***
Сегодняшнее утро началось в половине шестого, как и все предыдущие. На себя — половина часа, ни минутой больше, ни минутой меньше. В шесть выход из дома и пробежка до леса, что расположен на окраине коттеджного посёлка, и обратно. Ещё не прогретый воздух холодит кожу, капли росы остаются на кроссовках и не желают высыхать. Ледяной воздух даже через нос холодит лёгкие, заставляя грудную клетку зябнуть и пускать по телу незначительные, но мурашки. Сехун давно определился, для чего он живёт, и какие цели преследует в жизни. Последние лет десять вся его жизнь — рутина с бесчисленно повторяющимися изо дня в день действиями. Разницу между днями недели определить можно лишь по числу в календаре. И не более. Такое расположение в жизни полностью устраивает Сехуна: ему некогда отвлекаться на походы с друзьями, которых не осталось, в кафе или на праздники. Об отношениях и речи не шло — О ненавидел всю эту чушь да лишнюю расточительность при условии отсутствия какой-либо выгоды. Сехун не верил в любовь, не верил в брак. Его жизнь — один сплошной финансовый отчёт. Сехуну двадцать семь, а его жизнь остановилась, кажется, курсе на первом, когда он, будучи юным, вдохновлённым жизнью молодым человеком, переступил порог такого холёного родителями института. Нет, О не был глупым парнем, он неплохо разбирался в математике и экономике, но сердце его было отдано литературе и писательству. Естественно, ни на то, ни на другое времени больше не находилось. Любимые книги покрылись слоем пыли в настенном шкафу, а страницы некогда открытого детектива, лежащего на самой верхней полке, пожелтели от времени. Сехун — не дурак. Мизантроп до мозга и костей, но не дурак. Давно отучился верить людям — слишком лицемерные они, да намерения у них ужасные. В прошлом — литературный романтик, любивший и людей, и природу, и жизнь в целом. Но прошлое есть прошлое, а Сехун живёт будущим. Таких, как Сехун, зовут нигилистами. А он и не против.***
С каждым днём темнело всё раньше и раньше — дело шло к зиме. Чонин как всегда лежал на холодной продрогшей земле, немного побитый, выдыхая через рот такие же холодные пары воздуха. И непонятно, то ли тяга у него у него такая — приключения искать на своего дракончика на правой ягодице, то ли судьба такая. Разбитые кровоточащие губы покалывало от морозного воздуха, а голова нещадно трещала. Хотелось то ли поскорее сдохнуть, то ли наоборот. Но нет, умирать Ким пока ещё не собирался, но и очнуться утром в неизвестной подворотне — тоже не самое отличное начало дня. Так что хочешь — не хочешь, а вставать надо. До дома идти ещё примерно квартал, но ноги уже готовы подкоситься и оставить тело Чонина лежать тут — он настолько устал, что даже не доползёт, а ночью на улице никого, кроме бродячих собак и не встретишь. Замерзнуть на улице или быть загрызённым собаками — Чонин усмехнулся от богатого выбора развития предстоящих событий. Кажется, сегодня даже сама госпожа Удача решила послать Кима в задницу, потому что, как твердили некогда в младшей школе, дорогу переходить следует в положенном месте. А не так, как сейчас сделал Чонин и, распахнув глаза, осознавал, что на него летит машина, и вряд ли его уже что-то спасёт. Не такой, явно не такой Чонин хотел себе конец. В его планах всё было по-другому. Чтобы лет, этак, в тридцать, да с обрыва в море, или на машине с приятелями, чтобы двойное, а то и тройное самоубийство, а не вот так. Он знал, что работу себе нормальную не найдёт, образования не получит, а о семье Ким и думать не думал — слишком это ответственно и не по-чониновски. И печально осознавать, что больше не будет вечных разборок; не будет вечно плачущей матери и орущего отца — они, к слову, может только и облегчённо вздохнут после его смерти; не будет прибавляющегося пятиметрового списка с проблемами и приписками о «полном пиздеце»; не будет его любимого свитера; да никто и не узнает о дракончике. И все его мысли, которые хаотично летали внутри черепной коробки, мигом исчезли — удар пришёлся на бок, а тело отлетело метра, кажется, на полтора и с глухим шлепком упало на землю. Последнее, что помнит Чонин — остатки вышедшего изо рта воздуха, да ледяной блеск звёзд, что так призывно манил к себе. Слишком уж много Чонин накосячил в этой жизни. Хватит с него.***
