Бойся

Ким Чонин был прекрасным человеком. Глубоко в душе. Очень, очень глубоко. ─ Ты ебаный мудак – сипит Сехун, прижимаясь вспотевшим затылком к ледяной поверхности стекла и стискивая влажными пальцами край подоконника. У Чонина глаза непорочного младенца и сахарная пудра на раскрасневшихся губах. И это так по блядски. Слишком яркий контраст между невинностью и похотью. Белоснежная рубашка расстегнута чуть больше, чем позволяют приличия и тонкая материя оттеняет золотистую кожу. Блики неровными мазками ложатся в выемки ключиц, стекают по груди, охватывают шею и выступающий кадык. Ким откусывает еще кусочек от огромного облака сахарной ваты и Сехун практически чувствует на вкус приторную сладость, что остается на чужих губах липкой влагой. ─ Где ты вообще достал эту дрянь? – Чонин переводит взгляд с лакомства у себя в руках на Сехуна, а потом на тряпичную куклу, брошенную на кровать. И явно не понимает, что конкретно Хун имел в виду. ─ На ярмарке. – Отвечает он сразу на оба возможных вопроса и Сехун даже не хочет уточнять, где он вообще нашел ярмарку в центре Сеула, что делал там, а главное, зачем притащил в дом эту жуткую куклу, дурацкую сладкую вату и притащился сам. ─ Молодец. А теперь забирай этот пиздец и проваливай нахер! – Влажные от пота пальцы скользят по гладкой поверхности подоконника, а к горлу подкатывает тошнота. Сехун заставляет себя не смотреть в сторону собственной кровати и постараться хоть немного держать лицо, чтобы не показывать панический страх, разливающийся отравой по венам. Да, Чонин знает его слишком хорошо. Но чувство гордости, копошащееся внутри, все равно не дает расслабиться, выплеснуть наружу сковывающий по рукам и ногам ужас, сбежать прочь. Потому он продолжает сидеть каменным изваянием, вжимаясь в холодную твердь стекла за спиной и изображать хотя бы подобие безразличия. Только дыхание слишком частое. Сорванный голос. Нервная дрожь в тонких пальцах. Соленые капли, стекающие по вискам. Чонин замечает каждую мелочь. Всматривается в собственное отражение, утонувшее на дне темного зрачка, затопившего чернотой янтарную радужку. И Сехун готов ударить его. Если сможет оторвать размякшее тело от надежной опоры подоконника и удержать собственный вес на ватных ногах. Пересохшие глаза режет, словно битым стеклом. Тряпичная, изломанная фигурка разметалась на бежевом покрывале, раскидав безвольные конечности в неестественной позе. Короткие, ядовито-зеленые пряди торчат во все стороны. Аляповатый костюмчик вырвиглазного, канареечно-желтого оттенка, смешные гетры в разноцветную полоску. Застывшее лицо разрезано яркой лентой слишком широкой улыбки, а пластмассовые глаза-пуговицы смотрят прямо на него. Поп-корн и сладкая вата. Именно эти запахи принес с собой Чонин. И Сехун сглатывает вязкую слюну с привкусом жженого сахара, едва сдерживая рвотный позыв. ─ Чонин, пожалуйста… - слова дерут самолюбие больнее чем сведенное спазмом горло. Это так глупо! Нелепо. Смешные, детские страхи. Но все доводы разума разбиваются о непроницаемую стену ужаса, въевшегося в каждую пору. Он готов даже просить, лишь бы избавиться от этого ощущения. Потом, когда утихнет оглушающий гул крови в ушах, а в легкие начнет поступать достаточный объем кислорода, он, наверно, сможет даже посмеяться над этим. Сходит еще на пару сеансов к доктору Чжану. Заставит себя купить билет на цирковое представление. Что угодно, лишь бы сейчас не видеть этого мертвого взгляда, устремленного на него. От сахарной ваты у Чонина все пальцы покрыты вязкой патокой и он втыкает тонкую деревянную палочку в горшок с едва живым фикусом. Розовое облако воздушного лакомства смотрится в глиняной емкости почти уместно. Словно диковинный цветок из далеких стран. ─ Почему они так пугают тебя? – Чонин вдруг оказывается совсем близко. Пытается поймать ускользающий взгляд. Перебирает пальцами светлые пряди. Очерчивает контур лица, оставляя на коже липкий след. Сехун смотрит на него лишь мельком, долю секунды. Не потому, что не хочет. Просто не может заставить себя оторваться от жуткой игрушки. Самое пугающе то – чего не видишь. Этот маленький тряпочный клоун не такой уж и страшный, если не сводить с него глаз, видеть его каждую долю секунды. Тогда ты в безопасности. ─ Я не знаю. – Они уже обсуждали это. И с тех пор он не нашел ответа на этот вопрос. У страха нет причин. Он просто живет внутри тебя, дремлет, свернувшись ледяным комком где-то под ребрами. А стоит чуть потревожить его и острые иглы вспарывают каждый нерв, вонзаются в податливую плоть до кровоточащих ссадин, обдирают кожу, заставляя рассудок метаться, охваченный истерией. И все что остается – это сдаться ему на милость. Пасть