Повесть о "Вечной" Любви

Вечером мир становится приятнее. Я из тех странных людей, что предпочитают жить в темноте, скрываться в ней, оставаясь призрачной тенью самого себя. Меня привлекают загадки, такие как она. Ночью я гуляю один по почти пустынным улицам своего обычного города, ни чем не отличающегося от другого, возможно даже от твоего. Воздух по ночам пахнет иначе, и я блуждаю, наслаждаясь его ароматом день изо дня безуспешно пытаясь разгадать сущность бытия. Чем он пахнет? В глобальном смысле свободой, отчасти безнаказанностью, немного романтикой, или простой глупостью моего юного возраста и повышенным содержанием озона. Я предпочитаю каждую ночь менять свое решение и возвращаться домой в одиночестве. Так я провел пару лет своей жизни после событий, которые стараюсь безуспешно забыть, и казалось среди всего этого дерьма и темноты не пробьется луч света, давший бы мне надежду на лучшие дни. Время тянулось или летело невероятно быстро. Я был вне его, вне суеты, я стал беспечным ребенком сумеречных улиц, живущим от заката до первых трелей птиц сквозь пелену предрассветного инея. Я не был счастлив, не был опечален или одинок, я был никем, одновременно полным и опустошенным, и не желал ступать вперед, лишь задержать момент, когда прохладный воздух заполняет легкие, и я хотел не умереть от пагубного хода моих мыслей в голове. Я знаю, все проблемы в них, в словах, что крутятся в уме, в картинках, что должны исчезнуть. Было тепло, и я смотрел на звезды, сидя на лавочке один на весь квартал, в домах напротив не горел свет, в окнах и я искал знакомые созвездия. Погода не была настолько хорошей как хотелось бы, и светлые очертания облаков загораживали то одну, то другую часть неба. Справа послышались шаги. Я повернулся: это была она. Та самая принцесса ночи, и я почувствовал себя не тем, кто должен оказаться рядом с ней. Она неповторима, и не скажешь по отношению к ее особе фразу «такие как она». Таких, по правде говоря, я не встречал, предполагаю, что не встречу. Она — мой трепет — села рядом и поздоровалась блуждая мимо взглядом. А я смотрю и восхищаюсь без стеснения. Она ведь не решит что я беспамятно влюблен, ведь я последний бездарь. Я ее старый друг, шли годы. Она всегда была неподалеку, но я не замечал. Я был слепцом, глупцом и сволочью одновременно. До этой ночи. Я помню обстановку, и детали, и всех людей, что нам своим присутствием мешали. Пускай в своих квартирах у окна я помню каждую незначимую мелочь, всё вплоть до запаха ее плеча. Я мог бы долго восхищаться, но не стану, я не хочу ее не с кем делить. Как жаль, что самому не посчастливится единственным ее желаньем быть. Я вроде нытик, но поверьте мне: я счастлив, и если с вами рядом оказалась бы она, меня бы понял каждый, кто читает эти строки. Когда я показал ей все знакомые созвездия, и даже те, что сам придумал, лишь бы удержать ее, я понял у меня закончились все темы, и разговоры наши были ни о чем. Молчание меня слегка смущает, и я веду ее домой, на улице все так же мягко и тепло, и до рассвета очень далеко. Когда дойдем до перекрестка, я откажусь от поцелуя и объятий. Я сам решил, что недостоин от нее тепла и нежности, я никогда не клялся людям в верности и был неверен сам себе. Вы понимаете к чему клоню? Я так отчаянно люблю, что нету сил легонько прикоснуться, как будто к наваждению, что может обернуться прозрачной пеленой моей мечты. Растаять и оставить одного под светом каменной луны. Мне важно дать знать кто я такой, чем я живу, дышу и грежу вечерами. Не стоит ожидать, что я неосторожно разоткровенничаюсь неизвестно с кем, то есть с вами, я лишь открою тайную дорогу к моей души ветшающей порогу. Я расскажу как зарождалась та любовь, что в эту мрачную, не многозвездную, но сладостную ночь, то воскрешала страсть, то хоронила утро, растворяясь прочь. Пора бы знать, что