Бездна

Пролог

Пасмурный февральский день едва заметно начал клониться к вечеру, когда двое дуэлянтов, отбросив в снег пистолеты, сошлись врукопашную. Порядком замёрзший, доктор Штерн не мог дождаться, когда этот глупый фарс, затеянный некогда лучшими друзьями, наконец закончится. Однако соперники не собирались расходиться так скоро. - К барьеру! – крикнул барон охрипшим голосом, едва поднявшись на ноги и слегка пошатываясь. - Не надоело? – подал голос доктор. – Поехали в тепло! - Домой поедет кто-нибудь один. Другого повезут вперёд ногами. Молодой Корф тяжело дышал, однако в голосе его было такое спокойствие, что Илье Петровичу поневоле сделалось жутко. Между тем, Корф поднял один из пистолетов и взвёл курок. - Видно, это судьба, Миша, - сказал он тихо. - Пошёл к чёрту… Время потекло совсем медленно. Секунду за секундой дуэлянты смотрели в бездну. Один не знал, сделает ли следующий вдох. Другой не знал, достанет ли сил нажать на курок… Топот копыт, конское ржание, возглас облегчения из уст доктора Штерна были где-то там, в другом мире, за пределами бездны. И только отчаянный женский крик, такой знакомый, рассёк эту бездну, подобно вспышке молнии в кромешную грозовую ночь. - Стойте! Владимир невольно вздрогнул, хотя и продолжал делать вид, что собирается стрелять. Но выстрелить он уже не мог. Бездна отступила. Анна ползла по снегу, не чувствуя ни боли после падения с лошади, ни холода. Ей бы только подняться… Ей бы только дойти. Остановить… Наконец, она встала. Заковыляла, покачиваясь, проваливаясь в рыхлый снег. Кричала. Умоляла. Приказывала. Тщетно. Барон будто не слышал её. Она не помнила, как в её руке оказался пистолет. - Владимир… бросьте пистолет… Бросьте пистолет, Владимир! - потребовала она, наводя дуло на Корфа. – Иначе я выстрелю… - Весьма похвальна ваша заботливость, - отозвался тот, даже не взглянув на неё. – Но существует кодекс чести. Я обязан сделать выстрел. - Вы его не сделаете! - Нет, сударыня. Сделаю. - Анна! Владимир прав! Дуэльные правила нельзя нарушить! – подал голос тот, на кого был направлен пистолет лучшего стрелка императорской гвардии. Анна захлебнулась от возмущения. - Убийство по правилам?.. Я сказала, бросьте пистолет! – крикнула она Корфу. – Иначе я убью вас. Крикнула и испугалась собственного обещания. Барон не шелохнулся. Но бездна уже поворачивалась к ней. - Что же вы медлите, - произнёс он с ледяным спокойствием. – Стреляйте. Вы ведь намерены меня убить. Она не намерена! Она никогда не выстрелит! Руки дрожали. С пистолетом Анна казалась себе ещё более жалкой. Что она может против медленно открывавшейся бездны? Всё, что оставалось девушке, - глотая слёзы, твердить, словно молитву: - Бросьте пистолет… Наконец Владимир обернулся к ней, подошёл чуть ближе. Мужские пальцы легли на рукоятку пистолета поверх её ладони и направили оружие на него самого. - Всего лишь нажать на курок. И навсегда избавиться от ненавистного вам человека. - Владимир! Вернись к барьеру! – потребовал Репнин, но вряд ли Анна слышала его. Она, как и Владимир, смотрела в бездну… - Ну же, - произнёс он совсем тихо. – Одно движение пальца… Бездна, плескавшаяся на дне его зрачков, затягивала. Замирая от ужаса, Анна смогла лишь всхлипнуть: - Пустите… Но он крепко держал её руку. Он или бездна? Она не знала… Анну била крупная дрожь. Отдёрнуть руку! Вырваться! И никто не умрёт! Но бездна голодна. Девушка пыталась освободиться из крепкого захвата, но Владимир не отпускал. Как вдруг… Анна не сразу поняла, что это был за звук… Откуда это пятно на сером сукне… И почему он улыбается: - Вот и всё… Анечка… - и оседает на снег. Раздался чей-то крик. Страшный. Человек не может так кричать… Она не может… - Доктор Штерн! – кричит уже Михаил, поддерживая голову друга. – Доктор Штерн!.. Не закрывай глаза, смотри на меня, на Аню смотри… Не вздумай, чертяга! Не вздумай!.. Серые глаза и в самом деле приоткрылись. - Репнин… Я сам… Ты видел… Я сам… - Сам, сам… Доктор Штерн возился с какими-то инструментами. Медленно, слишком медленно. Михаил что-то говорил, говорил… И всё пустое… И всё не то… А Анна смотрела и не могла оторваться. Смотрела не в бездну. На него. А он смотрел на неё. - Анечка… Серые глаза закрылись. Бездна победила.

