Чудовище

-- Скажи мне, кем ты считаешь себя? Голос звучал так чуждо. Гулким выстрелом он разбил эту вековую тишину. Но она глядела на меня и не понимала. Всё, что я видела, всё, что замечала -- тусклое свечение её оранжевых глаз. Я, не в силах выдержать этого взгляда, отворачиваюсь к отсыревшей стене. Как она может не понимать? Нет уж, прекрасно понимает, просто не в силах признаться себе в этом. Не могу осудить её. В конце-концов, у неё и выбора-то не было. У меня был. Провожу языком по пересохшим губам, чувствую остроту клыков. Чувствую голод. -- Не мучь себя -- снова выстрел. Казалось, мы молчали так долго, что весь мир вокруг успел покрыться толстенным слоем пыли. Мир, возможно, успел перевернуться не один раз, когда она, наконец, заговорила. И всё, что она может ответить мне -- полудохлые слова утешения? Такие же полудохлые, как мы сами. Я, было, собралась уйти, но Серана опередила меня. Для неё этот разговор стал таким же невыносимым. И в этом я тоже не могу её винить. Она оставила меня одну. В компании четырех отсыревших стен и нестерпимого голода. Я не помню, который день пошел. Мои... подданные? это граничило с комедией, я знаю, что моё положение -- досадное недоразумение; сетуют на моё появление, мне почти слышно шорох заговорощицкой паутины. Я почти вижу, как блестящие тонкие нити переплетаются над моей головой, смыкаясь в единое и непроглядное полотно. Все они замечают это. Как собственная природа играет со мной жестокую шутку. Тонкими полупрозрачными руками лучи солнца пробились через тяжелую штору. Раскаленным металлом эти капли света упали на мою кожу. Без особого интереса я уставилась на свежий ожог. Ничего, будто искорка, выпорхнув из клети камина, попала на ткань ковра. Что если я распахну окно? Зеркала занавешены. Я не хочу знать, чем я стала. Я знаю. Борясь с саморазрушительным порывом, покидаю своё "заточение". Десятки тлеющих угольков устремили свой взор на меня. Вечно тлеющих, вечно голодных угольков. Когда мой взгляд натыкается на распластанные по столам тела, я невольно вздрагиваю от отвращения. Вот и вся любовь. Ни тебе благородства крови, ни даже напускного аристократизма. Испачканные присохшей красной субстанцией бокалы и графины. Кости. Повсюду трупная вонь. Этого не отмыть, от этого не сбежать. Я чувствую её взгляд. Вот она -- сидит в тени, у самой лестницы, скрестив белоснежные руки. Кажется, она ненавидит меня. Думает, что я пренебрегаю чем-то всерьез драгоценным. А мне почти смешно. Воздух вокруг меня дрогнул. Десятки тлеющих угольков разбежались, уткнувшись в бокалы, друг на друга, устремились в холодные плиты пола. Все они знают, куда я иду, набросив на себя плащ мнимой невидимости. Каждая тварь знает и каждой из них кажется, что я просто заносчивая мразь. В чем-то, они, может и правы. Но скука -- едва ли не самое отвратительное чувство на свете. Она заставит исхищряться кого угодно. Даже мастера-вампира. Даже на склоне пятого столетия жизни. Какой пустой взгляд. Это хлев, как ни назови, но скот -- то, что было некогда людьми. Жалобно скрипнув, отворяется дверь темницы. Она даже не заперта. Их воля настолько подавлена. Послушно подставляют свои пульсирующие шеи. Тонкие, как жердочки. Качаю головой. Мне не к спеху, говорю. Глядит, не понимает моей речи. Я бы решила, что она нездешняя, если бы не знала настоящей причины её молчания. Я беру её руку. Такую теплую руку. Касаюсь её щеки. В её пустых глазах появилось кое-что. Блеснуло. Страх. Уже лучше. -- Пойдём-ка. Хочет закричать, знаю. Не может. Тяну её за собой. Её непослушные ноги то и дело подкашиваются. Она падает, делая всего несколько неуверенных шагов. Разбивает худые колени. Отвожу глаза от проступивших капелек красного. Девушка сидит передо мной, укутавшись в колючее шерстяное одеяло. Накормленная, умытая и одетая. Но ничего не изменилось. В её глазах, по-прежнему, только страх. -- Как тебя зовут? -- спрашиваю я из извращенной вежливости. Мне всё равно, в самом деле. Никакого ответа. -- Как скажешь, -- пожимаю плечами. Довольно красивая, на самом деле. Чем-то напоминает мне меня саму. Волосы такие темные, что, казалось, поглощают свет. И россыпь веснушек на бледном, как холст, узком лице. -- Знаешь, тут довольно мрачно, но по крайней мере, теплее чем в подвале, -- мои губы изломились в болезненной улыбке. Даже это давалось с трудом, -- Ты можешь чувствовать себя... черт. Это явно было не то, что стоило говорить в такой ситуации. Но на мгновение мне показалось, что уголки её губ приподнялись. Я оставляю свою новую игрушку в комнате, но не запираю за собой дверей. То ли интерес, то ли издёвка. Склоняюсь ко второму. Полки ломятся от зелий вполне понятного содержания. Мне стоит набраться сил, чтобы сыграть в эту игру. Запах крови ударил в ноздри как только я откупорила пробку.