Симфония боли

- Сожалеешь? Скучающее высокомерие в прозрачном взгляде сверху вниз; голос – всё такой же отстранённый и надтреснуто-сухой: над чем-то в этом мире и смерть не властна. Русе Болтон был не из тех, кто оставил бы своего убийцу в покое. Он был из тех, кто из седьмого пекла дотянулся бы, пробрался в каждый сон, не давая забыть о содеянном. Раз за разом вынуждая испытывать ломку блока. - Я служил тебе верой и правдой! – вытолкнул Рамси отчаянно, зло. – Всё исполнял, что ты говорил, воевал за тебя! Я действительно хотел быть тебе хорошим сыном! Так за что ты… единственное, что мне было дорого?! Худое бесстрастное лицо дрогнуло от презрения. - Вонючка тебе тоже верой и правдой служил, – небрежно проронил Русе Болтон и, склонясь ближе, осведомился язвительно: – Так за что же ты его на дыбе резал?.. Бесцветная бровь приподнялась, угол рта дёрнулся в полуухмылке; Рамси молчал, таращась в упор, не в силах выдавить ни звука, как и бывает в страшных снах. - Ты наполовину Болтон, наполовину человек, и человек этот – Жертва, – объяснил отец просто. И, подавшись вперёд, с жутковатой, почти ласковой улыбкой признался: – Мне нравится твоя боль. Рамси отшатнулся в омерзении, с подкатившей под горло тошнотой – всего-то на секунду. А потом смиренно опустил и взгляд, и руки. И с обречённым лицом жертвы шагнул вперёд, приоткрывая объятия. Русе жадно сгрёб его, стиснул ладонями; короткий рывок – и, выщелкнув нож, Рамси с хряском всадил его отцу между рёбер. И от боли, хлынувшей в голову, в грудь, в пальцы – истошно взвыл над рухнувшим в ноги трупом. И продолжал кричать, уже вскинувшись в духоте кабины, – сипеть, хватая ртом воздух, над перекорёженными судорогой руками… - Вонючка!.. Вонючка-а… – хрипло выть в темноту, требуя свою слабость, свой анестетик от ран, а на деле-то просто усиливая боль до предела. – Вонючка!.. Гриш сунулся навстречу из полумрака между передних сидений – перепуганный, заспанный. При виде шефа на помятой полудетской физиономии отразилась почти жалость. - Милорд?.. - Иди спать, – сквозь зубы, на выдохе вытолкнул Рамси, крепко зажмурясь; боль слепила и мешала дышать. - Я могу чем-то помочь? – предложил Гриш, уже пятясь. - Нет! Убир-райся!.. Паническая возня, щелчок, морозный холод – и дверца поспешно прикрылась, возвращая тепло: болтонский молодец от беды подальше вылез из машины. Рамси остался в тишине. Только собственное сдавленное сопение и тонкий посвист ветра. Бесчисленные лиги северной трасы в обе стороны – и снег, снег, снег, бьющийся в окна. Гриш топтался где-то снаружи, явно боясь залезть обратно. Рамси понятия не имел, почему тот ещё не сбежал. Преданность можно купить, можно завоевать страхом. Гриш не был привязан ни деньгами, ни удовольствиями, ни даже цепью. А страх… Что представлял из себя теперь лорд Болтон на расстоянии дальше выстрела? У него не было ответа на этот вопрос. Досадливо наморщась, Рамси постучал по стеклу и приглашающе махнул рукой: с воспалением лёгких этот недотёпа станет совсем бесполезен. *** Проспав до рассвета, они прибыли на место к полудню. Городок на север от Дредфорта, недалеко от поместья Эйл, назывался так же. Задание для Гриша здесь было простым, никаких шпионских историй и переговоров: только пробраться в приют для детей-инвалидов, где содержался внебрачный сын Элиота, и выкрасть любую его приметную вещь. А уж самого Элиота… самого лорда Элиота Рамси собирался выловить своими руками. Фрей любезно сообщил, во сколько тот обычно приезжает, – до нужного времени оставалась ещё