1

Осень была холодной и дождливой. Анна все время мерзла, куталась в теплую шаль и не могла найти себе места, где бы ни пыталась устроиться – в постели, в кресле, у окна. Везде было одинаково неуютно и неудобно. Но самое гадкое – пустота. Да, это ужасно, ощущать в себе пустоту, разучивая роль, написанную будто специально для нее. Разве может хорошая актриса быть пустой? А она никак не могла заставить себя почувствовать хотя бы что-то. Впрочем, эта пустота была ее спутницей последние несколько месяцев. Анна поежилась и уронила на колени тетрадь с текстом пьесы. И совсем другая бумага на собственных коленях вспомнилась ей. Ее вольная. Ее вольная, на краю которой вечной печатью осталось потемневшее пятно крови. Руки дрожали так сильно, что Анна бессильно уронила ее. Господи, кажется, тогда они все сошли с ума… или попали в бездну, пути из которой никто так и не нашел. Отброшенные в драке пистолеты. Специально или случайно выбранный Владимиром для ответного выстрела был уже разряжен Михаилом в воздух. Его пальцы на ее кисти, сжимавшие не только запястье, но и волю. Она сама выстрелила? Она сама спустила курок? Анна не помнила. Ей казалось, что это Владимир заставил ее. Что он сам ее рукой сделал этот последний выстрел. Расстегнутый сюртук, найденная вольная, которая вдруг потеряла свое значение и ценность. Ей было все равно. Единственное, что оставалось важным - тяжесть его головы на ее коленях. Эта странная дорога домой, когда они с Мишей везли его, прислушиваясь к его дыханию, не понимая толком, жив он или нет – будет он жить или нет – казалась бесконечной. Причитающие слуги. Она не слышала и не видела ничего, кроме так странно посеревшего лица Владимира. Ранение было тяжелым. Доктор не ручался о том, что барон доживет до утра. Часы тянулись невыносимо медленно. Михаил метался по кабинету Корфа, пил, моментами застывал на месте, схватившись за голову – один Бог знает, как он пережил ту страшную ночь. Себя Анна не помнила. Ее не было. Утром Владимир все еще дышал. Вопреки всем законам медицины. И через несколько дней. И через неделю. Однажды доктор Штерн тихо, осторожно, словно бы боясь спугнуть удачу, сказал, что самое страшное позади. Долгие часы у его постели. А потом он раскрыл глаза. Посмотрел на нее. И все. Анна так боялась этого первого взгляда, но в нем не было ничего. Ничего. Казалось, что тогда, во время дуэли, бездна поглотила его уже навсегда – и больше уже не отпустит. Еще через некоторое время последовало короткое и очень вежливое объяснение. Владимир спокойно заявил, что не нуждается в сиделке, а сцена императорского театра и Сергей Степанович лично давно ее заждались. Анна не была столь наивна, чтобы не понять, что он ее прогоняет. За что? Да какая, собственно, разница? Удушливый воздух старого дома, где она провела лучшие годы своей жизни в обществе любимого опекуна и благодетеля, стал казаться невыносимым. И Анне на какой-то момент показалось, что пора вырваться на свободу. Что там ей непременно станет легче дышать. Что вне стен родного поместья она, наконец, почувствует себя живой, какой не была со дня той страшной дуэли. Петербург все расставил по своим местам. Из ее жизни исчезли оба ее мучителя. Миша ушел постепенно, далеко не сразу. Больше никогда они не испытывали того прежнего чувства, которое, как им казалось когда-то, связало их прочно и навсегда. Не было ни налета романтики, ни восторга первой любви. А без этого, как оказалось, все прочее было пусто. Анна понимала, что, независимо от их надежд и убеждений, общество не примет брака князя и актерки, бывшей крепостной. Миша же слишком ясно помнил те длинные недели в поместье Владимира, когда она не отходила от его постели. И понимал, что мучит ее отнюдь не чувство вины или долга. Их объяснение было коротким. Даже не объяснение. Даже не прощание. Просто Миша сообщил о необходимости вернуться в Двугорский уезд, чтобы продолжить расследование. И оба вздохнули с облегчением. Напоследок она лишь сказала ему: «Постарайтесь сохранить вашу дружбу с Владимиром. Вам больше нечего делить». Она верила, действительно верила, что это было правдой. Анне не хотелось больше ни любви, ни ненависти. Она с головой окунулась в работу в театре. В конце сезона ей дали совсем крохотную роль, однако публика запомнила красавицу-актрису. Ее заметили. Но почему-то нежданный успех оставил ее равнодушной. Теперь же господин Оболенский предложил своей любимой подопечной роль в водевиле по Пушкинской «Барышне-крестьянке». Анне завидовали. В театре без году неделю, но зато сразу же дают главную роль. Потом просочились слухи о ее происхождении. По углам шептались о ней, но это не трогало Анну до тех пор, пока к ней не начали приставать все без исключения мужчины, полагая, что с бывшей крепостной церемонии разводить ни к чему. Она с трудом отбивалась, но понимала, что рано или поздно кто-то добьется права называться ее покровителем, хочет она того или нет. Да и на какое еще будущее она могла рассчитывать? И к этой мысли Анна отнеслась до странности спокойно, даже равнодушно. Ей бы только пережить эту премьеру. Справиться с пустотой. Понять, что все-таки живет. Что не умерла там, на снегу, глядя в серые-серые глаза. И до сих пор не было ничего важнее того единственного взгляда, когда они, наконец, сбросили маски. Все, что было после, было не с ней.

