Падал Теплый Снег

      С Зимой приходит долгая Ночь и долгая Тьма. Эти простые истины с самого детства втолковывали детям Старков, но они никогда не воспринимали их всерьёз. Всё это были шутки, сказки старой Нэн, да и только. Зима, она всегда была где-то близко, но всё ещё очень далеко, так далеко, что и думать нечего. Ребёнком тебе трудно поверить в то, что предрекают взрослые. Зима уже здесь.       Санса спокойно лежала на своей кровати, уставившись на каменный свод своих покоев. За окном было довольно темно, и только свет ночника позволял ей различить тонкую сеточку узоров плит наверху.       Каждый раз после пробуждения Леди Старк подолгу изучает потолок над головой, надеясь не узнать в этих трещинах и потемнениях те же самые трещины, что были в её предыдущих покоях, в покоях Леди Болтон. О, она хорошо изучила те куски гранита, она разглядывала их часами в перерывах между пытками, что её муж называл супружеским долгом. Только так, уставившись куда-то наверх, она могла забыть о своём искалеченном теле, о синяках, что покрывали молочную кожу от самой шеи до пят, о кровоточащих ранках, от вырезанных с особой любовью охотничьим ножом причудливых узорах, шрамы от которых по сей день украшают её худые плечи и ноги. Она помнила, как искала в гранитных трещинах иллюстрации к детским сказкам, рассказанным голосом старой Нэн, пока её молодой муж шептал проклятия и угрозы, с остервенением вгрызаясь в её уши, так она отвлекалась. Один раз он откусил кусочек мочки уха, и Санса даже не пикнула, просто не заметила. Это разозлило его ещё больше. Та ночь действительно была самой худшей в её жизни, она не могла подняться с кровати больше месяца.       Сейчас, каждый раз открывая глаза, она ужасно боялась обнаружить себя там, в месте, где из неё по крупицам выжимали остатки Старковского естества, заменяя чёрным дымом и болью. «Ты больше никогда не будешь прежней», — любил он повторять, каждый раз приступая к своим «ласкам». Прошлого не изменить. Она ненавидела Рамси Сноу, но он был прав: она теперь другая, она никому больше не позволит управлять своей судьбой, она стала сильнее, она — Санса Старк. Она скормила память о нём голодным псам!       И всё равно, каждый раз открывая глаза и видя каменные своды Винтерфелла, молодая женщина напряжённо начинала разглядывать узоры на граните. Она боялась просыпаться.

***

      Зимнее солнце ужасно лениво: оно поднимается над горизонтом очень поздно и совсем на чуть-чуть, спеша вновь укрыться тьмой и отдохнуть. Зимой время течёт по-другому. Джону сложно было сказать, было ли сейчас раннее утро или поздняя ночь. Впрочем, ему не было до этого дела. С точностью он мог сказать лишь то, что проводит без сна уже третьи сутки. Король Севера, сгорбившись, сидел перед камином в своих покоях, пока его лютоволк видел уже десятый сон, и, кажется, в этот раз он за кем-то гнался, потому как его лапы слегка подергивались, неритмично шаркая по деревянному полу когтями. Иногда Джон ему завидовал: ведь, наверное, это так здорово - чувствовать себя абсолютно свободным и наслаждаться жизнью такой, какая она есть, охотиться и бегать быстрее ветра по лесам и полям, крепко спать.       Он ухмыльнулся и уселся поудобнее в деревянном кресле, рассматривая языки пламени на фоне гранитной стены камина.       Когда-то ему снились подобные сны, даже казалось, будто он становится самим Призраком и исследует земли за Стеной. Сейчас ему не снятся сны. Больше нет. Многое изменилось, и, несмотря на то, что его друзья и соратники признали в нём «старого» Джона, они ошибаются. Он уже не тот, кем был несколько месяцев назад. Не тот, кто произносил со слезами на глазах слова прощания над погибшими братьями. Не тот, кто отважно бросался навстречу смерти в Суровом Доме. Просто не тот.       В последнее время Белый Волк любил проводить время, греясь у огня и вспоминая прошлое. В его голове воскресали картинки бесконечных долин, проносящихся мимо, когда они с Роббом и Теоном устраивали скачки близ Винтерфелла. Он помнил лошадей в мыле и брань Грейджоя, потому как он всегда приходил последним, как сильно бы ни терзал кнутом своего скакуна. Помнил, как ему было весело в шутку сражаться с Арьей на деревянных мечах, как он смеялся, когда девочка, насупившись, с самым серьёзным видом пыталась проткнуть его палкой. Казалось, будто по комнате вновь громогласным рёвом раздаются хмельные песни новоиспечённых братьев Ночного Дозора, и он сам, рвя глотку, старается подбирать верные слова, а затуманенный разум всячески препятствует ему. Джон Сноу продолжал сидеть перед камином, глядя на стихию, приручённую человеком, и вспоминал ту, которую никто и никогда не мог бы приручить, ту, чья свобода рвалась изнутри, «поцелованную огнём» — Игритт. Рядом с ней, в её объятиях и ему самому ненадолго удавалось забыть о том, что такое долг и честь, а просто быть здесь, в этом мире. Помнил он также, как огонь забирал её тело, словно оно принадлежало только ему.       И страшно было не то, что он многих потерял или многое упустил. Страшно было то, что Джон помнил лишь хронологию событий, но не эмоции, что он испытывал. Пугало, что каждый раз, когда он вспоминал своих погибших друзей и близких, всех тех, кто был ему дорог, его сердце билось ровно, он ничего не чувствовал.       Единственное, что было здесь с ним, — это страх. Страх заснуть опять, как тогда, лёжа на снегу под скорбный вой Призрака. В том сне была только тьма, медленно сосущая его душу. Красная женщина смогла справиться с тьмой, но процесс необратим. Джону было лишь интересно, сколько раз нужно умереть, чтобы окончательно превратиться в ничто. И ему было страшно засыпать.