пара часов, не меньше. Рамси успел купить поесть и выпить – на будущее: в глотку ничего не лезло; успел изучить карту, чтоб освежить в памяти окрестности… Вернувшись, Гриш чересчур громко хлопнул дверцей – Рамси даже дрогнул, отвлёкшись от мыслей; порывисто предъявил пластиковую игрушку – дорогого на вид робота с обгрызенными антеннами: - Вот… – на бледной, схуднувшей за последние дни физиономии страдальчески тужилось что-то вроде решимости. – Но только если… если надо будет ловить для пыток детей, я… - Не надо будет, – успокоил Рамси лениво. – Хлебни винца. Представляешь – я не пил со свадьбы. Сколько это – дней пятнадцать? Больше?.. Алкоголь полностью выводится из организма за три недели, то есть никогда. Гриш робко изобразил улыбку. Но «хлебнуть» не потянулся – Рамси так и продолжил покачивать бутылку на просвет, долго, задумчиво. Красное полусладкое. Почти чёрное… Как кровь. Он, наверное, даже казался расслабленным на первый взгляд: готовность действовать сжалась внутри пружиной – выдавало разве что чуть заметное подрагивание рук и чересчур круглые для спокойного человека глаза… Распахнувшиеся шире и безумнее на звук подъехавшей машины. Элиот действительно явился без охраны. Надо же, какую тайну сделал из того, что зачал когда-то недоумка! Как только над открывшейся дверцей показалась знакомая седая макушка, пружина выщелкнула: в одну секунду, ни звука не издав, Рамси рванул из кабины. Он не попробовал вина – но он его предвкушал. Эта приподнятость настроения и порывистость движений были с ним – и когда Рамси заступил лорду Элиоту путь (так занятно сменились на оторопелом лице потрясение – осознание – ярость), и когда, точно как Фрею, пальнул в ногу. Обвалившаяся с воплем туша была тяжела. Ломануло пронзительной болью запястья – но Рамси не обращал внимания на боль. Элиот вырывался, выкрикивал какие-то угрозы – Рамси не слушал. Затащил его в открытую Гришем дверь и рявкнул: - Пошёл! Из детдома выскочил местный охранник, когда чёрный фургон без знаков различия уже рванул прочь. *** Машину трясло, подбрасывало – привязать Элиота было нелегко. Рамси даже потратил ещё один патрон, чтоб угомонить его, прострелив плечо. - Поворот за триста пятой лигой! – рявкнул он в окошко кабины. – Подай мне бутылку и ублюдково барахло! Это всё можно было сделать, приехав, – но Рамси не желал ждать. Поддел ножом пластмассовую пробку, откупорил бутыль и хлебнул. О да, этот запах, этот терпкий вкус и тепло, расходящееся вниз по горлу, – суррогат счастья… Суррогат возбуждения. - Тебе конец, болтонский ты ублюдок, – прохрипел Элиот. – Тебя найдут, куда бы ты ни зашился. - Мне, помнится, уже грозились этим, – фыркнул Рамси и глотнул ещё; в голове делалось восхитительно пусто – вот-вот закружится, поплывёт… – А кстати об ублюдках. Мой маленький собрат по незаконно… рожден-нос-ти передавал вам, сэр, большой и громкий привет! – с искренним восторгом Рамси выставил перед собой игрушку. – Так плакал, когда я забирал это! Но очень быстро забыл… Сонно прижмурясь, он пропустил мимо ушей оскорбления и проклятия – впитывая только эмоции, вложенные в них. Ужас, горе, отчаяние. Всё самое вкусное. - Всё самое вкусное, – повторил Рамси вслух. – Самое вкусное – это боль. Многие думают, что я тащусь от убийств, – пф, бред. Смерть – это всегда бегство. Спасение от боли. – Он задумался, таращась в заляпанное окошко задней дверцы – на летящую вдаль заснеженную трассу; резко повернулся обратно: – Зачем, зачем вы засунули свою родную кровинку в детдом, Элиот? Почему