацию делила на два, но и того, что осталось, хватило, чтобы задрожали колени, и я пару часов провела одна в общей спальне с трясущимися руками и судорожными мыслями, как же мне с ним познакомиться и что именно спрашивать. Этот странный Гендальф оказался первым в моей здешней жизни шансом узнать, что со мной произошло, призрачным шансом, но хотя бы каким-то. Как я уже успела понять, король не принимал никого до обеда, хотя сам почти ничего и не ел. После скудной трапезы его осторожно препровождали в Золотой зал, где он и оставался до вечера, даже если некого было выслушать. Эовин всегда была при нем безмолвной тенью — я наблюдала этот ритуал «вывода» несколько раз — и казалась мне едва ожившей скульптурой, разве что одетой, как человек. Она сильно изменилась с тех пор, как мы виделись на празднике ее брата. Высокая, все такая же тонкая и бледная, она мало с кем разговаривала и, казалось, больше всех переживала за дядю. В отличие от братьев, ее глаза не горели — ни праведным гневом, ни ожиданием чего-либо. Было очень горько смотреть на застывшие прекрасные черты ее лица, и, я, наверное, в чем-то представляла себя на ее месте, а ее — на своем. Может быть, потому что мы были ровесницами, может, после того полуминутного разговора, когда оказалось, что принцессы — тоже девчонки, которым грустно, больно и обидно. Очень часто подле короля Теодена был его мрачный советник, и в такие моменты я уходила куда-нибудь подальше, не решаясь наблюдать за королевской семьей в его присутствии. Отчего-то мне казалось, что этот человек видит меня насквозь и знает, что мне здесь совсем не место. Я заставила себя собраться с силами к обеду, и, хотя мне кусок в горло не лез, проглотила немного супа и к нужному времени тайной лестницей прошмыгнула-таки в зал. Перед королем стоял некто в сером запыленном плаще, и седые, спутанные волосы и борода его выглядывали из-под видавшей виды грязной и мятой шляпы. Человек, усталый путник, старик… — в общем, никак не тот могущественный волшебник, которого я себе уже вообразила. Присутствовавшие в зале рохиррим молчали все как один, и в этой непривычной мертвой тишине даже мягкий и спокойный голос этого Гендальфа был хорошо слышен, но я пропустила начало разговора — видимо, аудиенция началась поспешно, раньше обычного. Старик просил или спрашивал о чем-то — я не вслушивалась, пытаясь втиснуться в ряды стоявших ближе к помосту — но король молчал. Молчал, когда я выглянула из-за плеча кого-то из воинов, и даже какое-то время после, покуда я оценивала обстановку. Привычно рядом с троном стояла Эовин — еще бледнее и отчужденнее, чем обычно, и Эомер, как мне показалось, едва сдерживающий негодование. Но из-за чего? Наконец голос Теодена проскрипел будто мел по доске — в зазвеневшей после вопроса волшебника тишине и жужжание мухи резало бы слух. — Уходи, Митрандир, бери любого коня, какого пожелаешь, — и, говорю тебе, покинь Рохан! По залу пронесся ропот, но тут же утих. Люди не решались обсуждать происходящее, всецело отдавая внимание разговору между их повелителем и странным гостем. Старик выслушал Теодена, помедлил, будто ожидая, что тот скажет что-то еще, но в итоге сам ничего не ответил и, нервно развернувшись, заспешил к выходу. Не было похоже, что гнев престарелого короля его напугал, — скорее, он был возмущен. Наверное, привык к более радушным приемам. Я внезапно вспомнила, что пришла сюда не о приемах раздумывать, и поспешила за волшебником. Несмотря на кажущийся почтенный возраст, шагал тот необыкновенно быстро, да и меня порядком задерживала толпа, поэтому в Золотом зале я не успела его нагнать, а когда вышла за двери, Гендальфа внезапно нигде не оказалось, будто он и не выходил вовсе. Я сбежала по ступеням вниз, но и там нигде не увидела заветного серого плаща. Не могло же быть, что он так быстро исчез в паутине окружных улиц, даже не перейдя площадь! Я постояла на ветру еще немного, пока из Чертога не начали выходить присутствовавшие при разговоре, и, судя по их лицам, в замешательстве были все. Но, конечно, никто из этих людей и вполовину не рассчитывал на то же, на что и я, а я в итоге даже не смогла хорошенько рассмотреть волшебника. Уверена, встреть я его в другое время и, может, в другой одежде, — я бы его даже не узнала.***
