Маскарад

Ки шел по тротуару, глубоко засунув кулаки в карманы, и с досадой попинывал попадающиеся камешки, представляя каждый из них допущенной ранее оплошностью. Вот этот — Господин Соврамши, а этот — Сэр Возомнивши, вот этот кругляш — Синьор Надутый Индюк, а этот — Дон Кусачий Лук, этот — Месье Холодец, а эта россыпь — стадо глупых овец. Толком не было понятно, то ли юноша старается отвлечься, то ли таким образом тешит себя мыслью, что отпинывает собственные же проколы. Он только сейчас осознал, насколько смешон был, есть и будет в своих претензиях и попытках прикрыть от Чжонхёна реальное положение вещей. Следующий за ним на расстоянии пары метров молчаливый молодой человек не пытался как-либо прервать его бесполезное занятие и не спускал взгляда с его фигурки, готовый в любую минуту удержать юношу от возможного побега. Но тот с побегом, на его немалое удивление, не спешил. Весь обед Ки просидел как на иголках. Кусок не лез в горло, хотя он и без того в него бы не полез. И виной тому был не только Чжонхён, не спускавший с него голодных глаз, но и старик, с которым молодой человек оказался вдруг знаком. Юноше задавали какие-то вопросы, и Ки все время юлил, стараясь не выдать информации, больше положенного. Как бы там ни было, он все еще оставался выходцем из низших слоев. Хотя стоило признать, что, узнав о его дружбе с Чжонхёном, отец Лии и ее на редкость самовлюбленный жених поглядели на него по-другому. Нет, они не воспылали к нему безграничным уважением, в их взглядах читался лишь отголосок страха, который Чжонхён неизменно вызывал в душах людей. Что ж, пусть лучше боятся, чем презирают. Тем более, причина презирать его у них могла бы появиться, если бы они знали о характере их с Чжонхёном «дружбы». Впрочем, откровенно говоря, страх в их глазах слишком явно боролся с этим презрением: для них Ки был всего лишь каким-то человечишкой, участвующим во блажи Лии, о которой они имели более чем смутное представление. Что было бы, узнай жених с отцом, сколько времени Ки проводит с девушкой действительно наедине — без служанки в извечных компаньонках? Грубое нарушение, за которым могло последовать расторжение помолвки. Но никто не знал об этом. К счастью для девушки и ее семьи. Как много секретов. На рыхлых лицах тысяча и одна маска. Под губительным действием окружающей его чопорности и до неприличия белоснежной благопристойности уже казался позабытым сном тот вечер Маскарада, на котором он когда-то побывал. В какой-то неуловимый момент волна бессмысленных, формальных вопросов настолько его накрыла, что Ки едва сумел удержаться от язвительного ответа и то потому, что этот ответ был предвосхищен репликой Чжонхёна. — Кибом, у вас красивые пальцы. Вы играете? — Играет, — чуть хрипловатый голос Чжонхёна раздался внезапно и перетянул на себя внимание неподготовленной компании, включая внимание Ки, тотчас же сообразившего, что последует далее. — Исключительно на нервах своих обожателей. Ответ вызвал смех, и бледные щеки юноши раскрасили пятна гнева. Что лучше: удавить этого обольстительного гада прямо сейчас, но при свидетелях или позже разобраться с ним куда более кровавым и беспощадным способом? — Актеры, что с них возьмешь, — со снисходительностью, чрезвычайно задевшей Ки, произнес жених. Кибом намеренно не стал запоминать ни имени, ни фамилии этого человека и про себя называл его только так, если не хуже. — Актеры. Нежные души, капризные характеры, — это заговорил голубоглазый старик, имени которого Ки до сих пор не знал. Лия, по случайности или нет, представила его лишь как своего дядю. Как ни странно, его реплика не вызвала в душе Ки бурю раздражения, поскольку тон произнесенных слов смягчал их смысл. С этим стариком явно творилось что-то странное. Хозяйка стола бросила на своего юного гостя извиняющийся взгляд, но юноша не заметил его, поскольку сердито глядел перед собой, как ей показалось. На деле же он смотрел в смеющиеся глаза Чжонхёна, неосознанно стиснув в кулаках и нож — в левом, и вилку — в правом. Воистину, его терпение проходило невиданную проверку. И проходило, стоило признать, с блеском. В то же время в голове крутился вопрос: причисляет ли Чжонхён себя к числу упомянутых обожателей? За