Dance, Little Liar

      В памяти Эмили не оставалось места для ее первого танца — слишком она занятой человек. Императрица, как-никак. Но в ее жизни есть всего три вальса, каким можно уделить целый уголок памяти.       В ее первую пробу потанцевать вальс — танцем это было сложно назвать, да и партнера у нее не было — пришлось запоминать слишком много движений, слишком много странных и забавных слов сразу. А еще злая мадам, чье имя Эмили не успела запомнить — почти сразу же после знакомства с ней, с ее странными требованиями, произошло убийство Джессамины и похищение юной наследницы престола.       Чудная мадам показывала, пыталась объяснить, что делать, как правильно поставить ногу, как не упасть, но тщетно. Маленькая Эмили просто не понимала смысла стараний аристократки. Танцы — не ее любимое занятие, как и этикет, и подобные дисциплины — ей ближе чтение и игра в прятки. Она не помнила имени этой вспыльчивой женщины, но запомнила, как та кричит на нее, называя бездарностью, и свой детский испуг, когда ее мать, кажется, поверила этой злобной горгулье.       — Я старалась, — беззвучно шептала Эмили в свое оправдание, опустив взгляд на ноги двух женщин, стоящих перед ней. У обеих обувь дорогостоящая, черная, на каблуке, украшенная белой вышивкой — по последней моде. Джессамина никогда не следила за трендами в одежде, ей лишь нравился черный цвет, а новые туфли как раз в тон ее костюму. — Просто… Не получилось.       И больше ее мать не пыталась навязать ей учительниц по танцам, других гувернанток с головой хватало. А через полгода ее пыталась научить танцевать Каллиста. Карноу добрая и заботливая, терпеливая, все понятно объясняет. С лоялисткой занятия идут в разы проще, но девочка бубнит, что это скучно и чуждо.       Юная Колдуин возмущается, отказывается, но Каллиста опять берет ее за ручку — девочка слишком маленькая и низкая — поэтому девушка разувается, ступая по пушистому ковру в башне ее Величества. Музыка льется из аудиографа спокойная, и плавная, но шипящая, не совсем подходящая и временами прерывающаяся. Пластинка с записью пыльная, старая и потрескавшаяся, найденная в подвале «Песьей ямы». Ее спрятали туда еще в те времена, когда люди слушали музыку дома, а не записывали свой собственный голос, ведя звуковой дневник, посвященный чему-то важному, но бесполезному одновременно.       — Лучше бы на всех этих пластинках была музыка, — говорила сама себе Эмили. Другим — всем остальным, взрослым и посторонним — не важно знать, что думает ребенок по этому поводу, но она не изменяла своим доводам еще много лет. — Смысл записывать, если другим нельзя слушать?       Она поняла это, когда случайно забрела в комнату главы лоялистов, разыскивая Корво по всему пабу. Девочка поддалась любопытству, когда нашла аудиограф и включила его, думая, что польется очередная хриплая мелодия, но был там лишь голос Хэвлока. Его же голос послышался и из дверного проема. Фарли стоял и смотрел на нее взглядом, полным ненависти, отвращения и страха. Он преобразился лишь на пару секунд, но Эмили стало так страшно, что она сразу выключила запись на подсознательном уровне, не чувствуя, как пальцы сами по себе нажали на выключатель.       Это действительно не предназначалось ушам Эмили, пусть и касалось ее. У главы лоялистов действительно великие планы на счет маленькой императрицы.       Лоялист вмиг убрал презрение из глаз и мягко полюбопытствовал, что, собственно, забыла леди Эмили в его комнате, а Колдуин все стояла, слегка потрясенная, а затем выпалила цель своего визита. Оказывается, Корво уплыл уже час назад, не успев попрощаться с дочерью, ведь она спала одним из последних беззаботных снов ребенка. Как жаль, что вскоре они сменились кошмарами тонущего Дануолла в собственной крови и грязи.       Она все еще не умела танцевать, когда ее короновали со всеми почестями.       — Я не умею танцевать, — жалуется Эмили Корво, дочитывая одно из последних писем за сегодняшний день. Отец устал, поэтому она решила помочь ему. Как жаль, что эта обязанность лорда-защитника (читать письма) станет ее собственной. — Нас приглашают на балы, но я отказываюсь от приглашений. С меня будут смеяться, если мы туда попадем.       — Не будут, — Корво, как казалось Эмили, дремлет, но нет, он лишь сидел в огромном кресле с закрытыми глазами. Аттано вслушивался в каждый шорох, готовый подскочить в любой миг. Все спокойно, лишь за окном каркает ворон, предвещающий беду и ночь — они всегда идут рука об руку.       Корво поднимается, протягивая руку своей дочери. Та смотрит с опаской, но у Корво слишком доброжелательный и усталый вид, чтобы засомневаться. Она соглашается. Аттано глотает новый приступ горечи и ностальгии. Джессамина была такой же — она тоже не умела танцевать, а Корво учил ее. Она так же сомневалась.       