2

Мы ладно и славно окончили дело; Затеи, по счастью, нам все удались, Теперь и за свадьбу мы примемся смело!

Финальный хор допевал последние куплеты. Анна пристально всматривалась в лицо господина Оболенского, сидевшего в ложе напротив сцены, ища на нем одобрение, и с удивлением находила его. Казалось, Сергей Степанович был в восторге. Но Анна не чувствовала себя удовлетворенной с первых минут спектакля. Для ее годами развиваемого голоса партия Лизы в водевиле господина Коровкина была довольно проста. Внешность – нравилась публике. Актерского мастерства – довольно, чтобы изобразить требуемое по роли. Но Анна, исполнявшая на сцене крепостного театра Джульетту, мечтавшая играть Офелию и леди Макбет, не чувствовала в себе нужной легкости и задора для водевильной истории. Что-то в ней противилось жанру. И все же она заставляла себя играть ямочками на щеках, задорно щурить в улыбке ясные глаза, и заливаться веселым смехом на протяжении всего спектакля. Финальный же хор показался ей избавлением. Оставалось лишь выйти на поклон. И вдруг она обмерла, глядя в зрительный зал, чувствуя, что подкашиваются ноги. Совсем недалеко, всего в нескольких шагах от сцены стоял барон Владимир Корф. Все пришло в движение. Сцена. Люди. Букеты цветов. Яркость рампы. Гул голосов. Аплодисменты. И он. Немного позднее она нервно и торопливо смывала грим в своей гримерной, то и дело раздавался стук в дверь – несли все новые цветы. Она едва заставляла себя не броситься к ним в поисках той самой главной карточки. А потом поймала себя на мысли, что недоумевает, почему он сам не пришел. А потом задумалась, почему так взволнована. Действительно, почему? Потом явился господин Оболенский. Поздравил, прослезился. Передал букет с поздравлениями от Михаила. Вспомнил зачем-то Ивана Ивановича. Анне же почему-то казалось, что весьма не к месту – не о водевилях для любимой воспитанницы он мечтал. И все же, ей грешно было роптать на свою роль – она была как нельзя более кстати для бывшей крепостной с воспитанием дворянки. Оболенский отвез ее домой. Домой… Анна поселилась в меблированных комнатах мадам Бюво недалеко от театра. Скромное, но чистое и удобное, это жилье ей помог найти директор императорских театров. Тепло попрощались. Сергей Степанович вновь прослезился, на сей раз вспомнив, как прекрасны были женщины в его время, и как Анна похожа на них. А она торопилась укрыться от всего света в своем убежище. Чтобы просто понять, что же она почувствовала тогда, когда натолкнулась на такой знакомый серый взгляд. У входа стояла взволнованная горничная мадам Бюво, с которой у Анны сложились доверительные дружеские отношения. - Аннушка, милая, к тебе пришли, - торопливо проговорила она. Анна не спросила кто. Она знала. Ей оставался всего один шаг, чтобы выбраться из бездны, в которую они загнали сами себя.