искрами веселья в черных глазах ответа не находилось. Когда фальшивое внимание к его персоне ослабло, с кислой миной Ки принялся гонять кусок картофеля по тарелке, рассеянно слушая скучный разговор. Его тарелка была полна, в то время как тарелка Чжонхёна планомерно пустела, несмотря на то, что Ки ни разу так и не увидел, как тот ест. Поначалу юноша мимолетом удивлялся, но вскоре отыскалась причина пустеющей тарелки. Обронив по-случайности вилку, краснеющий Ки сунулся под стол и обнаружил у его ног небольшого лопоухого пса, тут же поднявшего голову и приветливо замахавшего хвостом. Толстячок лежал тихо, как мышь, но глаза его радостно блестели в предвкушении очередного жирного куска. Собаку привыкли перекармливать, чему она сама, собственно, не очень противилась. Кулак Чжонхёна, адресованный зазевавшемуся Ки под столом, заставил юношу опомниться и вынырнуть из-под стола. Безусловно, он нарушил правила этикета, но он бы нарушил с сотню их, если бы была возможность исчезнуть с этого обеда. Раздевающий взгляд Чжонхёна, который, похоже, замечал только Ки, нервировал юношу. Не самые подходящие время и обстановка для игр, вполне справедливо считал Кибом. Но Чжонхён на этот счет придерживался другого мнения и продолжал проделывать свои фокусы как с едой, так и с попытками довести юношу до точки кипения. В обоих смыслах. Ки хотел видеть Чжонхёна? Чжонхён пришел. И в его глазах Ки уже лежал обнаженным на этом разнесчастном столе, задыхался и просяще мяучил под нависающим над ним человеком, десятки раз кончая и требуя еще. Юноша очень четко увидел эту сцену, даже почувствовал, как легкие сжимает от недостатка воздуха, вследствие чего сердито выдохнул. Таким был их самый первый раз, разве что происходило все не на обеденном столе, а на полу в кабинете Чжонхёна. И вот за этот раз юноше было больше всего стыдно. Они не просто не разлипались ни на секунду, они будто склеились навечно, перекатываясь по покрытому ковром полу и покрываясь новыми слоями пота, самозабвенно целуясь и доводя друг друга до сумасшествия. Перед глазами непрерывно взрывался фейерверк. Ему даже в голову не могло прийти, что он способен так много за раз… ну, в общем, с ним тогда явно было не в порядке. Впрочем, то же самое можно было сказать и о Чжонхёне, ныне явно готовом устроить незабываемое фейерверк-шоу на глазах посторонних. Ки засопел недовольно. Неудивительно, что он так отощал за неделю, они же не ели ничего, только бесконечно трахались во всех мыслимых и немыслимых местах и во всех… ахм… На этой мысли юноша залился краской и поглядел в потолок, надеясь, что своей алебастровой белизной тот сумеет отвлечь его от непристойных мыслей. Но неудача… Во всех позах. Да, во всех немыслимых для него, но не для Чжонхёна, позах, про которые юноше не хотелось даже мельком вспоминать и в которые он себя больше не позволит поставить! И уж тем более никогда не позволит он себя больше связать! Не раз и не два Ки встряхивал головой, отгоняя навязчивые образы и звуки, на что получал с ворох недоуменных взглядов и неизменную хитрую ухмылку. Не удержавшись, Лия в который раз заботливо справилась о его здоровье, намекая на его полную тарелку. Ки отшутился и поднес вилку с многострадальным куском картофеля ко рту. Он даже умудрился его немного пожевать. Но стоило центру всеобщего внимания сместиться на жениха Лии, как тут же выплюнул кашицу в свою салфетку. Его проделка не была замечена никем, кроме играющих с его выдержкой озорных черных глаз. Чжонхён по привычке водил пальцем по скатерти стола, прислушиваясь к застольной беседе и изредка вставляя в нее свои мысли, словно напоминая всем о своем присутствии. И гладил взглядом юношу напротив, готового от неудобства, возбуждения и чувства вины вот-вот сорваться с места. От молодого человека не укрылись ни мимолетные переглядывания Кибома со стариком, сидевшим с ним по соседству, ни счастливая улыбка, появлявшаяся на губах хозяйки стола при взгляде на его мальчика, ни виноватая неловкость, сквозившая временами во всем облике юноши. Когда Чжонхён поднялся со словами о том, что у них с Ки намечена на сегодня еще пара важных дел, юноша поглядел на него с благодарностью. Благодарность исчезнет сразу же, как только