Сехун понятия не имел, как поступить. Он не знал, что надо делать, когда сбиваешь человека, пусть и не на очень большой скорости. В конце концов, он ведь не каждый день сбивает по десяток людей на машине, чтобы знать, что делать и иметь в этом опыт. В больницу — нельзя. Сехуну явно не нужны лишние проблемы с законом. Оставить тут — тоже нельзя. Совесть, которая хоть давно и залегла на дно, не позволяла оставить парня тут. Выхода не было — пришлось везти к себе, хотя опустившееся на дно морское настроение никто не отменял. Чонин и сам не подозревал, что своим необычным появлением перевернёт жизнь Сехуна в лютейший ад, выхода из которого нет. С этого момента пошло наперекосяк всё, что можно и нельзя. И домой он приехал на пятнадцать минут позже, что было непозволительной роскошью ранее, и вместо привычного кофе на ужин — перенос тела в гостиную, вместо вечерних ванных процедур — обработка ран, которые он получил ещё во время драки, да появившихся синяков. Этот день слишком перенасыщен лишними, совершенно ненужными событиями, этот день сам по себе — лишний. Да только вот то ли звёзды так сложились, то ли Сехун просто дурак, но ничего уже не поменять. Есть только здесь и сейчас. Ну и лежащий на диване парень без сознания, да. Прошло, наверное, несколько минут, а может и вечность с того момента, как О сел в мягкое кожаное, но холодное от сквозняка кресло, зомбируя взглядом парня, что так не эстетично лежит в грязном растянутом свитере и драных джинсах на его дорогом диване. И Чонин явно не вписывается в жизнь Сехуна — тот не любит расточительных и наглых малолетних хулиганов, а в том, что Чонин именно такой — он ни на сотую не сомневался. Чонин вообще сам по себе воплощение отморозка, у которого на лбу крупными буквами будто написано: «Мне плевать на всех». Но всё же, валяться без сознания по несколько часов тоже не по-чониновски. С хриплым стоном, придерживая руками трещащую по швам голову, Чонин волей-неволей, но глаза открыл, да ещё в своём состоянии умудрился оценить дорогущую хрустальную люстру на идеально выбеленном потолке. Сехун привстал немного, совсем немного, но лицо выражало дичайшую безмятежность и даже некую отрешённость и спокойствие, будто он действительно каждый день людей сбивает и привык к такому событию. Один взгляд — глаза в глаза. И всё. И пиздец. Встретились два одиночества. — Ну и на кой хрен ты лез под машину? — голос Сехуна спокойный до чёртиков. — Я лез? Кое-кто, видимо, водить не умеет, — Чонин не был бы Чонином и не имел бы права называться им, если бы не язвил, учитывая своё не совсем радужное состояние. — Решился умереть — делай это не под моими колесами, — Сехун сложил руки на груди, рассматривая наливающийся фиолетовым синяк на боку. — Решился убивать — делай это не со мной, — с горем пополам, но он сел и, более того, смог встать, но ненадолго. Ноги парня решили, мол, что хрена-с-два, а не стоять тебе, да бок тоже напоминал о себе тупой болью. Сехун решил, что себе дороже связываться с ребёнком и, поджав и без того узкие губы, кивком указал на дверь. — Ванная прямо и налево. Думаю, тебе не помешает. Твоя одежда и так словно порвана на британский флаг. Показав сбившему его незнакомцу язык, Чонин, гордо прихрамывая с высоко поднятой головой, оказался в ванной.***
С появлением Чонина жизнь Сехуна дошла до крайней точки невозврата под названием «пиздец». Через каких-то несколько часов, когда уже начало светать, а Ким безбожно дрых на неразложенном диване, укрытый старым пледом, Сехун понял, что впервые ему не хватило получаса на сборы. И это плохо. Чертовски плохо. И пробежку он пропустил, и утренний душ, и все бумаги в совокупности с важными документами валились из рук, нехотя залезая в чёрный кожаный деловой портфель. И, понятное дело, что за опоздание его никто не уволит, ведь кто, чёрт возьми, посмеет уволить генерального директора компании?! Но сам факт того, что этот день будет отмечен в календаре как «особо хреновый», уже пугает Сехуна. Он не любит перемены в жизни и с трудом выживает на своём посту, но жить захочешь — не так вертеться будешь. Маленький, несносный, гордый, но глупый школьник — как же он невероятно бесил Сехуна. Кажется, он не одну сотню раз успел пожалеть о том, что вообще его забрал к себе. И Сехун снова не знает, как ему поступать — работа ждать не будет, но и парня оставлять одного в квартире — опасно. И эта неопределённость и беспомощность не нравится Сехуну от слова «совсем». Не придумав ничего лучше и гениальнее, он просто тыкнул в спящего парня пальцем. Только вот не смотрел, куда тыкал, да и не рассчитал силу тычка, что попал аккурат в место синяка. — Ты это, вставай, давай. Тебе домой пора. Что странно, Чонин не стал перечить парню. То ли не выспался он ничерта, то ли наградила злая колдунья «русалочку» немотой, но ни слова Ким не произнёс, молча идя в сторону выхода. — И в каком мы районе? Я