О жизненно важных процентах

Механическая стопа тянет вниз; ей кажется, что каждая ненастоящая часть отпускает её ниже, заставляет стать тихой тенью, живущей в шатре. Стопа явно мала, только лишних денег нет; Зола безуспешно прячет переливающийся на солнце металл под свободным костюмом механика. «Киборг» высечено вдоль всей жизни; позволяет людям морщить носы при виде её, не ожидая реакции в ответ, обращаться как со служанкой, несмотря на то, что весь заработок исключительно её заслуга. «Киборг» заставляет чувствовать не стоящей чьего-то внимания, жалкой машиной, которую однажды могут разобрать и выкинуть за ненадобностью. В ней тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента нечеловеческих тканей; чёртовы проценты, делающие из неё машину. Золе нравится работать с машинами, она знает гораздо больше многих; любовь к механике звучит насмешкой даже из собственных уст, словно говорит «машины с машинами, люди с людьми». Ей бы крикнуть «нет» и доказывать обратное, только с машинами легче, люди полны непредсказуемости; ей на самом деле сложно верить в чью-то искренность по отношению к себе. Принц Кай появляется с сияющей улыбкой, по которой его практически сразу можно узнать; благо, что одеяние скрывает милое личико – мечту для миллионов девчонок, которых Зола называет глупыми. Она, конечно, не ведётся; Зола отвыкает вестись на людей, запертая между одними машинами и другими – не с нелюбимой (что, кстати, взаимно) мачехой же светские беседы вести. Её к столу никогда бы не позвали, только изредка оставляют что-нибудь более праздное, чем обычно; но Золе и не хочется выслушивать очередную порцию нелестных слов от Адри. Принц Кай лжёт; красная лампочка непрерывно мигает, когда он рассказывает о надобности починки. Ей плевать; он ведь принц, а им не принято отказывать. Зола скачет на одной ноге; у неё на одну причину больше проклинать свои механические части – неловко стоять на одной ноге и прятать провода от другой перед всеми любимым принцем. Кай, кажется, не видит, и Зола резко выдыхает, когда он уходит, радуясь неумению краснеть – один из немногих плюсов сотен проводов по её телу. Явление принца Кая кажется ненастоящим; Ико счастливо рассказывает что-то за спиной. Линь Золе всё равно, у неё много работы и сходить с ума по принцам не её прерогатива. Ико говорит что-то о чувствах, и Зола едва не смеётся едко и горько; Ико – абсолютный робот, даже в ней, Золе с тридцатью с лишним процентами металла вместо человеческих мышц и тканей, больше чувств, чем в пусть и ценной, но всё-таки машине. Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента определяют её жизнь, тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента её личный приговор; Зола не сопротивляется косым взглядам знающих и речам, полным ненависти, от Одри. Иногда ей больно; больно до быстро колотящегося сердца, больно до едких слёз, не льющихся по лицу. Зола чувствует себя машиной, не человеком, Зола чувствует себя не достойной железкой, которую, как и Ико, однажды выкинут на помойку или разберут на запчасти. Золе привычнее подкручивать стопу, чем общаться с кем-то, кроме её (вроде как) семьи; общение с Каем полно неловкостей и попыток отдалиться, общение с Каем напоминает об истинной сути, служит контрастом, на котором она кажется просто нестоящей машинкой, металлом. Принц Кайто улыбается, словно он всё ещё на всех экранах города, Кай кажется ненастоящим, слишком идеальным и светлым, слишком искренним, ведь золоченные принцы не обращают внимания на замарашек с пятнами масла на лице. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – повторяет Зола, когда принц смотрит на неё, замарашку, с мальчишеской улыбкой и добрым, лишённым высокомерия взглядом, когда он разговаривает с ней как со своей давно знакомой подругой. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – повторяет Зола и цепляется за свою тайну, потому что золоченные принцы точно не обращают внимания на механических девочек, чья жизнь застряла между машинами и нелюбимым опекуном. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – повторяет Зола, позволяя врачу врать про осмотр, позволяя выгораживать себя, хранить страшный пугающий секрет. У неё сердце бьётся часто и дыхание сбивается, система требует сделать чёртовы выдохи и успокоится, а она едва совладает с собой. Линь Зола, кажется, сходит с ума. Линь Зола говорит «нет» принцу, забывая заветное «принцам не отказывают». У них всё равно нет будущего, даже хуже – нет настоящего; он ведь не знает о механической стопе и проводах, о тридцати процентах, превращающих её в девочку-киборга, что фактически приравнивается к роботу. Линь Зола говорит «нет», и сердце дробит грудную клетку; у Кая улыбка меркнет и недовольство читается в зрачках. Кай настоящий, искренний; Кай – истинный принц, лучший из возможных императоров. Зола успокаивает себя мнимой свободой в планах и отсутствием платья – не появляться же в рабочем костюме, измазанном маслом. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – говорит Зола, вынося себе приговор, только слова больше не кажутся смертоносными; смысл теряется, расплывается перед глазами. Проценты определяют её жизнь, но она всё равно бежит спасать его в испачканном платье и испорченных перчатках с отвратительном пятном. Зола выглядит жалко, меркнет на фоне иноземной королевы. Магия рассеивается; королева кричит о законах, и она цепляется за руку Кая, «спасти» бьётся в голове набатом, только поздно. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – говорит себе она, когда вся магия сходит, и её хватают под руки, уводя прочь, когда её называют беженцем и ставят жизнь на кон, когда перед Каем предстаёт (искажённая) суть. «Тридцать шесть целых и двадцать восемь сотых процента», – смертный приговор. Чёртовы проценты ни черта не стоят по сравнению с её (казалось бы) обманом.