не забрали его оттуда, когда он остался вашим единственным сыном? Может, тогда его участь была бы такой же лёгкой, как у предыдущего, мм?.. – Рамси говорил быстро, увлекаясь – почти веря в горечь своих упрёков. – Мой боец был таким неловким, так быстро отправил счастливчика в мир иной! Я гораздо искуснее, поверьте. Ваш последний сынишка радовал меня криками до-олго, – заявил он сквозь широкую улыбку – сладкую-сладкую… чуть подпорченную нехваткой верхнего резца. – Недоумки – открою вам секрет – реагируют на боль почти как нормальные. Но это я ещё проверю, ведь на очереди – ваши дочурки. У них с мозгами порядок, верно?.. Всё это время Элиот что-то говорил. Рамси не слушал. Много злости, мало страха – невкусно. Он хлебнул ещё вина – как же быстро разбирает… И, бросив игрушку на пол, непринуждённо выщелкнул нож. - Мы, кажется, въехали в лес, – поделился он наблюдением. – Ух, как трясёт. Пол под ногами ходил ходуном – то ли из-за лесной дороги, на которой Гриш недостаточно сбавил скорость, то ли из-за того, что надо жрать перед приёмом спиртного чуть чаще, чем раз в два дня… - Я тебя уничтожу. Ты дерьмом собственным будешь давиться, ублюдок, когда до тебя доберутся мои южные партнёры. Ты… - Может быть, – легко согласился Рамси. – Но тебе-то прямо сейчас от этого не легче. С теми, над кем работает, он всегда переходил на «ты». *** Первый надрез он сделал, когда машина ещё не остановилась. Получилось криво: вместо новой улыбки приунывшему Элиоту – какой-то непонятный зигзаг, задевший к тому же глаз. Основательно, глубоко: Рамси пошатнулся в процессе – к счастью, не так сильно, чтоб доткнуть до мозга и похерить всю работу, но стеклянистая жижа выплеснула на распоротую щёку и глазное яблоко сдулось. Элиот заверещал не хуже Фрея – аж уши заложило в замкнутом-то пространстве. - Сто-ой! – досадливо рявкнул Рамси водителю: швыряло так, будто машина вот-вот перевернётся. – Пересрался, салага?! Иди-ка сюда! Он хлебнул ещё. Было весело и легко, и мысли просты и логичны: откажется идти – будет следующим. Но Гриш послушно заглушил мотор и влез в фургончик. Рамси обернулся с азартным оскалом – таким широким, что холодок тронул дёсны: ещё страх, ещё лакомство! - Записывать ничего не надо! – объявил он добродушно. – Только наблюдать и быть на подхвате! Гриш молча ткнулся спиной в угол – Рамси уже не смотрел. Глотнув ещё кисловатой терпкости, он шагнул ближе к тяжело сопящему одноглазому Элиоту. - Ты! – обвиняющий тычок ножом. – Собирался живьём скормить меня свиньям, я узнал это от прессы. Давай-ка пофантазируем, что они прежде всего отъедают? – чокнуто расширив глаза, Рамси таращился на жертву: пол всё ещё качается под ногами, нож намертво стиснут в руке. – Если ты связан, то наверняка нос! Удар был снизу вверх – хрящ поддался легко, а вот в костях спинки носа лезвие застряло; Рамси с досадой выдернул его и нагнул Элиоту голову – истошный вой сквозь бульканье – чтоб не захлебнулся раньше времени кровью. Отрезанный кусок так и свисал на толстом шмате кожи – Рамси дёрнул его раз, другой под рыдающие вскрики, не смог оторвать и отчикнул ножом. - А потом они бы выгрызли тебе щёки – это самое вкусное! – заявил он, не слишком огорчась неудаче; ещё глоток вина – и, сунув бутыль в руки Гришу, Рамси оттянул и откромсал Элиоту обе щеки. Кажется, тот умолял остановиться и тонко, будто девка, голосил. Кажется, Гриш издавал какие-то утробные звуки – Рамси спешно отобрал бутылку, пока на неё не наблевали. Опять повернулся к Элиоту: - Теперь уши! После ушей свиньи