перед ним. Дать ему поглотить себя без остатка, чтобы насытившись, он снова уснул. Выторговать себе передышку. И убеждать не столько окружающих, сколько самого себя, что все в порядке, что это не мешает жить. Что кошмары снятся всем. ─ Не смотри, - просит Чонин. Обжигает ледяную кожу горячим дыханием. Пачкает покрывшуюся мурашками шею сладкими разводами растаявшего сахара. У него взгляд голодного зверя и мелкие трещинки на искусанных губах. ─ Ты гребаный мудак – снова говорит Сехун. И в этот раз Чонин даже соглашается с ним. Как там говорил доктор Чжан – шоковая терапия? С Ким Чонином шок ему обеспечен до конца его дней, регулярно и в огромных количествах. Главное не загнуться от передоза. ─ И я тоже тебя люблю – слова щекочут тонкую кожу ушной раковины и мелкая дрожь растекается по телу жаркой волной. ─ Мы не будем трахаться, пока ты не уберешь эту дрянь! – Ким усмехается гадкой, наглющей улыбкой и Сехун понимает – будут. Этот ебаный извращенец заставит его кончить, смотря в пустые глазницы игрушечного клоуна и разрываясь между наслаждением и сковывающим страхом. Больной ублюдок. ─ Нет. – Хун протестует из чистого упрямства, уже понимая, что проиграл. ─ Да. – И это звучит почти как приказ. Но только почти. В широко распахнутых глазах с расширившимися зрачками, плещется что-то странное, непонятное, как будто просьба. Он и правда надеется помочь ему таким экстравагантным способом? Коулрофобия – не настолько серьезное заболевание. Даже его психотерапевт уверен, что нет причин для переживаний, и подобный страх не помешает нормальной жизни. Да, он не ходит в Макдональдс из-за этой ужасной ростовой фигуры из картона, не пылает внеземной любовью к цирковым выступлениям и старается обходить стороной заведения для детей, так и кишащие аниматорами в жутких костюмах. Но не так-то много он теряет, разве нет? Проворные пальцы забираются за ворот, задирают футболку, касаясь напряженного живота. И Сехун забывает о чем он думал. ─ Я никогда тебе этого не прощу, – голос похож на невнятных хрип. Огонь возбуждения смешивается с ледяными нотками страха в причудливый коктейль. В голове гудит. Кончики пальцев покалывает, как при недостаточном кровотоке. ─ Не прощай, – соглашается Чонин и вжикает замком молнии на джинсах. Этот звук почти оглушает. Пряжка звякает металлом, ударяясь о край подоконника. В приглушенном освещении комнаты тени скрадывают углы и кажется, что они вдвоем заняли собой все пространство. Только и остался, что кусок белой пластмассы, холод стекла, горячие ладони, скользящие по коже и пара глазенок-пуговиц, наблюдающий из обступающей со всех сторон темноты. Действительность распадается на лохмотья и сознание мечется между желанием и страхом, мучительным возбуждением и болезненным чувством паники, сдавливающим в тугом кольце. Сехун зажмуривает глаза. Крепко-крепко, чтобы не хватило сил разомкнуть трепещущие ресницы и каждая клеточка в теле протестующее ноет. Он должен видеть его! Как поблескивают окружности пуговичных глаз. Как шевелятся маленькие, безвольные конечности. Как растягивается все шире размалеванный рот. Сомкнутых век касаются теплые губы и становится почти возможно дышать. ─ Бойся. – Говорит Чонин. И Сехун боится. До дрожи в ослабших руках. До зубовного скрежета сжатых челюстей. Окунется с головой в тягучее марево страха, чтобы сцеловывать спасительные вдохи с перепачканных сахаром губ, задыхаясь запахом поп-корна и разгоряченной кожи. Край подоконника неудобно давит на поясницу, руки совсем затекли, взмокшие волосы налипли на оконное стекло в форме веера. Сехун старается не думать о том, что его квартира на третьем этаже и просматривается с улицы и высоко здания напротив. Облако сахарной ваты как-то сдулось и осело, оставив розовые обрывки на пожухших листьях доживающего свой век фикуса. Ким Чонин был прекрасным человеком. Так говорили все, кто встречался с ним хоть раз. Один только Сехун знал, каким мудозвоном тот являлся на самом деле. Жуткие глазки с крестообразным зрачком шва пугают до нервной икоты и белых пятен перед глазами. Чонин курит в приоткрытую форточку и слегка улыбается краешком губ. ─ Ты ебаный мудак – Говорит Сехун, устало опускаясь на кровать. Все тело ломит и даже непосредственная близость чертовой игрушки не помешает ему вытянуть задеревеневшие конечности. У Чонина в глазах святая невинность, а на зацелованных, искусанных губах серые хлопья пепла, загнанного ветром обратно в дом. И у Сехуна кружится голова. От переизбытка эмоций на квадратный сантиметр кожи. От запаха табака. От блядского клоуна, касающегося обнаженного бока тряпичными ручонками. И от чертового Ким Чонина, куда более больного чем он сам!