не знаю, в какой стороне моя школа, — Чонин более-менее здоровой рукой почесал затылок, озираясь по сторонам, да повёл плечами от холода — на улице, всё-таки, не май месяц. — Эм… Тебя довезти? — Сехун не успел договорить фразу, а уже мысленно тридцать раз дал себе подзатыльник. Кто вообще его за язык тянул? «Давно бы уже на работе был, бестолочь», — самооценка Сехуна была примерно на уровне чуть ниже Марианской впадины. Ниже только магма. А Ким не дурак — соглашается. Ведь мало того, что незнакомый район, так ещё и бок тянет, вид не самый божеский и ноги хочется отцепить от тела и спрятать куда-нибудь. Чтоб отдыхали. Дорога прошла практически в полнейшей тишине — Чонин изредка указывал дорогу, когда они въехали в знакомые школьнику районы. Но Ким ведь не дурак, и сам это понимает. Как только он оказывается у школы, то как можно быстрее старается вернуться домой. Хватит с него приключений на ближайшие пару дней — в этом он уверен на все сто девяносто девять и девять десятых процента. Но что-то внутри скребётся и так гадко-гадко хихикает, будто должно обязательно случиться что-то из ряда вон выходящее. Но время покажет, а сейчас у Чонина есть целых два дня, чтобы отдохнуть и набраться сил.***
Казалось, что жизнь вернулась на круги своя, будто и не было никакого Чонина в жизни Сехуна. Всё та же рутина — на себя полчаса утром, пробежка, работа, кофе на ночь, душ, сон. Но всё чаще О ловил себя за мыслью о том странном парне, которого сбил. И нет, он не верит в любовь, а уж про любовь с первого взгляда вообще молчать можно, но что-то не давало покоя, что-то тихо скребло где-то внутри, сдавливая сердце изнутри, сжимая до размеров спичечного коробка и разжимая, возвращая в привычное состояние. И нет, явно же не любовь. Симпатия, привязанность, ненависть, да что угодно. Сехуну страшно. Сехуну ещё больше страшно, страшнее даже, чем в тот вечер, когда сбил Чонина; страшнее, чем когда он в детстве чуть не упал со скалы; страшнее, чем ненависть собственных родителей. Тряхнув головой, отгоняя прилипшее наваждение, похрустел пальцами, размял мышцы и снова погрузился с головой в свою привычную серую рутину. Сехуну не надо ничего и никого. Сехуну хорошо и одному. У О есть он сам, не самая любимая, но работа, а большего, в лице внезапной симпатии, ему и не надо. Всяким Чонинам на зло.***
Однако недолго длилось счастье парней — звёзды снова сыграли свою хреновую шутку. Их встреча состоялась через пару недель, да не абы где, а, до смешного, снова на дороге. Без жертв, правда — Сехун успел затормозить. И непонятно, плакать или смеяться — слишком много совпадений, даже дежавю не назовешь. Это что-то большее. Чонин считает, что всё это — кара небесная за то, что он натворил. Сехун думает точно так же, хоть и не припомнил за собой грешков. — Айщ, ты! Если тебя магнитом тянет давить подростков — не останавливайся только на мне! — Чонин злой. Чонин очень злой. Чонин не знает, как изобразить его сильнейшее негодование, ведь ни одни слова и ни одни жесты этого не сделают. Хочется притопнуть ножкой, аки маленькая девочка с розовыми бантиками на голове, надуть губки, свести к переносице брови и обиженно сопеть. Но Чонин явно не маленькая девочка с розовыми бантиками на голове, Ким не имеет права так сделать. Это не по-чониновки. Ким мог бы сейчас ударить ногой колесо или бампер, наорать матом на Сехуна, притвориться мёртвым — да всё что угодно, но он не делает ничего. И Сехун тоже. Только смотрит зло, но внимательно и молчит. Сехун не понимает, за что ему это наказание: неугомонный подросток вновь ураганом врывается в его тихую размеренную жизнь, вырывая с корнем вросшее в Сехуна безразличие. — Если тебя магнитом тянет под колёса машин — не останавливайся только на мне, — парирует Сехун, закрывая окно машины, собирается уже отъехать, потому что на работу безбожно опаздывает и поторопиться не мешало бы, как дверь с громким хлопком открывается и закрывается, а в машине появляется Чонин. Дышит так насуплено да руки пытается согреть. Оно и понятно, что продрогший. Ночью погода уже опускалась в минус, а он в одних драных джинсах да свитере. В своём любимом. Сехун считает, что это глупо и нелогично, мол, так и отморозить себе всё не трудно. В любом случае, плевать хотел он на Чонина и его свитер — не сехуновское это дело. И может дело-то не сехуновское, и, может, плевать он хотел на Чонина и думать о нём не хочет, но почему-то отдаёт свою старую кофту с заднего сидения Киму, как только они подъезжают к воротам школы. Чонин глупо моргает глазами, приподнимает насмешливо одну бровь и