принялись бы за другие мягкие части – Рамси, допив бутыль, был в этом абсолютно уверен. Живот он резал прямо через одежду, по кускам: целью было не вспороть, а «изгрызть». Цепко хватая пальцами, хлюпая в крови, отсекал что попадалось: складки кожи, жира, дёргающиеся мышцы… Рванул и отрезал бугристый фартук нутряного жира – и, забираясь всё глубже, взялся за кишки: горячие и слизкие, не уцепиться, белесовато-розовые колбаски с дерьмом. Вытягивал, с силой раздирал, непорвавшееся – рубил короткими ударами ножа. Плевать на мерзкий запах! Элиот истошно вопил, булькал – раскуроченное подобие лица со вспоротой глазницей, с дырой на месте носа, без губ; в конце концов от нового рывка за моток кишок – должно быть, умирая – он безвольно выплеснул кровавую рвоту. И Рамси, уже слишком неповоротливый из-за выпитого, не сумел увернуться. - Вонючка! – окликнул он, ощерясь. – Я, похоже, испачкался… Вонючк?! Рамси резко обернулся – навстречу ему таращились насмерть перепуганные глаза помощника. Карие, не лазурные. На полголовы ниже, чем должны быть. Осознание – холодом и пронзительной болью из самой глубины. Осознание – убийственной безнадёгой. Так увлёкся, что забыл. Так увлёкся, что забыл, забыл, забыл… Пальцы разжались – нож звякнул где-то под ногами. - Ты не Вонючка, – вытолкнул Рамси обвиняюще, потрясённо – будто не веря до конца. – Ты не м-мой пёся… – беззащитно и нелепо, сквозь сдавивший горло спазм. - П-простите, милорд… – пролепетал Гриш, пятясь. И в голове полыхнуло, будто взрыв, ударив изнутри по глазам, выбив мокрую горечь, – больно, больно так, что только орать! - Не смей подражать ему!!! Выпад – кровавая рука цапнула куртку – Гриш с воплем вырвался и, ударясь о дверцу, выскочил на улицу. Не видя перед собой уже ничего, кроме убегающей жертвы, Рамси подхватил с пола нож и шатко ломанулся следом. *** Утро следующего дня было ясным и тёплым. После нескольких суток непогоди – в окна центральной клиники Норсбрука ярко светило солнце, а по трубам с крыш журчала талая вода. Ночная смена почти полчаса как закончилась, до занятий студентов оставались считанные минуты – молодая медсестра Луиза Хопер, сдав свои палаты задержавшейся сменщице, вприпрыжку бежала по переходу между корпусами. Миниатюрная, едва ли выше пяти футов, темноволосая и полненькая, она была на удивление прыгуча и, не утомившись даже ночной сменой, перескакивала по ярким пятнам света, так и жмурясь от радости солнцу сквозь тонкие прямоугольники очков. - Профессор Нимур! – звонко окликнула она показавшуюся впереди мужскую фигуру. – Доброе утро! Я уже здесь, уже лечу! - Лети обратно, Луиза, – отозвался преподаватель добродушным баском. – Начнём сегодня с практики, как раз в твоём корпусе… И как ты только всё успеваешь? Она всё же подбежала и пошла рядом. Вместе они смотрелись комично: высокий плечистый мужчина за пятьдесят, со въевшимся в кожу загаром и рубленым шрамом через щёку – даже медицинский халат выглядел на нём как-то чужеродно – и маленькая пышечка-студентка в белых балетках с бантиками, с цветастой плюшевой сумкой через плечо. - Смотрел твою теоретическую часть – хорошо написана, по делу, – говорил профессор Нимур, размеренно шагая по коридору; он не торопился: без него-то пара не начнётся. – Ну да неудивительно: ты же у нас молодой специалист по посттравматическим расстройствам. Рефераты, курсовые… Ещё и на дополнительные курсы ходила, верно?.. - Да, по кризисной психологии и помощи жертвам насилия! – с готовностью подтвердила Луиза, польщённо сияя. - Думаю, материал