Терпение

Гилберт никогда бы не подумал, что это будет настолько мучительно для них обоих. Раньше, до встречи с Брагинским, он считал течку приятным разнообразием интимной жизни с партнёром. Этаким бонусом-поощрением от любящей Природы-матушки. Главное – не забывать предохраниться, и можно веселиться всласть все три дня напролёт. После знакомства с Иваном Гил всё чаще думает, что Природа скорее не мать, а слетевшая с катушек злобная ведьма-мачеха, ненавидящая всех своих детишек. Как иначе можно объяснить то, что происходит между «истинными»? Они с Ваней сами создали свой Ад, когда решили, что смогут перетерпеть это вместе. Мозгов у них в тот момент, очевидно, не было, иначе подобный бред не поддаётся объяснению. Не могли же они всерьёз подумать, что «великое и светлое чувство» поможет им это вытерпеть? Поможет… да нихрена подобного! Гил уверен – всё было бы в миллиарды раз легче и безболезненнее для обоих, не будь они «предназначены друг другу судьбой». Да какой идиот вообще выдумал все эти грёбаные термины?! Злость бессилия почти полностью затмевает разум, но всё же из них двоих тяжелее именно Ване. Это Брагинскому желание напрочь сносит крышу, глуша все чувства и мысли, кроме одного-единственного инстинкта. Гилберт переносит всё немногим легче, помнит, почему им нельзя поддаваться искушению. С трудом, но сдерживается, забаррикадировавшись в ванной с запасом еды на несколько дней. Разумнее было бы свалить из квартиры совсем, но это ж Брагинский – чёртов учёный-экспериментатор, решивший переть против Природы. Они «должны перетерпеть, ведь главное отличие от животных в способности управлять собой, своим разумом и инстинктами». И вот теперь тот, кто высказал эту сильную, достойную восхищения мысль, скребётся под дверью, как долбанный мартовский кот, выпрашивает, будто наркоман дозу. А он и есть мартовский кот-наркоман – одурманенный весной и витающим в воздухе сладковато-тяжёлым запахом, вызывающим буйство гормонов. Гилберт вздыхает, представляя, как всё могло бы быть, если бы он всё-таки настоял на своём и убедил своего любовника в необходимости поступить как нормальные, здравомыслящие люди. Но нет, нужно было пойти у него на поводу, принять этот идиотский ультиматум, выдвинутый Иваном ещё в самом начале отношений. «Никаких таблеток-глушителей. Мы сильнее этого, можем справиться сами, не травя организм». Ага, справляются они превосходно. Байльшмидт ёрзает, пытаясь отвлечься от уговаривающего шёпота за дверью и думать о чём-то нейтральном, а не о двух идиотах, что прямо сейчас могли бы в измотанной неге пытаться прийти в себя после бурного удовольствия и сцепки. «Действие этих препаратов ещё не до конца изучено. А что, если последствия будут необратимы?». Свой бзик с отказом от предохранения Брагинский объясняет нежеланием лет эдак через десять тратить деньги и нервы на лечение от бесплодия, возникающего примерно в пяти-семи случаях приёма препаратов из ста. Повезло ещё, что залететь можно только в период течки, а то, кто знает, может, Брагинский заставлял бы его довольствоваться лишь духовной стороной отношений?.. «"У меня есть одна теория". Да пошёл бы он вместе с этой треклятой теорией!» – думает Гил, делая глоток холодной воды, а затем, чертыхнувшись, выливает содержимое бутылки себе на голову. Действует – мысли немного проясняются и больше не напоминают кадры любительского порно. «Согласно данным исследования, почти все опрошенные пары признают самой сложной в плане самоконтроля первую совместно пережитую течку. Если нам удастся перетерпеть её, то в дальнейшем проблем не возникнет». На словах так просто. А в реальности желание придушить Брагинского почти так же сильно, как и другое, вполне ожидаемое, будоражащее мысли невообразимо развратными картинами. Хренов экспериментатор как чувствует, усиленно ноет по ту сторону двери, то слёзно упрашивая («Но мы же оба этого хотим!»), то почти что угрожая («Да таких как ты много, достаточно лишь выйти на