он начнет его поддразнивать, но именно сейчас она была важна. Она грела, она сближала их, сплавляла две очень разные и похожие детальки. Шов был грубым и крепким. Крепче дерганных швов их сумасшедшей близости. Еще одна весомая копейка в копилку. Ки может быть очень отзывчивым, если его всячески ублажать и ни в коем случае не перечить. Первое доставляло удовольствие и самому Чжонхёну, а с последним… у него имелись известные проблемы. Этот зверек еще не до конца приручен, он вспыхивает праведным огнем от любой искорки, тем не менее, молодой человек уже не был уверен, желает ли полного подчинения. Кому нужна марионетка? Чем непредсказуемее реагирует на него этот бесенок, тем живее чувствует себя он сам. Чжонхён поглядел в спину устало бредущего перед ним мальчишки. Вот, например, весь обед Ки с превеликим трудом сдерживал себя. Молодой человек был уверен, что останься они наедине, он поплатился бы за свои едва осязаемые поползновения в сторону Его неприступности, после чего был бы обязательно вознагражден сбитым дыханием, жаркими поцелуями и испариной, выступившей на коже. Ну, а потом Чжонхёна обязательно бы проинформировали, что такое харакири и на его собственном примере показали бы, как его правильно делать. А парой десятков минут ранее, к примеру, прижатый к стене в каком-то переулке, вопреки ожиданиям юноша не визжал от недовольства, но прятал виноватый взгляд и проявлял удивительную покорность. — Лие приходили письма с угрозами, — бормотал тогда мальчишка себе под нос, явно стараясь отвлечься от того, что его тревожит и вызывает в душе чувство вины. Временами он и впрямь верит в то, что Чжонхён читает его мысли, поэтому старается лишний раз не думать о запретном. Впрочем, даже если молодой человек и не обладает сим чудесным даром, происходящее между ними двоими вполне может сойти за чтение мыслей. — Вроде как она должна перестать общаться со мной, — добавил Ки, прожевав половину слов, как ту протравленную картофелину на обеде. — Ты думаешь, это я? Мальчик лихорадочно мотает головой, но Чжонхён выхватывает из какофонии уличных звуков тихий выдох облегчения. Кто-нибудь другой, слабее его, ранимее его, чувствительнее его, наверное бы, обиделся, но не Чжонхён. Он понимает логику Ки, он следит за всей цепочкой размышлений и отрывистых выводов так, словно они — его собственные. Он всегда с легкостью читал его — в списке подозреваемых, способных завалить девушку угрозами, Чжонхён стоял бы на последнем месте, однако, стоял бы. Нельзя отмахиваться от невероятных предположений, иначе рискуешь проморгать истину. Именно так мыслил бы и сам молодой человек в подобной ситуации. Чжонхён даже назвал бы Ки имя ревнивицы, если бы ему не было интересно понаблюдать за шагами, которые юноша предпримет в поисках обидчика своей ненаглядной девчонки. Насколько они будут соответствовать его ожиданиям? Молодой человек уверен, что на все сто процентов, а то и на двести. А потому, поддавшись очередному приступу ревности, запретил Ки искать. И снова — просто взяв с него обещание, которое мальчик, находясь в уязвимом положении, охотно дал. Как легко красть у него эти обещания, стоит лишь подойти ближе, включить обаяние на полную мощность и Ки уже плавился, как нежнейший шоколад под солнцем. Однако Кибом не был бы Кибомом, если не пытался противиться запретам. Временами у него выходило весьма недурно, иногда он почти перекрывал волю Чжонхёна. Но к радости молодого человека, юноша довольно быстро выдыхался и тут же спешил в свою норку набираться сил. Вот тут-то нездоровилось уже Чжонхёну, ибо сил Ки набирался исключительно от него. Вернее, не набирался, а бессовестно крал, вытягивал, одновременно выматывая его. Раньше слабым источником сил являлись сладости, к которым ныне Ки потерял всякий интерес, обнаружив заветную дорожку к источнику помощнее, и природные материалы, которые чаще всего составляли деревянные изделия. Ирония, но собственным бездонным резервом юноша воспользоваться не мог. Этот резерв предназначен для окружающих и в первую очередь для Чжонхёна, как для того, кто подарил ему, как это ни парадоксально, такую жизнь. А была еще влюбленность, которая тянула их друг к другу, создавала дорожку из мыслей, поступков