для практики ты себе уже присмотрела, но всё же предложу свой вариант. Очень интересный случай как раз по твоей специальности: сильнейшее ПТСР, соматика, флешбэки, психотические эпизоды – чёрт ногу сломит… - Думаете, я такое потяну?.. – Луиза, засомневавшись, чуть поугасла. - Сама – нет, да никто и не даст, – успокоил преподаватель. – Для начала побудешь ко-терапевтом, понаблюдаешь, как работаю с пациентом я, а если пойдет, то и сама проведёшь пару сессий. Под видеозапись, естественно, потом разберём. А пока дам тебе историю болезни… Они как раз подошли к нужной аудитории – так что Луиза, заняв своё место среди одногруппников, осталась изнывать от любопытства. Профессор Нимур раздал остальным студентам материалы для дипломных проектов, пояснил детали – всё это время она молча наблюдала; затем, кажется, собрался на перекур… - Простите, а моя история?.. – приподняла Луиза руку. - Она хранится отдельно, идём, – преподаватель жестом пригласил её за собой; одногруппники, бурно обсуждавшие свои проекты над ворохами бумаг, кажется, не обратили внимания. – Есть особенности, – пояснил он в ответ на озадаченный взгляд снизу вверх. И по пути к своему кабинету принялся вполголоса рассказывать: – Пациент, по-хорошему, не для учебной работы: связан с криминалом, власти присматривают… Но к тебе как сотруднице этого отделения вопросов возникнуть не должно. Итак, это парень восемнадцати лет, поступил к нам пять дней назад. До этого провёл больше недели в больнице Пайра и, похоже, ничего у них не ел: прибыл в тяжёлом состоянии, не двигался, не разговаривал. Он упорно называется Вонючкой и, похоже, считает себя собакой. Всё тело в шрамах – явно пережил длительное физическое, и, вполне возможно, сексуальное насилие. При упоминании того, кто это сделал, – трясётся, рычит, скулит, а то и впадает в ступор. Деревенеет, как при шизофрениях бывает. Видела такое? – Нимур повернулся к студентке, открыв кабинет. Луиза кивнула, стряхнув зябкую оторопь: с каждой новой подробностью это казалось всё более… диким, ужасным, гораздо ужаснее, чем все те истории насилия, с которыми она сталкивалась за время учёбы. - Я вот и думаю – уж не шизоаффективное ли расстройство ставить… – рассуждая будто бы сам с собой, профессор прошёл вглубь кабинета и зазвенел связкой ключей возле дальнего шкафа. – Кстати, если грамотно обоснуешь дифдиагноз – будешь большая молодец, – ободряюще улыбнулся он притихшей Луизе и извлёк на свет толстую пачку документов. – В целом и общем, по первичному интервью – «пограничник» он глубочайший, только-только вылез из психоза, да тут же и обратно влез: сидит и лежит только на полу, там же ест и спит. Крайне встревожен потерей ошейника. - У него был… ошейник? – на какую-то секунду Луиза решила, что ослышалась: не может же всё быть настолько… - Этого не знаю, но не удивлюсь, если был. Собака, говорю же, – Нимур принялся перебирать бумаги, откладывая нужные. – При этом когнитивные процессы хоть на низком уровне, но имеются, речь логичная, на вопросы отвечает хоть пару слов. Раньше и этого не было – считай, прогресс. Причём вырос он явно не на задворках в собачьей будке: не знаю уж, кто и как – но собакой его сделали. – Вместе с недоверчиво хмурящейся Луизой преподаватель вышел из кабинета: – Вот тебе история и расшифровки моих с ним сессий – ознакомься, прежде чем приступим. Ну а я всё же пойду перекурю… – Отойдя на пару шагов, Нимур обернулся: – Он в палате с зеркалом-камерой, можешь понаблюдать. Но ни в коем случае не заходи к нему одна.