улицу и предложить!»). Гилберт знает, что это блеф. Ваньке нужен именно он, а не кто-то там, снаружи, в этом весь смысл. Но как же отвратно это слышать! Байльшмидт вздыхает и откидывает голову назад, больно ударяясь затылком о дверь. Тихо охает и жмурится, пытаясь отогнать появившиеся в глазах чёрные точки. - Гил?.. С тобой всё в порядке? – даже потеряв крышу от весны Иван остаётся собой. Гилберт невольно улыбается, слыша в его голосе заботу и тревогу. Но отвечать нельзя – от этого одержимый похотью начинает ломиться внутрь сильнее и просить ещё жалобнее. - Ой, – внезапно тихо произносит Ваня, а после и вовсе смолкает. Байльшмидт стоически терпит почти пять минут тишины, но беспокойство берёт верх. Как знать, вдруг с ним действительно что-то произошло? - Ты там живой вообще? Ответа на этот вопрос не последовало. За дверью повисло какое-то уж слишком подозрительное беззвучие. Выждав ещё пару минут, проведённых в спорах с богатым воображением, утверждавшим, что с Ванькой там точно случилось что-то страшное (вплоть до вломившихся грабителей, которые, ломая чёртову логику, вели себя на удивление тихо), Гилберт неуверенно поднимается на ноги и отпирает дверь. Фатальная ошибка. «И всё-таки Брагинский долбанный манипулятор» – эта мысль проносится в голове Гила в тот момент, когда его грубо вталкивают обратно внутрь ванной комнаты и прижимают к стене. - Я люблю тебя, люблю, люблю, – как умалишённый твердит Иван в перерывах между поцелуями невпопад и несильными, но вполне ощутимыми укусами; Байльшмидт лишь вяло сопротивляется, чувствуя, как весь его самоконтроль рушится к чертям свинячьим. Вот дьявол! Чтобы он ещё хоть раз проявил заботу к этому сукиному сыну!.. С огромным трудом ему всё же удаётся немного оттолкнуть от себя Ваню. Ровно настолько, чтобы заглянуть в наполненные похотью глаза, в которых зрачки расширены так, что тёмно-фиолетовую радужку почти не видно, и запустить пальцы в и без того сильно взлохмаченные волосы. А затем снова притянуть к себе и поцеловать. После этого мозги уже не соображают. Жаждущее прикосновений тело берёт верх над разумом, руки спускаются ниже и обхватывают талию, тянут, заставляя прижаться ещё ближе. Обоюдное возбуждение остро чувствуется через слишком тонкую для такой ситуации ткань джинсов. Если б ещё Брагинский не тёрся об него всем телом, проклятый мартовский кот… Ладони, забравшись под водолазку Ивана (чёртов мерзляк!), ласкают его кожу нежными поглаживаниями, намеренно не касаясь особо чувствительных теперь сосков, дразня избегают эту зону. Любовник Гилберта вздрагивает и резко дёргает ткань футболки, разрывая её. Губы Вани скользят всё ниже по шее Байльшмидта, а плохо слушающиеся пальцы возятся с заклинившей пряжкой ремня, что будто до последнего пытается оттянуть неминуемое. Но подобной «защиты» хватает ненадолго – с торжествующим бряком пряжка ударяется об пол, когда джинсы быстрым, нетерпеливым движением сдёргиваются вниз. Пытаясь избавиться совсем от ставшей ненужной части одежды, Гил оступается, теряет равновесие и падает в ванну, утягивая за собой любовника. Желание слишком сильно, чтобы падение вынудило их прекратить всё это. Чёрт бы побрал Брагинского, нельзя же целоваться так одуряюще-крышесносно! Разве у них был хоть один шанс устоять перед природным влечением?.. Лежать не очень удобно. Гилберт приподнимается, стремясь не вырваться, а устроиться покомфортней. Рука Байльшмидта пытается найти точку опоры и натыкается на кран. Ледяной душ окатывает их обоих, на короткий миг заставляя очнуться от наваждения. Гилберту этого хватает, чтобы улизнуть от любовника и захлопнуть дверь прямо у него перед носом, не забыв подпереть её стулом, дабы избежать повторного срыва. - Открой! Ведь ты же хочешь этого не меньше меня. Так зачем же нам мучить друг друга?.. Пару дней. Нужно перетерпеть всего пару грёбаных дней, а потом всё снова будет как раньше: невозможно милый Ванька, шепчущий нежности по утрам, мелкие стычки из-за