Корво объяснял азы холодным менторским голосом. Из него отвратительный учитель — его последний танец был года три назад. (Он не жалеет — его нынешним отношениям не нужна официальность).       Эмили, вслушиваясь в монотонное «раз-два-три», понимает — у нее получается. При оранжевом свете заката из окна, под пояснительные комментарии Корво и непрерывный счет — императрица вальсирует. И весьма недурно, как замечает потом Защитник короны. Эмили действительно похожа на свою мать — все улавливает на лету. Но в ней есть и другие, отличительные, черты. Но это не важно — она путается в ногах и падает. И смеется. Она действительно танцевала.       Это первый стоящий вальс, что навсегда остался в ее памяти.       Виман — аристократка, совершенно не подходящая под это слово, хоть и говорящая красивыми речами, не повышающая голос, двигающаяся слишком плавно. Колдуин презирает всех знатных. Даже саму себя. Она находила их скучными, не умеющими жить полной жизнью (пусть и никому об этом и не говорила). Виман — не исключение. Поначалу.       Их представляли друг другу в чересчур пафосной манере. Эмили называют ее скучным, никому не интересным и неизвестным полным именем, но Виман сумела повторить все в точности, с правильно поставленным ударением, не запнувшись. За это она получает в награду восхищенный вздох императрицы. Ее величество мало чем удивить.       Виман лишь поклоняется и растворяется в толпе. Но найти ее вновь оказалось нетрудно. Эмили кажется, что эта девушка хотела, чтобы ее нашли. Нашли и забрали с собой — далеко, на край мира. Императрица плюет на приличия и зовет Виман танцевать. Она впервые кого-либо сама приглашает на танец. Обе аристократки улыбаются друг другу.       Эмили к тому времени уже множество раз бывала на балах, ей больше не нужно считать, лишь подхватить ритм музыки. Колдуин ведет, мягко и уверенно. Виман говорит, что ее величество танцует лучше всех мужчин.       На них все смотрят, замечают, что это — две женщины. Прямое доказательство того, что мужчины не всегда главные в положении. Кто-то жалеет, что не пригласил одну из них раньше, кто-то возмущается, кто-то смеется в стороне, кто-то не обращает внимания. А кто-то счастлив, видя, что его дочь нашла человека, с которым ей хорошо. Эмили крайне редко бывает хорошо.       Они вальсировали вновь и вновь, под золотистый свет восковых свечей, под мягкую музыку. Они впитывают все это в себя, это тепло и свет, счастье и алкоголь. Они уходят вместе, тихонько хихикая с нарядов чересчур модных дам.       Это второй стоящий вальс, что навсегда остался в памяти ее Величества.       — Я устала, — сознается Эмили, вдыхая дым кальяна и кашляя, никак не привыкшая к этому дивному горькому запаху. — Я споткнулась об ложь. И кто-то пытается поймать меня на лжи и ошибках.       — Поэтому ты уходишь каждый вечер на крыши Дануолла? Это так и есть, — Виман подолгу затягивает, откидываясь на мягкое шелковое одеяло. Она невероятно красива при медовом свете в сокровищнице. — Ты несчастлива здесь, я же вижу. Надеюсь, что я могу сравниться с безликими домами этого города, к которым ты постоянно уходишь. Наши отношения — это не просто алиби, необходимое тебе. Нет, это что-то для борьбы с жаром. Да, это приведет тебя в норму.       — Не уверена, — императрица тоже затягивает, опять кашляя. Никак не привыкнет к табаку, как и к ночным разговорам. Это должно ей нравиться. Должно. — Механизм снятия душевной вины устроен чересчур сложно, как по мне. Я не справляюсь.       Виман прижимает Колдуин к себе. Они не знают, как помочь друг другу. Обе засыпают, обнявшись. Эмили грустно, но она чувствует себя счастливой. Свечи все еще горят. Слабо, готовясь потухнуть, но держатся. Как и две девушки, прижавшиеся друг к другу.       Императрица вспоминает это, смотря в далекие огоньки Карнаки. Но вокруг нее тьма. Ненастоящая, лишь жалкая пародия, но этого достаточно, чтобы навеять тоску о былых днях. Даже мелодия навевает ностальгию, впервые услышанная во время очередного вальса с Виман — аристократка любила музыку, поэтому привозила Эмили с Тивии в качестве подарка пластины с записанными новыми мелодиями. Они вместе оценивали каждую мелодию, понимая, что будут продолжать танцевать под старые песни.       И это хорошо — вряд ли на корабле Меган нашлись бы пластинки с более новой музыкой. Так бы у нее не было бы возможности вспомнить что-нибудь теплое и светлое, полное смеха. Новое письмо от Виман согревает. От него веет табаком, дорогими духами и чем-то еще, родным и знакомым. Ничего особенного, но Эмили улыбается от этого как-то совсем по-детски: отчаянно и глупо.       