и слов, противоречащих друг другу, но оставлявших стежок за стежком, сшивая края разорванной когда-то ткани. Еще одна весомая монета в копилку, о которой Чжонхён позволял себе говорить лишь изредка. Все в том же переулке после выпущенных на свободу слов он сорвал с точеных губ сладкий поцелуй и отпустил размякшего виноватого парнишку. Он знал причину, вынуждавшую того ощущать вину. Он знал про все делишки, в которые его мальчика за ошейник пыталась втянуть шайка колдунов. И он знал, как Ки поступит, поэтому был готов к последствиям. — Ты сегодня вновь не голоден? — С чего ты взял? — едва слышное бормотанье доносится до ушей Чжонхёна. Сбитое дыхание Ки все никак не восстановится, и молодому человеку это немного льстит. Ему льстит, что Ки возится, вставая то так, то эдак, делая вид, будто ищет удобного положения, тогда как на деле просто трется об него. — Бомми, когда в следующий раз встретишься с… — Чжонхён с трудом пересилил себя, — девушкой, поинтересуйся у нее здоровьем собачки. — Что? — удивление в карих глазах и резко замершее тело. — Думаю, нас… — Чжонхён отошел от Ки на несколько шагов, лишив того тепла своего тела. Взгляд юноши на миг наполнился разочарованием, после чего в них засветилась трезвость рассудка. — Ну, хорошо, так и быть, меня сегодня пытались надуть. Крайне неудачно. — Причем здесь собака? — Так ты не голоден? Раздражение вновь поднялось в Ки, Чжонхён это чувствовал ярко — кожу словно усеяло тонкими иглами. — Я не до-го-ня-ю, — последовал членораздельный ответ, свидетельствовавший о том, что раздражение перетекает в ярость. — Ау, в этой головке еще остались мысли? — Чжонхён мягко постучал набалдашником трости по лбу юноши. — Съешь пончик. — Я доверяю твоему чутью, — произнес он вдруг доверительно, нерешительно поднеся руку к лицу Ки. Юноша дернул головой. — Тебя пытались сегодня отравить? — Ты мне скажи. — Я не знаю. — Знаешь. Именно ты — знаешь. — Я не знаю! Что я должен знать? — Ты совсем сегодня не голоден? — Нет! Я не голоден. Я никогда не голоден. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра, ни через месяц, ни через год! Я только трахаться хочу, но я не голоден! — Значит, собачке не повезло. Выдав гневную тираду, юноша, очевидно, задохнулся в эмоциях, и потому не ответил. Улыбнувшись вспышке, молодой человек подошел к нему ближе, мягко обнял его рукой, нежно скользя пальцами по талии, и прикоснулся к его губам в поцелуе. Вот так просто. Настолько просто и бесхитростно, что Ки от изумления первое время не мог пошевелиться. Не было ни уловок, вроде предварительных заманивающих слов, ни отвлекающих маневров. Только взгляд, схвативший его в капкан. И невесомое желание. Его, его тела, его губ. Ну… тоже своего рода уловка. Ки схватил Чжонхёна за шею, прижимаясь к нему изо всех сил. Гнев погас так же быстро, как вспыхнул. И его место по новой заняла вина, ядовитое действие которой усугублялось нежностью. «Время настало, юноша». Настало. Что-то страшное и необратимое чудилось ему в этих словах. Наставал конец безмятежному и даже скучному ходу времени. Стрелки часов незаметно разгонялись до неимоверной скорости. Он разорвал невесомый поцелуй. И где-то в глубине проскользнуло сожаление. — Откуда ты знаком с этим стариком, дядей Лии? — Этот вопрос настолько важен? — приподнятые брови говорили о недовольстве Чжонхёна. — Да, — Ки выбрался из его объятий и засунул руки в карманы от греха подальше. — У нас с ним дела. — Какие у тебя с ним могут быть дела? — А какие дела с ним могут быть у тебя? — Никаких, — произнес Ки, жалея о том, что вопрос сорвался с губ, прервав более приятное занятие. — Нас Лия сегодня познакомила. Полуправда и снова чувство вины. Он не врет, вот только Чжонхён усмехается уж слишком самоуверенно. Ки запоздало сообразил, что допустил очередную оплошность. Обмануть того, кого не смогли обмануть и более изощренные лжецы. Не слишком ли он много на себя взял? Что еще знает Чжонхён? Или не так: как много он уже знает? Недовольно запыхтев, Ки развернулся и вышел из неприметного закутка на безлюдную улицу. Коря себя за редкостный идиотизм, юноша не обратил на окружающую тишину никакого внимания. Молодой человек молчаливой тенью следовал за ним, вслушиваясь в