3

Владимир стоял возле окна ее крохотной гостиной, в том самом месте, где она провела так много часов, пытаясь понять, что с ней произошло в ту немыслимую зиму. Он был все так же красив, но что-то в нем неуловимо изменилось. Понять же по его лицу, зачем он пришел и чего хочет, а главное, что он чувствует, было совершенно невозможно. Он просто смотрел на нее безотрывно, словно бы и не желая нарушать молчание. - Вы давно ждете меня? – спросила она, даже не поприветствовав его. И тут же отругала себя за это. Барон вдруг так привычно усмехнулся одним уголком губ и приветственно склонил голову. - Здравствуйте, Анна, - сказал он, и его голос, почти уже забытый, заставил ее сердце биться еще чаще, - я не стал дожидаться вас после спектакля в театре. Не хотел отбирать вас у ваших поклонников. Я надеюсь, вы не против, что я приехал сюда – мне хотелось, все же, поздравить вас с несомненным успехом. - Нет. Конечно, нет. Я рада вам. Я надеюсь, вам лучше? Владимир вновь улыбнулся. - Если вы о моей ране, то да, лучше. Как видите, передвигаюсь на своих двух. - Я рада, правда, - торопливо заверила она, - как Варя? Я не получала писем из Двугорского… - Мы тоже не получали ваших писем. Замолчали. Анна чувствовала неловкость. Ей казалось, что они говорят совсем не о том, что следует сказать. - С домашними все хорошо, только Варя напугала весной – сердце. Но Сычиха поставила ее на ноги, - Владимир поморщился при упоминании колдуньи, - а вы? Почему вы не остановились в нашем доме? Мне пришлось похлопотать, чтобы узнать, где найти вас. - Мне показалось, что это будет неудобно. - Да полноте, – отмахнулся Владимир, - это ваш дом, как и мой. Ваша независимость от этого нисколько не пострадала бы. Снова между ними установилось молчание. В комнате тикали часы, и было невыносимо жарко. Ей хотелось расстегнуть воротник, сковывавший ее горло, но под его пристальным взглядом она не могла пошевелиться. - Мне пора, - медленно проговорил Владимир, - еще раз поздравляю вас с премьерой. Вы были восхитительны. Прощайте, Анна. А Анна пыталась в это мгновение решить сложнейшую задачу – что отражалось в его глазах? Она сама или бездна? Невыносимо. - Это неправда, - прошептала она, - неправда… Это была не я… И вы это знаете. - О чем вы говорите? - Зачем вы прогнали меня от себя? – отчаянно спросила она, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. Владимир побледнел, но продолжал смотреть прямо на нее. - Я вас не прогонял. Я вас отпустил. - Вы прогнали меня! Называйте вещи своими именами. Зачем? Зачем все эти месяцы? Чтобы вы все равно приехали сюда? Анна была в ярости. И это было первое настоящее чувство за долгое время. Все эти месяцы! Все эти месяцы пустоты и одиночества! Для чего? - Вы не знали, чего вы хотели, - сдержанно заявил Владимир, - вы были с Мишей. - Я не была с Мишей! Никогда в действительности, и вы единственный, кто понимал это, кто отдавал себе отчет в том, что это так. - Ночь перед дуэлью, - сухо констатировал он. - Я хотела спасти вас обоих. Но пришла к вам. Неосознанно, но к вам! Ведь на самом деле, все было только между нами двоими. Как и тогда, когда вы заставили меня стрелять! Слезы все же брызнули из глаз. Анна прижала к лицу ладони и отвернулась. И вдруг почувствовала его руки на своих плечах. - Аня… - с болью в голосе прошептал он, - Аня, не плачьте… Я уеду… Я хотел только… только увидеть вас… Простите меня. - Господи, неужели вы ничего не понимаете? – воскликнула она, резко оборачиваясь к нему. Их лица находились в опасной близости друг от друга. Но зато теперь она смотрела в его глаза, напоминавшие плачущее небо, как в самую его душу. И видела. Видела там такую боль и такую любовь, что почти задохнулась от их осознания. Да неужели же он заслуживает этой боли? Он? - Зачем вы прогнали меня? – тихо и нежно спросила она, - ведь я сама себя тогда не знала… А потом протянула руку и коснулась его челки, упавшей на лоб. Ее рука немного дрожала, и она не знала, как переступить через ту черту, которая отделяла их друг от друга. И вдруг он перехватил ее руку, взял за запястье. И Анна отчетливо вспомнила, как крепко и уверенно, почти жестоко когда-то давно сцепились его пальцы, когда она держала пистолет. И как не похоже было его прикосновение сейчас – нежное и трепетное, будто бы он боялся прикоснуться к ней. - Прости меня… - с каким-то хрипом вырвалось из его груди, - я боялся твоей жалости и чувства долга… - Долга? А разве не долг женщины быть рядом с тем, кого она любит? - Аня, - севшим голосом проговорил он, - Анечка… - Ты спрашивал меня тогда… в ту ночь… люблю ли… больше жизни… И вдруг что-то изменилось между ними. Перестало существовать расстояние. Заполнилась пустота. Отступила бездна. Остались только их глаза, в которых было лишь отражение друг друга. Конец.