Свет внутри Эмили готовится погаснуть навсегда.        — Ты споткнулась. Это было ожидаемо и неминуемо, — Чужой появляется подле. И мир вокруг окрашивается в сепию, превращаясь в очередную сребрографию. Запись музыки продолжает литься из хриплых динамиков. — Безотказная система сломалась. Виман перестала тебе доверять. Но не говорит тебе об этом — лжет. Она нашла ложь на твоих губах и вытянула все расхождения с правдой, как ты и боялась. Потеря самого главного союзника ломает тебя.       Мир меняется. Переворачивает с ног на голову, а императрица падает в темное небо. Она закрывает глаза — слишком страшно. Если взглянуть на изменившийся мир — Эмили уверена — ничего помимо бездонной пропасти не увидеть. Разве что полумертвый кит проплывет в небе, а рядом (слишком близко) будет стоять такой же наполовину мертвый Бог. Бог, который стал единственным, кто уделяет императрице достаточно внимания.       — Я слышал, правда создана сгибать, — Колдуин не открывала глаз, но ее опасения подтверждались с каждой секундой. Чужой шепчет ей в ухо сухую правду, не смягченную. Правду, которую она столько раз прятала под маской. Он пытается содрать ее с Эмили, но не знает, что под слоем грязи другая грязь, более старая, сложная и ужасная. — Механизм снятия вины. Ты была права. Это то, что тебе требуется. Но все же — тебе придется танцевать, маленькая лгунья.       Императрица открывает глаза. Больше не существует звезд и тепла. Есть только тьма и холод. И Черноглазый Бог, приглашающий ее потанцевать. Она сразу же соглашается. Быть может, в последний раз.       Музыка начинается сначала.       Хозяин Бездны кладет свою левую руку на талию Эмили, а другой берет ее за руку. Императрица сдавливает ткань камзола на его плече. На лице Чужого — самодовольная ухмылка, впрочем, как и всегда. Колдуин улыбается натянуто — она совершенно не искренна, но это никого не волнует. Пока что. И они начинают танцевать.       Шаг вправо, шаг назад, поворот, шаг влево. Движения, отточенные временами, плавны и спокойны — в такт мелодии, как и должно быть. Эмили напоминает это дуэль — смертельную, без права на ошибку. Чужой пытается сломать ее, но знает — она поломана давно. Это подло — ломать и чинить, разбивать и собирать, снова и снова. Это их первый танец.       — Лжецам нужно гораздо меньше времени, чтобы согласиться на танец, — его голос разносится по всей пропасти. Он везде. Она дышит хрипло, старается из последних сил держаться ровно. Чужой опять выворачивает ее наизнанку. — Зудят ли твои кости? Ты ломала их сама себе не по одному разу. Все эликсиры, выпитые тобою, лишь притупляют боль. Как и ложные обещания, что ты справишься. Во все свои одинокие часы, можешь ли ты разобраться со своим разумом, запутанным ложными воспоминаниями?       Эмили живет в темноте с тех пор, как Корво научил ее быть сильной. Она живет ею. Тьма для императрицы — единственное место, где она может почувствовать себя в относительной безопасности. Она становится тенью — смертельной, чей образ всегда представлялся отрицательным и злым. Императрица задыхается темнотой. Она вальсирует с тьмой, нашедшей воплощение в бездушном, но красивом мужчине.       Свет и тепло внутри перестают гореть — превращаются в пепел. Эмили боялась этого чувства, ведь пробовала его раньше. Гул в ушах от собственного сердцебиения нарастает. Теперь можно не сохранять спокойствие. Разрешено поднимать тревогу раньше времени.       Шаг влево, шаг назад, поворот, шаг влево. Система дает сбой. Кости Эмили ломаются вновь. Появившаяся правда начинает ранить. Правда — тьма, ложь — свет, которым жила императрица. Темнота обнимает ее со всей лживой нежностью, на которую способна. Она влюблена в порочный образ ее величества. Не дает упасть, старается заставить танцевать дальше — со сломанными ногами. Цепляться за надежду вывихнутыми пальцами.       Чужой больше не держит Эмили. Она падает на колени, отчаянно прижимая руки к груди. Музыка больше не играет — от тишины становится страшно. Колдуин хрипло дышит, стараясь не закричать от отчаяния. Она совсем одна. Задыхается темнотой, обнявшей только чтобы нанести смертельный удар в спину.       — Ты знаешь, что в правде нет ничего хорошего, — отвечает ей темнота голосом своего хозяина. Он такой прекрасный, что кажется отвратительным. Эмили чувствует, что проиграла в этой дуэли. — Ты не получишь ее незапятнанной — под слоем лжи скрывается лишь еще одна ложь. Даже те, кто любит тебя — лгут, как и ты им.       Это третий и последний вальс, что навсегда остался в памяти ее Величества. Больше танцы ей не приносили удовольствия.       Чужой говорит ей правду. Она ему всегда лжет, храня обиду о сломанных костях и задутых свечах.