возвращает кофту назад. — С чего мне такие подачки? Я же суицидник, бросающийся под колеса твоей машины. — Не хочешь — не надо. Выметайся, приехали, — Сехун чувствует, как дрожь пробирает тело. И не понятно, от чего его начинает трясти: то ли он злится на Чонина, то ли сам на себя, но факт остаётся фактом. Ещё лишних пять минут в компании Кима он не выдержит — Сехун понимает это. Понимает и осознает, что нужно как можно быстрее избавиться от парня. Но Чонину нравится эта ситуация. Он не понимает, почему ему не хочется выходить из машины. Конечно, утешает себя Ким, это всё из-за собачьего холода на улице, ведь у него из верхней одежды только свитер и есть — куртку он выкинул ещё с год назад, на магазины денег нет, а у родителей он, в принципе, ничего не просил. Сехун готов был орать, плакать и идти на работу пешком — он не привык, а если сказать точнее, отвык от тет-а-тет общения с кем-либо (плюс ко всему, если этот «кем-либо» — Чонин), а уж тем более находясь в одной машине да сидя друг от друга в нескольких сантиметрах. Редко кому удавалось выводить «безэмоционального босса», от чего его подчинённым работа была только в радость. Сехун ведь такой: не будет орать, брызжа слюной и грозя увольнением, не будет требовать положенные документы раньше назначенного срока, не будет ругать за небольшие опоздания. Да, он не терпит всего этого по отношению к себе и нередко готов сам себе же накостылять, но своих сотрудников трогать не станет. Он их не трогает — они его не трогают. По такому принципу и живёт О, что его вполне устраивает. Чонин не хочет оставлять Сехуна. Он понимает, что всеми фибрами души, если она имеется, Сехун ненавидит его. Но Чонину так сильно нравится бесить О, что Ким готов прыгать от радости. Чего, конечно, позволить себе не может. Ведь он же взрослый. Если бы только он знал все слабые места Сехуна, то Чонин, ни капли не раздумывая, обязательно бы надавил на них, с удовольствием разглядывая бесящегося О. Сглотнув вязкую слюну, Сехун немного ослабил галстук, взъерошив волосы. — Ты собираешь выходить из машины? — Нет, — ответ Чонина такой же простейший, как всем известная амёба. Ким всё для себя давно решил и поставил перед собой задачу — доебаться до безэмоционального парня. А почему нет? Сехун не похож на человека, который сможет накостылять Чонину, да и к дракам ему не привыкать. Но вряд ли О сможет что-то больше, чем просто выгнать или наорать на парня. — Мммм, и что же ты предлагаешь сделать? — Сехун понимал, что ситуация явно выходит из-под контроля. Понимал и ничего сделать не мог. Казалось, он сейчас вернулся на десяток лет назад, когда в свои неполные семнадцать тоже был раздолбаем, но не таким критическим, как Чонин. По правде говоря, О не очень любит вспоминать времена, когда глаза были жирно подведены чёрным карандашом, а голова превращалась в живую радугу, сочетая одновременно все цвета и даже оттенки этих цветов. Сехун был яркой творческой личностью, выделяющийся своим талантом среди сверстников. Его призвание — танцы. Его любовь — литература. Его профессия — директор крупной финансовой фирмы. — Хм, для начала познакомиться. Я Чонин, — Ким понимал, что выбрал ну просто офигеть какое классное время и место для знакомства. Чонину давно не было так смешно, когда он наблюдал за изменением всего спектра эмоций на лице Сехуна. Удивление, негодование, растерянность, злость — кажется, всё было написано на лице О в данный момент. Только вот Сехун молчал. Долго и упорно молчал, смотря куда угодно, только не в сторону парня. Впервые за последние десять лет он чувствовал в себе отголоски каких-то чувств и эмоций. Он чувствовал себя живым, а не существующим. — Тебе в школу пора, уроки давно начались. Выметайся, — с трудом удавалось сдерживать самообладание и не разреветься как маленькая девочка. — К чёрту школу! Давай, скажи, как тебя зовут, — Чонин, кажется, был полон энтузиазма, но виду особого не подавал — мало ли что. В конце концов, ему нельзя выходить из образа холодного крутого парня, пусть даже перед практически незнакомым человеком. Сехуну действительно жутко надоел весь этот спектакль. Выйдя из автомобиля, не потрудившись даже изящно хлопнуть дверью, вытащил Чонина из машины, отталкивая парня в сторону. Злость и безысходность сполна захлестнула Сехуна. — Какое тебе дело до моего имени? Что ты ко мне пристал? Не трогай меня, не приближайся ко мне! — нет, Сехун не орал, не заливался истерикой на всю улицу, не угрожал. Даже голос почти не повышал, разве что чуть-чуть. Когда он только залез в машину и собирался тронуться с места, в спину