него и всматриваясь в напряженный профиль. За время их долгой разлуки Ки успел сменить свой гардероб. Вопрос средств отпадал сам собой: видимо, что-то от участия в спектакле ему перепало. Чжонхён был осведомлен о неудачных попытках юноши добраться до сбережений, хранящихся в банке. Иных способов добыть деньги у него не имелось, об этом молодой человек знал наверняка. Чего он не знал, так это причины подобных перемен. Ки менялся на глазах, это он чувствовал. Но менялся неуловимо — только трехмесячная разлука смогла показать насколько неуловимо. Юноша недовольно повел плечами, словно услышав чужие мысли. Чжонхён улыбнулся, но промолчал. Рисковый врунишка, не раз выходивший сухим из воды благодаря везению и, чего греха таить, очарованию, которое засияло ярче, когда он приоделся. Его очарованию даже эта чертова прожорливая собака поддалась, что говорить о людях, всю трапезу невольно украдкой бросавших на него заинтересованные взгляды. Тем не менее, вопросы компании, собравшейся за обедом, откровенно веселили Чжонхёна, ибо искренности в них не было ни на йоту, разве что девушка отличилась повышенной заботливостью. Неужели им и впрямь интересно узнать, какого композитора он причисляет к своим любимым? Знал бы мальчишка хотя бы одного. Но забавнее всего оказалась реакция Ки — белый дым из его ушей не шел только потому, что он валил прозрачными клубами из его раздувающихся ноздрей. В этот момент юноша подходил на разозленного быка, того и гляди начнет копытом рыть землю и присматривать первую мишень. Они остановились у дома Чжонхёна — Ки прямо рядом с низкой калиткой, молодой человек в паре шагов от него. Юноша задумчиво поглядел на окна его квартиры, витая где-то в своем мире и даже не осознавая своего местонахождения. Братья, он снова думает о братьях. Но юноша недолго задержался у калитки. Пройдя мимо, он продолжил путь по улице, немало заинтриговав Чжонхёна. Даже не зайдет? Они пробродили на морозе около трех часов. Не знай молодой человек город как свои пять пальцев, он бы побился об заклад, что они вдвоем истоптали все имеющиеся в нем улицы. Можно было бы облегчить свою участь и забраться в экипаж, следующий за ними чуть поодаль, но что-то удерживало его от этого поступка. Кто-то, необычайно глубоко погрузившийся в свои мысли. Такое поведение не очень вязалось с образом, сотканным сознанием Чжонхёна из тысяч мелких деталей. Посему, вполне возможно, младший братец вновь бесцеремонно пытается завладеть мыслями Ки. Эта маленькая вечно голодная бестия начинала Чжонхёна раздражать. Она превращала его мальчика в неугомонного маньяка, стоило Ки уступить главенство над своим разумом. Но в последнее время попытки становились все слабее и слабее, поскольку некогда крепкая связь истончалась. Пусть эта тварь цепляется за старшего, который если и наведывается в голову Ки, то довольно редко и то в виде неуемных порывов к размышлениям. Сумерки тихо опускались на заснеженные улочки. Воздух холодел и холодел. Чжонхён вдруг понял, что начинает замерзать. Скупые снежинки, закружившиеся в воздухе, запутывались в волосах и ресницах, щекотали кожу. Если ничего не предпринять, то они вдвоем окоченеют в этом бесцельном стаптывании ботинок. Их и без того неинтенсивная прогулка вовсе перестала согревать. Тем более, случай благоволил: Ки остановился напротив подъездной двери дома, в котором они с братом жили. Комната к слову, до сих пор оставалась за ними двоими и не столько по просьбе мальчика, сколько по его собственным словам, вскользь брошенным домоправительнице пару месяцев назад. Впрочем, Ки это знать не к чему. Он схватил парнишку за руку и потянул в сторону двери. Ки беспрекословно повиновался, находясь в своеобразной прострации. Кончик носа и ушей принялось жечь, стоило им зайти в подъезд. Юноша попытался выдернуть руку из хватки, но слабо и скорее для вида. Коридор вновь пестрел детишками, шумевшими, галдевшими, ревущими и раздражающими все его естество. Порыв заткнуть уши пальцами был благополучно пережит еще до того, как они вдвоем оказались в комнате, тонущей в темноте: луна сегодня скрылась за облаками. Ки сделал пару шагов вглубь и обернулся на молодого человека, прислонившегося спиной к закрытой двери. Бедлам