Кукловод

…как неожиданно представленье В театре старом: с души покров Срывает музыка. Все стремленья, И тяга жизни вернулись вновь..

Театр. Театр он посещал всего один раз, так давно, что даже не помнил подробностей. Но сейчас перед его взором неспешно плыли потертые бархатные сидения партера, струящиеся рядами к вычурно украшенной золотой лепниной сцене. Тусклая от времени позолота лож играла бликами от опутанных паутиной прожекторов прямо на его сетчатке. Бархатные, рваные по краю занавеси тяжелым потоком лились на деревянные, местами сгнившие и провалившиеся подмостки. От театрального зала мало что осталось — веяло разрушением и запустением. Многие сидения были перевернуты и сброшены с мест, ковер, некогда алый с золотой вышивкой по краю, сбит и скомкан, с потолка частично осыпалась побелка и крупные пласты лепнины, а люстра тонким разбитым хрусталем лежала в центре. Было тихо, как будто зал уже был полон зрителей, ожидающих представление. Но у Мастера складывалось ощущение, что на самом деле он единственный зритель предстоящего спектакля. Над сценой зажегся неяркий свет, неожиданно из-за кулис выплыл орган, целиком состоящий из темных металлических трубочек, сплошь позеленевших от времени и кое-где подернутых паутиной. Потемневшие клавиши регистров, местами провалившиеся, тяжелая резная скамейка, уже занятая высоким органистом. Инструмент был огромный, тускло поблескивающий темно-серыми боками, громоздкий, вычурный, как и все вокруг. Органист чуть повернул голову к Мастеру, кивнул ему, укрываясь тенями от органа и не давая возможности рассмотреть свое лицо, положил руки на клавиши и начал играть. Зазвучала торжественная музыка. Музыка. Музыка с первых аккордов захватила Мастера целиком — величественная и громкая, словно на похоронах. Звуки проникали под кожу, вызывая дрожь по телу, затуманивая разум и отнимая волю. Она вскрывала раны на сердце, препарировала душу. От этой музыки невозможно было скрыться — звуки наполнили зал до краёв, до самого потолка, стекали по обветшалым стенам, густыми каплями срывались с потолка. Ноги стали ватными, дыхание перехватило, и как бы Мастер ни силился встать и покинуть негостеприимную залу, не слышать душераздирающие звуки, сделать этого он не мог. Он словно прилип к сидению. Меж тем органист продолжать мучать его изысканной в своей жестокой драме мелодией, подкидывать видения затуманенного болью прошлого. Органист. Органист был высоким, чуть тяжеловатым в фигуре, как и все, что его окружало. Он сидел спиной к залу, и Мастер видел лишь белую полоску его затылка, выхваченную тонким лучиком света от прожектора. Иногда свет выхватывал плечо, обтянутое черным густым бархатом старинного камзола или тонкую, почти фарфоровую белизну руки, скрытую до кончиков длинных пальцев тонким резным кружевом манжеты. Пальцы музыканта с невообразимой скоростью летали над клавишами, поглаживали желтоватый потрескавшийся лак, словно он гладил прирученное чудовище. Органист то и дело вдохновленно откидывался назад в порыве эмоций, вызванных инструментом. И музыка, создаваемая им, казалось, была живой, дышащей, призраком ушедших дней кружила над застывшим в скорби залом. Мастер не выдержал и заплакал, прикрывая глаза рукой, пока органная музыка гремела в его ушах похоронным набатом. Слезы душили его, горькие, как его разбитые мечты. Он сам не помнил, как все закончилось. В зале словно выключили звук, и стало оглушающе тихо. Мастер отнял руки от мокрого, покрасневшего и опухшего лица и посмотрел на сцену. Органист стоял рядом со своим инструментом, прямой как трубки органа, жесткий как сам металл, и смотрел на Мастера. Его лицо было скрыто тенью. Бернд смог рассмотреть лишь край подбородка, охваченный треугольником темной бороды, мочку уха, окольцованную тонкой золотой сережкой и рукав бархатного камзола с вышивкой и вычурной многослойной кружевной манжетой. Открытыми оставались только ногти, покрытые черным лаком, тускло отражавшим свет прожекторов. Музыкант величественно поклонился ему, но так и остался в тени. Загадочный и непостижимый. Мастеру вдруг захотелось познакомиться с этим таинственным мужчиной, увидеть его лицо целиком. Он с трудом поднялся на подрагивающих ногах, постоял, приходя в себя, и двинулся к сцене. Каждый шаг давался невероятно трудно, словно на его ногах были кандалы, которые мешали ноге свободно двигаться. В груди лежала свинцовая плита, дышать было неожиданно тяжело, дыхание срывалось, и он никак не мог понять почему. Наконец он достиг сцены и протянул руку к музыканту, намереваясь схватить его за край камзола, как вдруг тот стал таять, терять очертания, расплываясь в неясные контуры тёмной тени. — Не уходи, — зашептал Мастер. — Не бросай меня… Но музыкант уже слился с тенью, целиком растворяясь в ней, для того чтоб навстречу Мастеру метнулось нечто, напоминающее распахнутую пасть голодного животного, собирающегося сожрать его. Раздался душераздирающий крик, едва чудовище в стремительном прыжке оказалось рядом с Мастером и коснулось его груди.