донеслось приглушенное: — Да ты просто ничерта не понимаешь! Ты ещё тупее, чем я думал, — уже озябший Чонин был жутко похож на нахохлившегося воробушка: растрёпанные ветром волосы лежали в аккуратной прическе с названием «упал с самосвала, тормозил головой»; закутанный-перекутанный в свитер, Ким всё равно трясся от пронизывающего ледяного ветра, в миг покрываясь крупными мурашками. Насупленный, он пошёл в сторону школы и плевать, что без рюкзака и предметов, без формы и в драных джинсах. Явится в школу — уже хорошо. Явится в школу не побитый и в трезвом уме и памяти — вообще прекрасно. Чонин не глупый. Чонин не взрослый отмороженный ублюдок. Чонин — маленький, лишенный любви и ласки, обиженный на весь белый мир ребёнок.***
День сменялся ночью, а ночь сменялась днём, но состояние Сехуна было приближено к отметке «пиздец». Руки нещадно тряслись, не давая нормально, в привычном для него ритме, существовать. И Сехун не понимает, отчего столько эмоций вызывает несносный ребёнок в нём — сильной, давно сформировавшейся, самодостаточной личности. Сехун считает, что да, он ненавидит Чонина, потому что в мыслях ни одной другой эмоции к Киму. Он точно знает, что не влюбился в Чонина, потому что как можно сделать то, чего по определению для Сехуна не существует. Но факт остается фактом — что-то да всё-таки он чувствует. И это ой как не к добру. Сехун не понимает, Сехун отрицает, Сехун не хочет верить. В любом случае, он искренне верит и надеется, что они никогда более не пересекутся. Город большой, да плюс ко всему Чонин не знает даже имени О. Мысли Чонина заняты практически тем же самым — небольшая разница лишь в том, что он осознает, что не ненавидит Сехуна. Нет. Это другое чувство, только вот какое — Чонин понять не может, но примерно догадывается и горько усмехается. Влюблённость. Единственное, что он понимает — пиздец подкрался к Киму незаметно. Чонин знает, что дома его список пополнится проблемой и припиской «незнакомец, любящий давить подростков», что будет расшифровываться как «особо опасный пиздец». Первый пункт задачи Чонина — доебаться до безэмоционального парня — успешно выполнен. Теперь перед ним стоит другая, более сложная задача — узнать имя этого безэмоционального парня. Удача, судьба, вселенная, а сложатся ли так звёзды — Чонин надеялся на всё, чтобы хоть раз пересечься с Сехуном. Он не знает, как будет осуществлять это, но уверен, что как только пересечётся с О, то хрена-с-два отстанет от него. И то ли удача, то ли судьба, то ли так захотела вселенная или сложились звёзды, но Чонин чувствует ликующее чувство внутри себя, когда, бесцельно бродя по улицам города после школы, видит около очередного многоэтажного офиса знакомую машину с ещё более знакомыми номерами. И плевать, что сейчас три часа дня, а рабочий день заканчивается не раньше шести вечера. Он готов помёрзнуть и подождать. Вряд ли когда-то ещё представится такой шанс. Спустя час Чонин осознает, что это было самой глупой идеей в его жизни. Он, кажется, замёрз настолько, что даже внутренние органы покрылись коркой инея, и не согревало уже ничего. Все открытые участки тела: ладони, шея, голова — всё было обморожено. Чонин облокотился о стену какого-то из многочисленных офисов этого района, сползая вниз. Кажется, у него появилась ещё одна возможность умереть. Только Чонин не хочет умирать от слова «совсем». Не по-чониновки это — умирать так просто, да не достигнув поставленной перед собой цели. Он знает, что сможет дождаться. Иначе и быть не может. Рутина Сехуна трещит по швам, как старая ткань, которую так легко порвать. На сегодня работа закончилась почему-то раньше. То ли сотрудники так коммуникабельно работают, то ли самой работы оказалось мало, но уже в четыре Сехун выходил из своего офиса. И всё. И снова пиздец. Вид замерзшего Чонина что-то кольнул в Сехуне. Он совершенно не знал, как вести себя с Кимом и что вообще следует говорить. В любом случае, оставлять его он не собирался. И вот парадокс — будь на месте Чонина кто-либо другой, Сехун прошёл бы мимо, даже не обратив внимания. Сехун не окликал Кима, не протянул руку, чтобы помочь подняться, не спрашивал, нужна ли тому помощь. Сехун молча открыл пассажирскую дверь в машине и кивком головы указал на салон. Чонин не глупый, Чонин прекрасно понимает. Резкий контраст холода улицы и тепла салона покалывает обмерзшие конечности, которыми Чонин вряд ли сможет функционировать ближайшие полчаса. Глаза уже не хотели слипаться, и бодрость так неожиданно прилила к телу, что Чонин считал, будто выспался года на три вперёд. Он краем глаза