за ней приглушенно доносился до них двоих, оставаясь фоном, но уже не досаждая. Встретив пристальный взгляд исподлобья, Ки стушевался и растерянно оглянулся, выхватывая из головы воспоминания их редких встреч в этой комнате. Глупо как-то получалось тогда. И сейчас глупо. Он стянул шарф и бросил его на креслице, туда же через какое-то время полетело пальто — замерзшие пальцы плохо слушались, поэтому с пуговицами пришлось повозиться. Ки неуклюже снял ботинки ногами, одновременно пытаясь справиться с пуговицами рубашки и не оторвать их, наплевав на аккуратность. Ему нравились его новые вещи. Чжонхён, поняв молчаливый намек, последовал его примеру. Несколько минут спустя, отчаявшись расстегнуть рубашку полностью, юноша оставил свое дело на полпути и, тяжело вздохнув, забрался на кровать, издавшую жалобный скрип. Недвижный силуэт застыл у ее изножья в безмолвном ожидании разрешения. Нужно только протянуть руку. Однако вместо этого юноша откинулся на локти, проворчав: — Не расстегивается. — Помочь? — Ки скорее услышал, чем увидел незлобивую насмешку и… промолчал. Взгляд сам по себе переместился на упомянутую рубашку. Непослушные пальцы тоже запоздало начало жечь, а вот нос с ушами, похоже, успокоились. За этими прохожими мыслями он не заметил приближения Чжонхёна и вздрогнул, когда за столь важное расстегивание пуговиц принялись чужие пальцы. Кровать не издала ни скрипа, словно молодой человек был невесом, хотя Ки не понаслышке знал об обратном. Взгляд вверх и сознание растворяется в черноте. Последовав порыву, Ки схватил Чжонхёна за шею и притянул его к себе. Не решаясь коснуться его губ плотнее, в легком, едва ощущаемом касании он словно просил разрешение на большее так же, как минутой ранее его просил и не получил сам молодой человек. Провел один раз по его губам, отстранился. Второй, снова отстранился. Чжонхён улыбнулся, и вновь Ки скорее почувствовал, чем увидел это. Прикрытые веки обостряли ощущения. Так и не дождавшись желаемого, он углубил поцелуй, не сомневаясь, что получит жадный ответ. И причем здесь вообще пуговицы? Чжонхён дернул его рубашку в стороны, и тех как не бывало. Горячие ладони заскользили по телу юноши, отчего по его коже обежали мурашки. Пальцы подергали за кольцо, погладили шрам над сердцем, крепко ухватились за цепочку и потянули ее вверх. Ки громко застонал в поцелуй и так же громко его разорвал. — Я возражаю, — прохрипел он, неохотно отодвигаясь от Чжонхёна. Больше всего ему хотелось в данный момент наброситься на того голодным зверем и больше всего он боялся в данный момент снова потеряться. — Против чего? — Против… умерщвления ни в чем не повинных собачек, — брякнул юноша, краснея. — Обратись к защитникам животных, — пробормотал Чжонхён, потянувшись к нему за новым поцелуем. Ки еще дальше отодвинулся и уперся спиной в спинку кровати. Он прижал кулаки к груди, будто опасался, что руки сами по себе потянутся в ненужную сторону. — И все же я возражаю. — Мне тебя приковать наручниками к кровати, дабы ты не смел возражать? Ки шумно сглотнул, мотнул головой, подумал и вновь мотнул головой. Самое оно. Быть беспомощно пристегнутым наручниками в лапах… то есть руках Чжонхёна. О да, все в нем возбужденно ликовало при этой мысли. — Это не помешает возражать. Я умею пинаться. — Я тоже много чего умею, могу устроить показательное выступление. Чжонхён отпустил его цепочку и в свою очередь отстранился. Под его внимательным взглядом темные глаза Ки в панике заметались по комнате, выхватывая очертания предметов скупого интерьера. Ему отчаянно хотелось контакта, но он не желал ответственности. Выбор, почему его не может сделать молодой человек напротив? Ведь он тоже тяжело дышит, он тоже хочет, но неподвижно ждет его… запоздалых возражений. Так не должно быть, его должны принуждать к этой связи, а получается, что с каждым разом свой выбор он делает сам. Ведь столько раз мог оттолкнуть, но не отталкивал или отталкивал и тянул обратно. И уже не скрыться за отговорками о том, что он, де, обязан втереться в доверие. Чжонхёна не обманешь. К чему тогда обманывать себя. Юноша еще раз сглотнул и прикрыл глаза. Все получается очень и очень смешно. Его глупая бравада, сеть из лжи, укутывающая его в