— Слышали? Колдун забрал Сполоха! Подобные «новости» стали главным приветствием в Медусельде в следующие пару дней. Сполох был главной гордостью рохиррим, вожаком всех лошадей государства, да и вообще про него ходило небылиц не меньше, чем о самом волшебнике, а некоторые мальчишки любили даже пофантазировать, будто Сполох мог разговаривать как человек. И именно этого коня выбрал Гендальф. Что ж, может, хотя бы чуть-чуть, но грубость Теодена его все-таки задела. — Большая потеря для Рохана, но, может быть, и не самая дорогая цена за спокойствие, — проворчала Милда, усердно нарезая картошку для ужина. — Хотя кто знает, что будет… Кто знает… Когда я мучилась проблемой, как же начать разговор с волшебником, вариант, что мы можем вообще не поговорить, даже не приходил мне в голову, ведь вот он, Гендальф, во дворце! Что могло пойти не так? Но, видимо, все. Даже будучи на расстоянии пары метров от ответа, я не смогла ухватить его. Я слишком много навоображала себе за прошлый день. Девочка, которая когда-то потеряла свою жизнь, сейчас будто умирала во мне по новой. Моя вторая семья исчезла, истаяла, словно весенний снег; люди, которыми я так восхищалась все это время, теперь стали иными, далекими. Я не узнавала короля — он казался мне жуткой пародией на самого себя, застывший холод Эовин пугал и огорчал не меньше, золотоволосый и деятельный наследник престола, который мог бы так много совершить, сгорал от бессилия, и даже мой бронзовый бог, казалось, совершенно позабыл, что такое радость. Я не видела Эомера порой по нескольку дней подряд, хотя регулярно находила себе занятия на втором этаже. А когда видела — уже не радовалась, потому что заражалась его горестями и сразу вспоминала оставшийся на востоке осиротевший Истфолд. Мучился ли он тем же, или я все сама себе выдумала? Наверное, некрасиво было вот так оставлять Лефлет и племянника, но после гибели братьев я уже почти не чувствовала нашего родства и того, что нужна им. В большей мере наоборот — я боялась быть им обузой. Конечно, я давно приспособилась жить среди рохиррим, но мы будто существовали порознь, как на разных полюсах. Мне исполнялось двадцать четыре, но я не представляла себя взрослой, все еще не могла этого принять. В то время как все вокруг действительно выросли и изменились, занимались чем-то действительно важным, я все еще оставалась маленькой, ничего не понимающей и не умеющей девочкой. И совершенно не знающей, что с этим делать. Вообразив на какой-то момент себя самостоятельной и деятельной, в итоге я так ничего и не исправила, ничего не добилась. Это был мой момент отчаяния. Я стояла там, в коридоре, едва освещенном тусклой восковой луной, заглядывающей в одно из узких стрельчатых окон по бокам, и беззвучно плакала, жалея себя и свою по-прежнему никчемную жизнь. Конечно, ни в какой иной момент Эомер появиться не мог, но к счастью в коридоре было слишком темно, чтобы в полной мере можно было разглядеть мое перекошенное ревом лицо, и когда он подошел ближе, кажется, ничуть не удивившись, что я толкусь почти на пороге его спальни, лишь коротко бросил: — Утром я отправляюсь в Альдбург. Сбор через час от рассвета.