рассматривал напряжённого Сехуна, который, судя по всему, вёз Чонина к себе домой. И ведь правда, Сехун понятия не имел, где живёт парень. Как начать разговор — он тоже ещё не решил. Покачивая ногой в ритм какой-то тихо играющей песне по радио, Чонин прилип к окну, разглядывая уже незнакомые ему улицы города. — Сехун. Чонин ничего не понял. Чонин совсем ничего не понял, медленно поворачивая голову к водителю. — Моё имя Сехун. Ким растянул потрескавшиеся, ещё не согревшиеся губы в глупую улыбку и не знал, плакать ему или смеяться. Всё оказалось настолько просто и легко, а Чонин в своей голове напридумывал уже различные многоходовочки, чтобы в любом случае держать ситуацию под контролем. Он не знает, чего в следующую секунду ждать от Сехуна, и понимает, что произойти может всё что угодно. А вот Сехуна разрывали на части захлестнувшие разом эмоции. Он не знал, что теперь ему делать, куда себя деть, как вести машину, как разговаривать с Чонином. Было страшно, неимоверно страшно. С одной стороны, О не понимал, для чего десять лет назад оборвал все связи и замкнулся в себе. Сейчас, возможно, всё было бы совершенно по-другому. С другой, его устраивала такая тихая размеренная рутина, которую не устраивал ураган Чонин. Они приехали к дому Сехуна спустя минут десять после эмоционального многообещающего монолога Сехуна. С последнего визита Чонина здесь не изменилось ровным счётом ничего, разве что листья опали с деревьев — конец ноября, как-никак. Только в этот раз у Чонина было больше времени, чтобы внимательно осмотреть каждую деталь и вдохнуть такой чистый воздух коттеджного посёлка, что заметно отличается от загрязнённого городского.***
Сехун теперь совсем не представлял, как себя вести. Кажется, у него только что во второй раз жизнь сломалась и не собиралась восстанавливаться обратно. Чонин же, как ни в чём не бывало, сидел в кресле, озираясь по сторонам, чтобы ни одна вещь не осталась незамеченной. Он уже немного отогрелся, и теперь ладони, шея и лицо приобрели нормальный, свойственный человеческой коже оттенок. Сехуну до слёз хотелось спрятаться в своей комнате под одеялом и переждать весь этот внеплановый пиздец в его жизни. Желательно, как можно быстрее. — Сехун, я есть хочу, — Чонин так прост и беспечен, что ещё раз подтверждает его детскую сущность. — Возьми чего-нибудь в холодильнике. Киму не надо повторять дважды. Сехун сказал — Чонин сделал. Сехун хочет что-то спросить, что-то очень важное, но каждый раз в самый последний момент одёргивает себя. Нельзя. Его так сильно трясёт, что приходится облокотиться о стол да запрокинуть голову вверх — глядишь, полегчает. Вот только Чонин плевать хотел на эмоциональное состояние. Он ребёнок, ему можно. Чонин захотел обнять со спины Сехуна — Чонин обнял со спины Сехуна. Кажется, у Сехуна что-то окончательно сломалось внутри. Хрустнуло, надломилось и раскрошилось на мелкие-мелкие кусочки. — Ты какого хрена творишь? — голос сел и подрагивал слегка, будто Сехун только проснулся. Чонин снова предельно молчалив. Или просто делает вид, что вовсе не замечает упреки Сехуна. Ведь так по-чониновски — захотеть что-либо и тут же сделать это. — Не игнорируй меня. — Ой, помолчи, не порти момент, — Чонину так хорошо в этот момент, как не было никогда в его не самой радужной жизни. Пожалуй, именно этого не хватало живущему внутри Кима ребёнку: тепла, ласки и уюта. Не взаимно, к сожалению, но хоть так. Чонин, кажется, успел выучить Сехуна и знает, что тот не оттолкнёт. Да, О очень сильно этого хочет, но ни в жизни не сделает. Он слишком слаб и сломлен в данный момент, чтобы посметь оттолкнуть Чонина. К слову, сам Сехун думает абсолютно так же. Ведь прошло с минуты две-три, а он до сих пор не нашёл в себе силы упрекнуть в чём-либо несносного ребёнка. И несмотря на весь парадокс, Сехун не шибко против того, чтобы Чонин и дальше ломал своим поведением. Нет, определённо эго и гордость Сехуна отпирались до конца и не позволяли Киму так просто обращаться с О, только вот кто их спрашивать станет. Ким неосознанно, а может и осознанно, рушил все каменные стены, понастроенные Сехуном в течение десяти лет, за считанные минуты. И они бы так простояли ещё вечность, а может и не одну, если бы только мобильный Сехуна не стал разрываться противной мелодией, режущей слух, откуда-то из коридора. Наконец найдя в себе силы, Сехун скинул руки Чонина и чуть ли не бегом ушёл из комнаты. Чонина разрывали эмоции: ему хотелось и смеяться, и плакать, и прыгать от радости, и закрыться в комнате, чтобы никто его не видел. Чонин не знал, что обнимая кого-то, возникают