кокон, нежность Чжонхёна, из-за которой невозможно злиться, и боязнь отвечать за собственный выбор. Братья, бывшие где-то там, за гранью его реальности. Чжонхён мягко провел пальцем по его скуле, откинув светлый локон. Ки вздрогнул и испуганно распахнул глаза. Он осязал внезапную злость Чжонхёна так же, как и его улыбку несколькими минутами раньше. Стало вдруг зябко и голову покинули все мысли о каком-то смехотворном, ей-богу, выборе. — Надумал? — Что? — Насчет показательного выступления. Ки пожал плечами. Чжонхён схватил его за предплечья и перекатился с ним, устраивая задрожавшего юношу на себе. Ки задохнулся от неожиданности и не сдержал мягкого стона. В дело вступил тесный контакт обнаженной кожи, и ручкой махнули все возражения, которые могли бы весьма не вовремя наведаться к нему в голову. Чжонхён грубо целовал его, вкладывая в свои действия всю ярость, распаляясь еще сильнее из-за отсутствия такой же по силе ответной реакции юноши. Кибом же в этот момент просто беззастенчиво ловил удовольствие, не в силах ответить. Он застонал от боли, когда его волосы чересчур сильно стиснули в кулаке. — Бомми, ты, думаю, забыл о нашей договоренности. — Запамятовал, — пропищал Ки, хлопнув ладонью по подушке аккурат рядом с лицом Чжонхёна. — Я сегодня и без того весь остаток дня великодушно терпел твою редкостную задумчивость. Решил испытать мое терпение и на ночь глядя? — Нет, — все тот же писк разрывал воздух, наполненный глухими воплями за дверью. — Ты собираешься меня сегодня развлекать или мне уйти поискать девочку посговорчивее? — Я не девочка. И за дверью дети, — Ки вспыхнул, на миг позабыв о боли. Но только на миг. — С каких пор тебя беспокоит психическое состояние оравы малолетних крикунов, мое очаровательное бревнышко? — Чжонхён бесцеремонно спихнул его с себя и встал с кровати, застегивая рубашку. — Я ведь с легкостью могу связать тебя, как младенчика. Или повесить за руки до полного их онемения. Могу душить. Могу вырезать свой знак на твоем члене. Могу вставить трость прямо в твой зад. Вогнать иглы под ногти, залить раскаленный металл в горло. Но нет, я мягок так, как могу быть мягким с тем, чьи яйца принадлежат мне. Глажу твою нежную шерстку, вместо того чтобы хлыстать. Сосу твой член, лижу твою задницу и стойко переношу твои оскорбления. А ты этого совершенно не ценишь, котенок. Чжонхён добился своего. Он никогда ничего из упомянутого не проделал бы с Ки, но юноша вдруг понял, что тот вполне может уйти. С него и впрямь станется найти развлечение на ночь, замену, более умелую и покладистую. За этой мыслью последовали боль и разочарование. Наравне со злостью на самого же себя. — Подожди, — выпалил Ки, прежде чем сообразил, что делает. Приподнятые в усмешке брови заставляют его устыдиться собственного порыва, но за первым шагом идет второй. Он подползает к Чжонхёну, встает на колени и нерешительно притягивает его к себе за шею. Этот нерешительный поцелуй переходит в несдержанный и с течением секунд начинает отдавать собственным отчаянием Ки и желанием Чжонхёна наказать его. Юноше кажется, что он заживо сгорит, если не сделает передышку, но только проводит руками по плечам молодого человека, скидывая с них вновь расстегнутую рубашку. Шелковистая кожа под руками бугрится напряжением в мышцах и ему вдруг окончательно сносит крышу. Он может запросто взять, что хочет. А он очень этого хочет. Ки опрокидывает Чжонхёна на кровать, устраивается сверху и продолжает яростно кусать его губы, не позволяя брать над собой главенство. Молодой человек, давно терпеливо ожидавший этой вспышки, охотно уступает ему. В паху нестерпимо ноет и, когда Ки перестает елозить языком у него во рту, он едва сдерживает стон. Юноша будто специально усаживается на проблемное место. Чжонхён с тихим стоном приподнимается на локтях, долго глядит в его блестящие глаза, слушает сбитое дыхание. Одно движение и он позорно кончит, дав мальчишке повод оторваться на нем в будущем за все прошлые подначки. А затем все вдруг резко меняется, выливая на обоих по ведру ледяной воды. Ки и впрямь горит, выгорает изнутри, задыхается, точно загнанное животное. Каждый вдох дается с трудом и перемежается с жутким кашлем. Мышцы безжалостно выворачивает, поэтому