Надежнее, чем веревка

Для Мерлина имена, принятые ими при посвящении, важнее полученных при рождении, и Галахад с ним не спорит. Он может оставаться «Гарри» в разговорах с друзьями или родственниками, которые еще не порвали с ним связь, а Мерлин вправе обращаться к нему как к Галахаду. Они сошлись давно, когда едва вступили в орден, и их близость могла бы оказаться короткой, быстротечной, как это часто бывает с юношеской влюбленностью, но Галахад и Мерлин привязались друг к другу – возможно, потому, что рядом не было их ровесников, возможно, из-за некоего душевного родства. Так или иначе, годы спустя они сохранили свою связь почти неизменной. Чаще всего, оставаясь вдвоем, они нежны друг с другом, им хватает жестокости на службе – но, время от времени, они договариваются о чем-то ином, потому что одному из них нужно справиться с накопившимся внутри гневом. Или болью, или даже печалью. Причины разнятся, но подход к решению проблемы одинаковый: боль. Она – универсальный ответ, который подсказывает им работа. Один причиняет боль, другой терпеливо ее принимает: порезы, удушение, иногда удары – хотя это чаще порка ремнем, чем боксерские атаки или, тем более – нечто серьезнее. Ничего чрезмерного, конечно же, никакой жестокости, а если боль становится нестерпимой, тот, чья очередь ее выносить, приказывает второму остановиться. Никаких заурядных – «хватит» или «стой», нет. Мерлин и Галахад выбирают особое слово. Иногда им становится название страны, иногда – города или района, в котором случилось что-то плохое. Они не обсуждают, почему именно – возможно, чтобы это название потеряло смысл, а, возможно, чтобы, вспомнив о случившемся, можно было избежать повторения ошибок. Ни Галахад, ни Мерлин уже не помнят, когда им впервые пришло подобное в голову, но с годами привычка укоренилась. Они перебрали множество слов: «Берлин», «Гонконг», «Багуа», «Альто-Сенепа», «Опольское воеводство» – места, где они побывали по делам ордена, места, где с ними случилось что-то дурное. В Берлине из-за ошибки Галахада был тяжело ранен его наставник, в Альто-Сенепа из-за ошибки Мерлина впервые погибли гражданские. У каждого из них хватает воспоминаний о местах и происшествиях, которые не хочется помнить, но нельзя забывать. Причины не имеют значения, в данном случае важно только следствие: время от времени кому-то из них нужно отдохнуть от пережитого, и другой ему помогает. Сегодня все именно так. Сначала Галахад привязывает левую руку Мерлина к спинке кровати, а потом начинает опутывать веревкой правую, с силой обхватив ее пальцами поперек ладони – на секунду ему даже кажется, он слышит хруст костей. Веревка оборачивает руки, связывает их вместе, так, что их пульс сливается в общий гул. Галахад переводит взгляд на стену, потом закрывает глаза и все вокруг становится красным, ослепительно-ярким, цвета свежей артериальной крови. Снова открыв глаза, он видит тень Мерлина, точно сплошь состоящую из острых углов; луна светит в окно, наполняя их спальню бледным серебристым светом – но Галахаду он кажется слишком ярким, обжигающим глаза, слепящим. Он снова переводит взгляд на тень и продолжает обвязку. На прикроватной тумбе лежит нож, и Галахад может в любой момент его взять, но он не торопится: сначала веревка, потом лезвие. Он может быть непоследовательным на заданиях или в подготовке к ним, но только не здесь. Затянув веревку плотнее, Галахад наконец позволяет себе отвлечься от узлов и петель. Чувствуя, как немеет туго перетянутая рука, свободной он гладит шею и плечи Мерлина: мышцы напряжены, все жилы натянуты, как будто готов в любой момент вырваться из пут. Он сейчас не в лучшей форме – оба они шаг за шагом подходят к старости все ближе – кости начали проступать из-под потерявшего эластичность мяса, но Мерлин сможет освободиться, даже если выбранное слово окажется неуслышанным, по крайней мере, Галахад в этом уверен. Ему нравится думать, что именно Мерлин контролирует ситуацию и может все остановить в любой момент, как бы далеко их игра ни зашла. Галахад прижимает ладонь к его животу, потом – опускает