такие ощущения. И сейчас, стоя в комнате, Ким глупо-глупо улыбался и дышал неровно. Кажется, Сехун — это больше не проблема в его списке. Это что-то другое, чему Чонин не смог придумать названия. — Эй, Сехун, иди сюда. О категорически не хотел идти в гостиную, ожидая от Чонина всё что угодно. Никто не знал и даже догадываться не мог, чего можно ожидать от Кима в следующую секунду. Одному Чонину известно, что творится в его мыслях. Поколебавшись с пару минут, взвесив в голове все «за» и «против», да с мыслью, что всё-таки это Сехуновский дом, О вернулся к Чонину. — Как насчет фильма? — Ким уже устроился под каким-то случайно найденным им пледом, приглашая Сехуна сесть рядом. — У меня нет дисков с фильмами, — нахмуренный Сехун сел на диван, беря в руку пульт. — Это не проблема, пощелкай телевизор, может, найдёшь, — Чонин подобрался к Сехуну и, укрыв обоих пледом, прижался к О, мило улыбаясь парню. Видимо, звёзды снова как-то криво сложились, но Сехун позволил себе слегка, совсем чуть-чуть, улыбнуться. Это было почти незаметно, но каким огромным прогрессом стало — невообразимо. Они нашли какой-то третьесортный ужастик с настолько типичным сюжетом, что Чонин с лёгкостью мог бы рассказать его, даже не посмотрев фильм до конца.***
Странно осознавать, но да — с того события Сехун и Чонин сблизились. И не ясно, кто на кого и как влияет. Сехун стал гораздо открытие, чем был до этого. Более того, он пересмотрел свои взгляды на жизнь. Даже сама судьба, наверное, удивилась, начиная замечать проблески редких улыбок на губах О. Чонин же чаще начал посещать школу. И, несмотря на изменения, он не утратил своего бунтарского духа, продолжая искать приключения на своего дракончика на правой ягодице. Как и полагается, из всех передряг Чонина вытаскивал Сехун, ведь кому вообще Ким нужен. И для Сехуна это стало своеобразной рутиной — каждый раз, выезжая с работы на обед — захватывать по пути Чонина из школы. Да и в принципе, всё и всех устраивало. В целом, жизнь поменялась по минимуму: у Сехуна появился Чонин, у Чонина — Сехун. Их отношения были запутанными, не ясными ни для Кима, ни для О. Их нельзя было назвать друзьями, друзья не спят иногда в одной кровати, прижавшись и даря тепло друг другу. Их нельзя было назвать парой — в их отношениях не было никакой близости: ни физической, ни духовной. Хотя с последним Чонин мог бы поспорить и затеять целую дискуссию. Он считал, он был яро уверен в том, что то, творившееся между парнями, простым языком могло называться влюблённостью. Ему было плевать, в кого влюбляться, парень это будет или девушка. Чонин вообще изначально не планировал любить, но вот только его спросить забыли. А насчёт Сехуна Чонин был не уверен. За всё их общение Ким не смог до конца раскрыть душу О, не смог узнать его настолько, насколько хотелось бы. — А может у нас что-нибудь получится?.. — одним вечером Ким не смог сдержаться, и вопрос застал Сехуна врасплох. И вроде он не верит в любовь, да, но жизнь кардинально поменялась, и что-то подсказывает Сехуну ответить положительно. — Может… Только вот не всё так гладко было в отношениях, как оно того хотелось бы. Сехун, по обычаю, заехал на пришкольную парковку чуть раньше, чем кончается последний урок у Чонина. Так же, по обычаю выйдя из машины, облокотился о дверцу, вдыхая морозный декабрьский воздух. Совсем недавно выпал первый снег, за которым они наблюдали из панорамного окна с Чонином, сидя около камина и попивая горячий какао с зефиром. — Да пошёл ты. Мне никто не нужен, как ты не поймёшь?! Я хочу свободы. Сво-бо-ды. Усёк? — совсем знакомый, до ужаса знакомый голос разрезал тишину школьного двора. Сехун никак не хотел осознавать услышанного — это раз. Во-вторых, Сехун повёл себя аккурат точь в точь, как герой второсортного американского фильма — не дослушав диалога, уехал с парковки. К слову, Чонин так и не смог сегодня дождаться Сехуна. Он промёрз до костей, еле живой добрался до дома, хмурясь каждый раз, когда Сехун сбрасывал или не отвечал на его звонки. Всю ночь Ким пролежал в раздумьях, где и когда успел настолько по-крупному накосячить. Прежде Сехун никогда не позволял себе игнорировать, ничего не объясняя Чонину. Его пятиметровый список стал на одну проблему больше. И имя ей — Сехун. Обиженный на что-то Сехун. А Чонин на все сто процентов уверен, что О обиделся. Сехун иной раз злился на такую безалаберность Чонина. Но поделать, увы, совершенно ничего не мог. Решив, что завтра доедет до дома Сехуна и расставит все точки на i, Чонин закрыл глаза, забываясь беспокойным сном.***