слишком разных характеров и привычек, жаркие примирения после них... Нужно лишь перетерпеть пару мучительно долгих дней и постараться самому не сойти с ума, выслушивая одержимый бред Брагинского. Его нельзя выпускать – Гил совершенно не контролирует себя рядом с ним, наглядным подтверждением чему были последствия этого необдуманного поступка с открытием двери. Подумать только, они чуть не совершили одну из самых больших глупостей (другую самую большую глупость они всё-таки совершили, решив, что смогут разобраться с этим сами)! Решено – он сейчас же сбежит из этой чёртовой квартиры. Запасы еды и воды на это время у Брагинского есть, а сам Гил перекантуется двое-трое суток у брата. Да, Брагинский обидится. Да, будет долго капать на мозги, обвиняя в срыве пытки «эксперимента». И наверняка ещё не раз припомнит ему это в дальнейшем, своим извечным «если бы…». Плевать. Перетерпит. Только вот... - Scheiße! – невольно вырывается у Байльшмидта, когда он понимает, что ключи от квартиры остались в ванной, в пресловутых джинсах, как и телефон. Они в ловушке на эти два дня. - Гил, открой! – вновь напоминает о себе «пленник» уже не жалобным скулежом, а полным злости и нетерпения криком. - Да трахнитесь вы уже, задрали! – с ненавистью советуют из соседней квартиры, что превосходно слышно через открытую форточку. - Щас я тебя трахну твоей грёбаной дрелью, – не остаётся в долгу Гилберт и наградой ему за это служит тихий Ванин смешок. Ну хоть не крики и нытьё. - Гилберт... – голос Брагинского пропитан теплотой и нежностью, отчего его сожитель мгновенно настораживается. Это что, новый ход слетевшей от жажды плотских утех крыши? – Спасибо. «Вот те раз! Неужто мозги на место встали? Как-то подозрительно быстро, – усмехается Гил, но всё же произносит вслух лишь: - За что? Байльшмидт неуверенно смотрит на стул, препятствующий открытию двери. Тело тянет обратно в объятья, кожа немного ноет в местах укусов, организм требует разрядки. А может, к чёрту всё?.. Ванька, рано или поздно, всё равно выбьет дверь, так к чему эти старания? - Не открывай, – словно прочитав его мысли, предостерегает Иван. А затем шепчет едва различимо, но уже без одержимости: – люблю тебя. - С чего это ты вдруг такой правильный? – Гил разочарованно вздыхает и садится на пол, прижимаясь спиной к стене рядом с дверью. Вот именно сейчас ему нужно было включить разумность! - Мы люди, а не ведомые инстинктами животные. Мы должны с этим бороться... – вслушиваться в речь Брагинского бессмысленно. Всё то же самое он говорил и вчера, и задолго до этого. Будет твердить об этом завтра и потом. Зато это его отвлекает, а Гилу приятно вслушиваться в интонации, повышения и понижения голоса, в яркие, живые эмоции и приближать разрядку, помогая себе рукой. Докатился – заниматься рукоблудством, как какой-то неполовозрелый школьник. Но это приносит хоть какое-то облегчение. Ни о каком удовольствии и речи быть не может: организм требует сцепки и это невозможно заменить чем-то иным. – Чем ты там вообще занимаешься? - Угадай, – произносит Гилберт быстрее, чем успевает подумать, и тут же замирает, прислушиваясь к реакции по ту сторону двери: не вызовет ли это новый приступ острого желания? - Извращенец, – насмешливо раздаётся в ответ, и Байльшмидт счастливо улыбается, понимая, что первый пик миновал. Желание временно стихло, но совсем не ушло. Не уйдёт ещё несколько дней, пока не кончится течка. Остаётся лишь запастись мужеством и, тихо матерясь сквозь зубы, терпеть. В следующий раз Гилберт на это ни за что не согласится. Никогда. Как бы Брагинский ни уговаривал, что бы ни предлагал в качестве награды за уступку. Лучше уж завести пару спиногрызов, чем терпеть это всё снова и снова, раз за разом сходя с ума, мучая и себя, и его. А пока остаётся только ждать, надеясь, что не придётся принимать радикальные меры и вылезать через форточку. Всё-таки, седьмой этаж не очень к этому располагает. Так что терпение, Гилберт, терпение.