я эгоистичен, и сердце у меня большое только для себя, без нарекания чудесно я воспитан, но маргинальное отнюдь не чуждо для меня. Сей необычный ярости коктейль разбавлен похотью и скромностью, стыдом за узколобость, желаньем жадного познанья скрытых смыслов, красивых слов, горячих вздохов и без смысла невинностью того, кто не касался до греха, но неустанно наставляет подобно проповедям черного волхва с собой на преступление на уровне вселенского мотива о бесполезности добра. Я притягателен и отвратителен одновременно, мне хладнокровность прививалась внутривенно за самобичеванием и жаждой власти над людьми. Так, ближе к делу, мы познакомились давно, когда глаза манила жажда тела, при том любого без разбора, не для простого разговора, а для утехи за стенами старого родительского дома за крепко запертым замком и за зашторенным с опаскою окном. Я был наедине с другою, плевал на мир, лишь бы оставить в тайне эти встречи. И я ни капли снисхождения к теперешней любви не проявлял, и ни секунды о ее судьбе не размышлял. Она, ну скажем Ева, имен реальных я не стану называть, была как тень безлика, эфемерна, пускай ее душа безмерна, я не желал ее хоть как-то замечать. Уста других уже не вводят в заблуждение, песок в часах неумолимо падал вниз, я вдруг заметил, что Ева плохо знает жизнь. Она как нежная магнолия, ранимая и тонкая, моя история не заставляет ее в страхе отступить. Она так много знала и принимала все как есть, а я плевал ей в сердце без зазрения, не ощущая сам призрения, вот так я начинал терять людскую честь. Я шел не к ней, но оказался заключен в объятия — и это точка невозврата — понял я. Она как пламя горяча, я холоден подобно ветру февраля, но искры красные безжалостно впивались и расширяли борозды в угрюмой серой оболочке, в которой ежедневно свыкся прятать я себя. Тепло приятно грело кожу, я резко отступил назад. Нет! Стойте это невозможно, ты, Ева, не должна так поступать. Зачем меня порабощаешь и снова разума лишаешь? , Я продолжаю помнить прошлого печальный опыт. Теперь лишь шаг, и я готов уйти, чтоб, как мне кажется, себя спасти. Из небольшого множества всех наших встреч, что мог бы я на пальцах перечесть, мне лучше помнится та самая, что в очередности последняя, и так логично я бы мог не говорить, от глупого волнения позволил грубо пошутить. Потом позволил заключить ее в объятиях, не встретив никакого неприятия, продолжил нежные прикосновения, закончив легким поцелуем. Я взял ее за талию и с тихим «потанцуем?» мы закружились, услышав чей-то смех мы обернулись, и мы по прежнему одни, тот мутный силуэт в дали все меньше виден, он растворяется в тумане, моя рука в твоем кармане, там не находит ровным счетом ничего, а так хотелось вынуть что-нибудь на память… Прошло немного времени, внутри внезапно стало пусто, сижу на кухне. Печенье с чаем, здесь не густо, сквозь стекла в мутных струйках от дождя душа растаяла моя. С приходом сумерек, не зная куда тело деть, решу взять карандаш и старый выцветший альбом, в нем нарисую не тебя, не ты теперь моя судьба и ею вряд ли стать могла. И это не мои слова, они исходят свыше и ранят всех, кто в силах их услышать. Сегодня оказалось — счастье есть в отсутствии таланта, я не хотел запортить образ твой, и вот альбом лежит пустой, там много разных лиц без искажений, людей столь гармонически красивых и просто лиц с улыбкой милой, но нет тебя, ты не моя, альбом — душа художника-поэта, я не марал ее тобой. Когда-нибудь я покажу его другой и не возникнет неудобный мне вопрос « кто это милый? предел твоих мечтаний или ушедший призрак твоих грёз?» Мне холодно и грустно, оставьте, бросьте, я один, я сам себе судья и господин, и повторюсь, я счастлив только тем, что, вынужден оплакивать свой плен, тебя подобно кубку получил, и жадно осушив до дна, опустошил своих желаний жилу, оставив будущим