Как Чонин сам себе и обещал, после школы он выдвинулся в сторону дома Сехуна. Последние деньги были потрачены на сигареты, что лежали в кармане новой куртки, и Чонину не оставалось ничего кроме как идти пешком. Путь не близкий, да и снег неприятно холодил ноги даже сквозь ботинки — Чонин замёрз уже после часа ходьбы, а идти ему примерно ещё столько же. И ведь зима, декабрь, темнеет рано. Когда Чонин подходил к дому Сехуна, на город опускались сумерки. Ким не знал, сколько сейчас времени. Часов он принципиально не носил, а телефон разрядился ещё в школе. Но Сехуна дома ещё не было — свет в окнах не горел, машины у ворот не стояло. У Кима ещё был шанс перехватить Сехуна на улице. И как по заказу, за поворотом сверкнули фары, а к дому подъезжала знакомая машина. Видимо, О был настолько уставший и замученный после работы, что совершенно не обратил внимания на человека возле ворот, когда вышел из машины. — Сехун!.. — донеслось в спину хриплое. И звучало его имя из уст Кима так жалобно и безысходно, что О не мог не обернуться. Чонин застал его врасплох — Сехун совсем не был готов к этой встрече. — Зачем ты пришёл? — он не хотел говорить с Кимом. Не хотел видеть Кима. Не хотел думать о Киме. Но выбора у него особо-то и не было. — Сехун, что произошло? — Я думаю, у нас с тобой ничего не получится, — лицо Сехуна было настолько бесстрастно, будто и подростков он каждый день с разбитыми сердцами оставляет. «Ты никогда не умел скрывать эмоции — не быть тебе актёром», — как-то обронил небрежно Сехун. И оказался прав на все сто пятьдесят с хвостиком процентов. — Что ты сказал?! — лицо Чонина — воплощение всемирного негодования. Истерика накатывала огромной волной с каждый последующей секундой молчания. — Я думаю, у н… — договорить ему не дал истошный эмоциональный вопль на всю улицу, что где-то даже послышалось недовольное карканье ворон. Пока Чонин по глупости своей чониновской ничего не успел натворить, Сехун крепко обнял Кима. — Я ненавижу тебя! Ненавижу! Отпусти, ублюдок! Не трогай меня! — Чонин рыдал навзрыд, бил кулаками по груди растерявшегося Сехуна. Разве не этого хотел Чонин — свободы и независимости? Ноги не держали от слова «совсем» — Ким буквально висел беспомощно на руках О. Кажется, в его пятиметровом списке появится одна большая запись, размером в три обычных, обведённая сто пятьдесят раз красной ручкой с отметкой «пиздец». Чонину никогда ещё не было настолько больно. Это сродни ада, если не хуже. Скорее вот она — расплата за все его похождения; знакомство с Сехуном — это было только началом. В этот раз, показав Киму свои средние эстетично утонченные пальцы, удача и судьба решили на пару свалить да куда подальше, забирая самое лучшее, что вообще могло быть в жизнь Чонина. И от этого становилось нестерпимо больно. Сехун, кажется, забыл не только как дышать, но и существовать в целом. Он до сих пор не понимал всех мотивов Кима, да и кто вообще поймёт этих глупых детей. Но не это его волновало сейчас. Он не придумал ничего лучше, кроме как поцеловать Чонина. Поцеловать так, будто это последний поцелуй в их жизни. Передавая все свои чувства, так жарко и нежно, что Ким от переизбытка эмоций безвольной куклой повис на Сехуне. Впервые за последние лет десять О не раздражал сбой в рутине. И казалось, что так всё и должно быть: и обнимающий после истерики Чонин в одном только свитере и новой куртке сверху, и умиротворение в груди, от которого приятная истома по всему телу разливается и так тепло-тепло, будто на улице не -5 градусов, а все +20. И Сехун знал точно и наверняка — он будет самым большим в мире глупцом, если отпустит этого несносного ребёнка на попечение судьбы. Он не глуп. О понимал, что никого кроме Чонина не сможет полюбить, и никто не даст ему большей радости, ненужной до последних недель Сехуну. Солнца не было с самого утра из-за больших густых облаков, что словно пуховым одеялом накрыли город. Фонари медленно один за другим зажигались, отчего снег на земле переливался золотистым. И сейчас, стоя под одним из таких только что зажёгшихся фонарей, Чонин утыкался мокрым носом куда-то примерно в кадык Сехуну, всхлипывая да расслабляясь в тёплых объятиях. — Всё у нас будет хорошо. И он верил, верил своему Сехуну. Теперь уже точно и официально своему Сехуну. Потому что Сехун не обманет, он не такой. И Чонин знал это. Знал и ценил. Будет и его вечный свитер, и обнимающий Кима Сехун, и вечное раздолбайство Чонина, и редкие улыбки от О, и дракончик на правой ягодице. Всё меняется, спору нет, но что-то навсегда остается неизменным. А над сумеречным городом пошёл снег.