ослабевший Ки нависает над молодым человеком и мертвой хваткой вцепляется в покрывало по обеим от него сторонам, содрогаясь. Чжонхён успокаивающе запускает пятерню в его волосы и видит, как прикрываются карие глаза, слышит, как с губ срывается хриплый выдох. Кашель, выдох, кашель, вдох, кашель. Кашель разрывает его грудную клетку. Пальцы Ки побелели от силы, с которой он вцепился в простыню. — Полегче, Бомми, — Чжонхён не без сожаления ставит на себя слабый блок, поток эмоций через который не бьет фонтаном, а просачивается мелкими ручейками. Возбуждение сходит, оставляя после себя ноющую боль и тупое неудовлетворение. Ки слабо улыбается чему-то. До того, как в голове юноши появляются первые отголоски новых мыслей, Чжонхён с досадой притягивает его голову к своей груди. Он удовлетворяется тем, насколько судорожно сглатывает Ки, прижавшись к его коже пылающей щекой. Последующая расслабленность, наполнившая все тело мелко дрожащего юноши, и вовсе приводит его в благодушнейшее из состояний. Иногда Чжонхён забывает о том, насколько этот ерепенистый мальчик хрупок. И невольно приносит ему боль. В такой нелепой позе они просидят довольно долго. Руки, обнимающие его всего лишь за голову, покажутся Ки самыми уютными из всех, которые его когда-либо обнимали. Слепое доверие, молочным бальзамом укрывающее раны и ранки в душе юноши, станет для молодого человека самым ценным из всех проявлений любви Ки. А позже Чжонхён долго будет изучать безмятежные черты спящего в его объятиях Кибома. Будет думать о том, что ниточка Чжинки в этот день была необычайно активна, погружая Бомми в пресловутую задумчивость. Он порадуется своей маленькой победе над этим бесенком: капризный мальчик уже принял его в свой круг, потому что ненамеренно из раза в раз давал это понять. Как бы изощренно Чжонхён не подзуживал Ки, каждый его искренний порыв он ценил чрезвычайно высоко. Он подумает о позабытой заначке Ки, спрятанной под кроватью, и слабом запахе выкуренных сигарет, за месяцы въевшемся в стены этой комнаты — уютной только потому, что в ней живет это терпкое и сладкое существо, готовое бесконечно рвать его на части и вновь склеивать. Несколько месяцев назад Чжонхён специально подослал своего человека к мальчику, устав до бесконечности ощущать его уныние, упрямо прорывающееся к нему в голову сквозь городские километры. Чжонхён сжалился над его слабостью к курительным смесям. Из его собственных рук Ки вряд ли принял бы подарок, другое дело — если мальчик будет думать, что сам отыскал нужного ему человека и добыл у него все необходимое. Упрямец — он и есть упрямец. А еще он вспомнит о том, сколько раз Ки попытался воспользоваться слабостью Чжонхёна и поменяться ролями, пока тот в сладком забытьи наслаждался его весьма неумелыми, но крайне заводящими ласками. К счастью, каждый раз молодой человек успевал предупреждать его намерения, не позволяя этому случиться. В их паре только один ведущий и это, увы, никак не Ки. Чжонхён носит брюки, а Ки это делает лишь потому, что Чжонхён ему это позволяет. Это было совершенно ясно для самого молодого человека, но этого пока не мог понять юноша. Чжонхён успеет даже ощутить вспышку ревности при мысли о новой знакомой Ки. Насмешка судьбы. Ведь раньше, нашептывая людям неверные мысли и бесстыдно упиваясь последствиями, чаще всего эстафетную палочку он передавал в руки именно этому чувству. Балом правила бездна ревности, в которой люди топили друг друга и окружающих. Все, что ему нужно было сделать, — спустить дело с тормозов и наблюдать за своим творением. А потом пристраивать новый кирпичик в свою Башню, кропотливо собираемую из разрушенных умов, сожженных судеб, потерянных надежд и прочей мишуры. Неужели не смешно? Теперь ревностью поглощен он сам. Его мыслями властвует и разделяет какой-то мальчишка. Не человек, но и не потустороннее существо. Существо, застрявшее где-то посередине. Его часть. Самая сладкая часть. Единственной мысли молодой человек будет избегать с завидным упорством: сможет ли он справиться, когда всему наступит конец. А он неминуемо наступит. Сможет ли воспротивиться человеческой природе и не утянуть малыша Бомми за собой? А утром случится то, чего не случилось ночью.