Выше любых привязанностей

Алек притупляет чувства сигаретами примитивных (кричаще яркая грань между ангельской кровью и её отсутствием теряется под гнётом ненависти к себе), Изабель скрывается за алой помадой и чёрной, обтягивающей каждую косточку тела, кожей; небратские чувства протягиваются ядом вдоль вен. Изабель больно где-то за вызывающе короткими юбками и угрожающими переломами высокими каблуками; привычка идти против правил даёт сбой, заставляя замирать в нерешительности. Она яркая, словно бушующее пламя; только Алек в противовес ей ледяная вода, топит обманчиво-яркое пламя, льдинками на дне радужек вспарывая кожу, оголяя кривые линии шрамов. Его равнодушие, подобному её образу, маска; прятаться за выдуманными личностями, называя друг друга «родственниками» кажется удобнее, чем разбираться с причинами неправильности обоих. Они оба с дефектом, заводская поломка на фабрике ангельских охотников; пагубные желания травят ангельское, окрашивая весь мир в чёрный. В ней граничащая с безумством свобода и сила, в ней сотни «против» для каждого придуманного обществом правила, в ней яркая искренность и привычка жить, как хочется. Алек отрешённый от её мира, иной, Алек раскладывает свою жизнь по полочкам, создаёт план по заданному образцу охотников. Только кровь от этого чище не становится, желания отравой скользят, ядом, заставляя прятаться за масками. Изабель улыбается, улыбается даже тогда, когда хочется мёртвой куклой пасть; только Иззи живая, настоящая, ей банально не положено разбиваться и ломаться. Изабель встречает душевным теплом, когда Клэри врывается в их мир разрушающе ярким буйством красок (здесь ведь только чёрный и белый, охота и скорбь – не больше). Алек бесится, Алеку хочется ударить её за каждую глупость, вырывающуюся в каждом разговоре, только у него каменность обязательна, выучена, только клеить равнодушие на лицо правильно, а Алек стремится к этому. Алек стремится к похвалам, к признанию, к одобряющему взгляду Маризы и практически семейному похлопыванию по плечу от Роберта; их семья на самом деле не такая идеальная, раздробленная, практически статусная, и Иззи тошнит от этой фиктивности. Их семья – мираж; только чёртового родства это не отменяет, к сожалению. Алек родной, дорогой, Алек обнимает крепко и жалеет, когда просыпается маленькая девочка, жаждущая любви и понимания. Изабель много любви от Маризы не видит, Роберта едва ли помнит, а Алек всегда рядом, всегда близко, всегда чувствует, когда её накрывает острым недостатком тепла. Изабель смертоносная, проносится грациозным вихрем мимо рядов демонов, сражая электрическим хлыстом, оставляя после себя мёртвых монстров и полыхающие искры; у Алека сердце каждый раз замирает на доли секунды, когда она мчится прямиком на опасность, когда идёт прямо на врага неотвратимо прекрасная в своей решительности, неотвратимо чарующая в своей готовности умереть. Алек волнуется за неё больше, чем за Джейса (а у них с Джейсом связь крепкая), Алек волнуется за неё больше, чем за любого в своей жизни; Алек боится, просит Разиэля сохранить ей жизнь, Изабель ведь несклонна к бережливости. Драки оставляют шрамы, которые охотники именуют гордостью; Изабель дома почему-то прячется в огромных свитерах, не желая замечать на себе эти гордые метки. Алек обнимает крепко, до хруста косточек и скользит-скользит носом по тонким линиям, оставляет призрачный отпечаток неправильности. И такие моменты самые правильные, настоящие, и в такие моменты Лайтвуды плюют на самые крепкие, больше, чем просто сумеречные, правила. Никто не должен знать; они скрываются от каждого, от установленных законов, от собственного родства, от чужих моралей, изредка – от самих себя. Он называет её ласково «Иззи» и целует в макушку, вдыхая запах фиалок (что она предпочитает Мелиорновым розам); фиалки отпечатываются за грудиной как единственное верное и самое неправильное в его жизни. Никто не поймёт их, ни в одной из реальностей; их связь крепче любых привязанностей, выше любых правил, важнее морали, их связь самая сильная, единственная в своём постоянстве и прочности. У Алека запах фиалок остаётся за грудиною, как единственное ценное и стоящее в этой расписанной наперёд, ненастоящей жизни.