Было слово

В начале было слово, и слово было громким, режущим уши криком, и слово было «помогите». Ты научился видеть их даже раньше, чем осознал себя, раньше, чем первый смех прорвался из горла тёплым летним дождём, который спустя годы смывает слёзы с твоих щёк и грязь с кулаков брата. Вода лениво капает с разрисованных царапинами пальцев, мешаясь с кровью, красится в бледно-розовый. Ссаженные ладони наверняка саднят, но Рин гладит тебя по лицу, стирает почти неразбавленные дождём солёные капли, не морщась от боли, и улыбается. В нём была жизнь, стимул продолжать двигаться вперёд и стараться хоть что-нибудь с этим делать — менять маленького ребёнка внутри на кого-то, кто поправит очки, улыбнётся в пустоту и на приветствие с вопросом снова ответит: — Меня зовут Окумура Юкио, и верно, я самый молодой экзорцист. Тебе пятнадцать. У тебя первый ранг и два звания. У брата сотня прогулов суммарно за триместр набирается, необузданная ярость во благо и слабое эхо того, что было в нём в детстве. Ты любишь Рина всем своим добрым немаленьким сердцем, но отпустить прошлое и грядущее пока не можешь — жжётся похуже святой воды на исчадии Ада. Вместо воды на раны ему щедро льёшь перекись, а бинт затягиваешь потуже: поболит и перестанет. Не у тебя. Слепая зависть (зависть ли?) и неприятие скребутся потом под кожей, требуют выхода, ежедневно капают мелкими каплями крови в стеклянные колбочки. Колбочки блестят, ловят первые робкие лучики, бросают тебе в лицо. Очки посылают блики обратно, и те начинают с озорством прыгать от сосуда к сосуду — глупая игра, бесполезные действия. Кровь тоже их ловит, но никогда не отдаёт назад: вспыхивает на свету, будто готовая загореться, и исчезает в прозрачных жидкостях, чтобы раствориться, но не пропасть. Быть может, однажды ты тоже исчезнешь в этом ярком свечении, когда оно вырвется наружу, и, наверное, ты боишься. Но сильнее становишься не поэтому: чёртов свет тебе хочется защитить. А ещё был человек, посланный как бы Богом, и вы его называли папой. Отец смеялся часто, но иногда — неискренне, и разглядеть это лучше тебя никто ведь не смог бы. У него ты научился смелости, выгонять по ночам блестящие пары глаз из-под кровати и раз за разом прятать кричащий от боли взгляд за тонкими стёклами. Сын Сатаны говорит: — Тяжела работа экзорцистов… И добавляет: — Изгонять то, чего не существует. Тебе очень смешно, но если бы в ворота храма могла влететь Угольная Смола, за спиной у тебя скопилось бы целое облако. А когда на тебя никто не смотрит, ты снимаешь очки, и демоны пропадают. За исключением голоса за стенкой и кое-чего внутри. Возможно, это пламя, воскреснув снова, мгновенно пожрёт тебя заживо, но может (ты в это почти не веришь) — зажжёт, как фитиль. Фитиль, не свечу, потому что больше нет смысла себя обманывать. Ты сводишь брови к переносице и наблюдаешь, как растворяется капля крови в прозрачном рядочке колб. Однажды, ты знаешь, в одной из них она породит искру. Тебе восемь, ты смотришь на Рина и думаешь, что уже готов за него умереть. Нет, не сейчас, конечно, но скоро — когда вам исполнятся проклятые шестнадцать. Брат окровавленными ладонями стирает слёзы с твоего лица и негромко смеётся. Брат всегда приходит на помощь.