победоносцам намек на тонкий жизненный урок. Прощай невинное создание, мне стыдно, правда, на конец, еще раз убедившись в том, какой последний я подлец, оставлю красных роз с шипами ядовитыми букет. Я удаляюсь. Ева, это не наш, это лишь твой, моя бесценная, конец. Разлетелась трагичная новость — по истине красива и страшна — Ева лежала на пороге, бездыханна, холодна, с букетом алых роз в руках, сама как холст бела, лицо спокойно, на губах улыбка, какая мерзкая попытка оправдывать себя, что она просто не была верна. Друзья не верят, родители не видят смысла жить, какая тварь и нелюдь посмел цветок их жизни загубить? Они клянутся, полиция найдет виновных, и уж тогда, не по законам уголовным, а исходя из чувств их горя, безусловно, они собственноручно, хладнокровно прикончат к черту подлеца. Перевернул альбома лист, набросок сделал легкий, на нем похоже, те места не далеко от ветхого моста, где срезал розы я. Великолепной красоты дурманят запахом цветы, и сладки и приятны, все лепестки, слишком опрятны, лежат в бутоне безупречно, помню, ты раньше была не хуже, лучиком солнца среди зимней стужи. Почему очевидное сложно принять? Ты словно роза, которой не долго стоять, не вечны цветы, и пройдет красота, Ева, как, ну как ты со мной так могла. Ты так же прекрасна была, но я уже знал, тебя не убей, ты свой встретишь финал. Я слишком потерян, не смог осознать, как нам помочь, кроме как убивать. Во имя спасения, во имя любви, ты будешь не против, и лучше молчи, просто прими, я сыт всем сполна, теперь ты поймешь как ты сильно нужна. И если бы мог я тот вечер вернуть, и не целовать твою шею и грудь, сейчас бы молился как прежде тебе, не смотря ни на что, я горел бы в огне, не придумал судьбу, не решил за двоих, не считал бы теперь, что я демон и псих. Я томик Достоевского открыл в который раз, обложка серая на ней три слова в ряд, там «Преступление и Наказание», я не смыкаю глаз, читаю много, слишком много перечитываю фраз. Раскольников теперь антигерой, я у него учусь каким не стоит быть порой, а он кидает клич, раскаяние топит боль. Что он имел морально больше права, его жестокая расправа должна его все больше угнетать, а я натура тонкая, так умереть мечта любой, красиво, ярко, молодой и главное без боли. Да будет так — она останется со мной, святая мученица Ева, пред ней на веки я в долгу, не на секунду не угаснет пламя, не то любви, не то вины, другого не было пути. Все куда проще: я создал богиню из жены земной, и от безликой чужестранки до совершенной куртизанки ее возвел ни кто-нибудь, а я. Теперь она только моя, она обязана остаться вдалеке, недостижимой, иначе нету смысла возжелать. Желаю то, что не имею права получать. О, Боги, как ты невозможна хороша, навеки будешь и всегда молоденькой девчонкой, а я старею, и лучшее, что я умею — тебя такую вспоминать, и заправлять двухспальную кровать, в которой мы с тобой, наверное, могли бы вместе спать. Я стал успешен, возмужал, мой вдохновения родник ни капли не терял, меня жестокий мир к себе принял, и на вершину славы сам поднял. Я горем вечно вдохновлен, в тебя одну всегда влюблен. Не верит толпа, «Не бывает!» кричат, «Он бабник голимый или спит с мужиком, мы узнаем об этом точно потом». Смешно, но в стихах узнали себя, читали в слезах, восхищались любя многие барышни, которых в глаза вовсе не видовал ранее я. Став слишком черствым, забыл как писать, руки отвыкли совсем рисовать, не вижу деталей, созвездий, планет, тот вечер на лавке, прости, пьяный бред, как обнимал, как целовал, я с этим себя самого потерял. Когда не спеша к мосту подхожу, часами как прежде у речки сижу, свыкся со всем, стало скучно опять, хотя с тех времен прошло лет только пять. Я встретил ее, чтобы заново жить, ну, скажем Марию, мне во век не забыть… Я опять не достоин, жестока судьба, но на этот раз знаю, ты только моя…