ниже, к разведенным ногам. Мерлин чуть подается ему навстречу и, следуя этой молчаливой просьбе, Галахад облизывает пальцы, щедро смачивая их слюной, и заводит их ему между ягодиц. Он трется о Мерлина, прижимаясь бедром к его еще не вставшему полностью члену, в том же ритме двигая указательным и средним пальцами, задевая все особо чувствительные точки. Иногда требуется немало времени на то, чтобы привести Мерлина в полную готовность, но сегодня Галахаду везет, все происходит быстро. Он поднимает руку – Мерлин вздыхает, кажется, чуть разочарованно – облизывает пальцы снова, но на этот раз заводит их уже в себя, раздвигает, раскрываясь и, наконец, опускается на член Мерлина. Так будет удобнее. Левая рука Галахада полностью онемела, он не чувствует ни впивающихся в кожу веревок, ни пульса Мерлина, ни его тепла, ни проступившего пота. – Ты помнишь, что должен сказать, чтобы меня остановить? – спрашивает он, поправляя нижний узел на веревке, и Мерлин кивает. Глаза широко распахнуты, рот приоткрыт так, что видны острые резцы, кожа покрыта испариной. Но он не потерял контроль над происходящим, он все помнит, они оба помнят, но Галахад знает, что должен был спросить. Теперь наконец он берет нож. В его голове отдается эхом месса из ада, слова ненависти вместо проповеди, крики боли вместо церковного хора. Галахад проводит острием ножа по пальцам Мерлина – потемневшим, чуть опухшим из-за плотной обвязки, выглядящим почти мучительно беззащитно – не надавливая, чтобы не повредить, а потом, резко подавшись вперед, прижимает лезвие к его шее. Холодный металл едва заметно мутнеет от прикосновения к горячей, влажной коже. Двигаясь вверх и вниз, Галахад смотрит на то, как нож снова становится блестящим, нагреваясь. Он проводит лезвием вниз, повторяя путь собственной руки, и у ключицы нажимает на рукоятку сильнее, так, чтобы прорезать кожу и пустить кровь. Мерлин чуть вздрагивает, но не произносит ни слова, даже когда Галахад повторяет разрез – неглубокий, всего лишь царапина, от которой через пару дней не останется даже следа, но количество крови не имеет значения, акуле достаточно одной капли и Галахаду тоже. Он растирает тыльной стороной ладони проступившие темные капли, чувствуя, как Мерлин толкается ему навстречу, помогая дойти до завершения быстрее. Из-за сменившегося темпа – Галахаду хотелось бы верить, что именно из-за этого, – следующая царапина оказывается немного глубже. Кровь собирается в пару капель, выскальзывающих наружу при следующем резком движении. Галахад пытается стереть ладонью и их, но у него не получается, он только сильнее развозит кровь на коже. В лунном свете у нее странный цвет, не красный, но и не черный, не бордовый – скорее, что-то среднее между коричневым и фиолетовым. Он смотрит на нее, не в силах отвести взгляд – Галахад понимает, что его тело по-прежнему здесь, он сдавливает ногами бедра Мерлина, чувствуя его член у себя внутри, чувствуя тепло рядом с собой, но его разум точно уносит на несколько секунд порыв ветра, он теряется, он оказывается где-то, где есть только кровь. Неприятное ощущение. Галахад проводит ножом по собственному предплечью. Боль отрезвляет его, возвращает в сознание, и он опускает большой палец на губы Мерлина, опасаясь, что не услышит слово, когда тот его произнесет, – но в этот раз они обходятся без слова. Когда все заканчивается – к счастью, им обоим не нужно много времени, не теперь – Галахад разрезает веревки ножом. В голове у него что-то стучит, освобожденная рука пульсирует от боли, но в остальном все хорошо. Мерлин берет его за запястье, а потом прижимает ладонь к ладони так, что оставленные веревкой отпечатки снова складываются в общий узор. – Я ничего не должен говорить, – говорит Мерлин, переплетая пальцы с пальцами Галахада и стискивая их до боли. – Ты сам знаешь, когда нужно остановиться. – Да, – отвечает он, хотя это скорее значит «надеюсь, что да». Прошло уже два года с предотвращения «Дня Ви», но слово, которым Мерлин может его остановить, по-прежнему «Кентукки». Галахад не уверен, что оно когда-нибудь сменится снова.