Маскарад

Чжонхён все еще находился в комнате, когда гонимый нехваткой воздуха Ки вынырнул из своего водного убежища. Удобно расположившись на кровати на боку и подперев голову рукой, он глядел в его сторону черным загадочно мерцающим взглядом. Отфыркавшись, словно кот, против воли окунутый в воду, Ки раздраженно помахал ему в сторону двери, намекая на свое желание остаться одному. Даже взгляда не бросив в его сторону, юноша все равно ощутил, как лукаво растянулись чужие губы в усмешке. Что заставило Кибома еще сильнее напрячься. Не нравился ему этот взгляд, хотя и пробуждал что-то такое, чего пробуждать, по его мнению, не стоило. Очевидно, сжалившись над ним, через некоторое время Чжонхён поднялся с кровати и молча вышел за дверь, оставляя Ки наедине с нервозностью. Ему не сразу удалось расслабиться, и временами он поглядывал на закрытую дверь, но, в конце концов, положился на случай и посвятил всего себя ванным процедурам. Чудесным ванным процедурам, ибо в его распоряжении оказалось невероятно душистое мыло, какая-то странная мочалка, которую он с любопытством покрутил в руках, огромное количество склянок и время, много времени. В обычные дни они с Чжинки, а когда-то и с Тэмином, посещали городские купальни, но как и многие из нижней прослойки, пользовались обычным мылом, имеющим свойство плохо пениться и высушивать кожу до состояния жухлого осеннего листа. Бывали дни, когда средний брат растапливал это чудовищное средство и, добавляя в него какие-то порекомендованные ему травы, варил более-менее терпимое мыло, но в этом городе у него на это просто не было времени. А просить Чжинки добыть какое-нибудь приличное мыло подпольно он не желал. После городских купален его кожа оправлялась несколько дней, что не позволяло ему злоупотреблять мытьем. Хотя недавно он с удивлением обнаружил, что все его болячки и прочие неприятности подобного рода стали заживать с поразительной быстротой. В подтверждение своих догадок он тотчас же оглядел те места, на которых должны были краснеть воспаленные ранки, но которые были чисты и нежны, словно кожа младенца. Еще одна загадка. Пожав плечами, Ки схватил розовый — розовый! — душистый кусок мыла и поглядел на него с нескрываемым благоговением, так и норовя носом глубоко втянуть нежный запах. Такое мыло просто не может принести ему вред, был уверен юноша. Впрочем, о каком вреде он вообще думает! С ним тут носятся как с расписной торбой, постоянно от чего-то защищают, вряд ли стоит ждать подвоха от какого-то мыла. Пожав плечами еще раз, точно закрыв этим жестом маловажный вопрос, он с интересом перенюхал содержимое всех баночек, однако так и не решился воспользоваться ни одним средством. Ки долго провозился с купанием, большую часть времени потратив на игры с листиками и травинками: он пускал воображаемые кораблики лавировать между пенистыми островками, сталкивал их друг с другом, отчего самые хлипкие его же усилиями уходили под воду. Вызванное игрой благодушное настроение не омрачило даже отсутствие полотенца. Обежав глазами всю комнату, поначалу он растерянно нахмурился, а после поднялся, чтобы поискать его на полу у бортика ванны. Возможно, оно всего лишь упало со столика. В который раз за утро он испугался, когда со спины его обернули во что-то махровое — конечно же, полотенце, конечно же, розового цвета — и немедленно вытащили из мыльной воды. Тем не менее, несмотря ни на что, первое, о чем он подумал, — это не страх за себя. Он подумал о своих корабликах-листочках, оставшихся сиротливо плавать по мутной поверхности теплой воды без предводителя. А затем все мысли и возможные возражения и вовсе вылетели из головы: его вновь бросили на кровать и, безапелляционно припечатав к ней, надолго лишили возможности думать, ворчать и сопротивляться. После он и припомнить не мог, сколько раз дошел до точки. Временами ему даже хотелось, чтобы с него сорвали его полотенце. Но полотенце играло роль своеобразной преграды между сомнительным рассудком и чем-то, способствующим окончательной его потере. Какой-то частью замутненного сознания он понимал, что сносить эту преграду было еще слишком рано. В его памяти четко закрепился только ворох обрывочных сцен: за все время он не издал и звука, будто враз онемев, лишь шумно дышал в унисон со вторым тяжелым дыханием; он то обхватывал широкие плечи, то безжалостно сжимал в кулаке темные волосы, то ловил руками чужие пальцы и играл с ними, то управлял ими сам, то гладил бархатную кожу и мял вспухавшие мышцы, не прерывая поцелуев и прижимаясь сильнее, весь мокрый, но покрываясь испариной, сгорая, словно спичка, двигаясь и двигаясь, без передышки. Наверное, он сошел с ума... Конечно он сошел с ума! Он не успел подготовиться и дать отпор. Его застали врасплох! Им воспользовались! А потом вновь сгрузили в мыльную воду домываться. Да нет… Смывать! С трудом приходя в себя, Ки одиноко просидел в ступоре минут десять. Минут пятнадцать потратил на вялое приведение своего тела в порядок. Минут пятнадцать продрожал под новым толстым полотенцем на влажном покрывале. Минут десять надевал приготовленную для него чистую одежду — не его собственную, но его размера. И последние пять минут он провел, витая в облаках, опустившихся до уровня той самой кровати и таящих ею сладких воспоминаний. Потом на руках его вернули в кухню, утонувшую в ароматном запахе, исходящем от накрытого стола в ее центре. Усадили на отодвинутый специально для него стул и постелили салфетку на колени. Все еще плавая в тумане, Ки увидел, как перед его ртом появилась вилка с чем-то… чем-то, о чем он должен помнить, но не помнил. На автомате он открыл рот и съел предложенное, по вкусу походившее на картон. Потом еще раз. И еще раз. И в нем вдруг проснулся зверский голод, вынудивший его вырвать вилку из чужих рук. Капельки воды щекочущим движением стекали с мокрых волос по вискам, но он их досадливо стирал рукавом, не прерываясь. Рядом послышалось хихиканье. Потом суровое мычание, за которым последовало обиженное сопение и новое хихиканье. Походя на всклокоченного хомяка, до отказа набившего щеки, Кибом поглядел в сторону источника смеха и встретился с детскими зелеными глазами, полными веселых искорок. Возмущение поднялось в его груди, и он невольно поперхнулся недожеванными блинами. Сидящий рядом Чжонхён взял его за подбородок и аккуратно повернул его голову в свою сторону: — Прожуй сначала. Ки послушно закивал, вызвав новую волну детского смеха и взрослых улыбок. Стоящая у противоположного конца стола служанка отвела взгляд в сторону, едва сдерживая свое веселье. Дворецкий, очевидно, только что подошедший к Чжонхёну, глядел на юношу с неловким удивлением. Сам же Чжонхён поглаживал подбородок Ки большим пальцем, ожидая, когда он прожует и проглотит все, что успел в приступе жадности напихать в рот. — Ты сейчас очень похож на своего брата, — с легкой усмешкой произнес Чжонхён. — Иди, я подойду чуть позже, — бросил он через плечо дворецкому, и тот, поклонившись, удалился за дверь. — Можно его запереть в клетку? — послышался ехидный детский голос. — Я ему сделаю колесо. — Нельзя. — Почему нельзя? — Потому что моему очаровательному лисенку нравится моя клетка. — Что? — мальчик скривился. — Разве не нравится? — Чжонхён приподнял брови в удивлении. — Нравится же? Ки закивал, воодушевленно двигая щеками. — Почему ты тогда пускаешь животное за стол?! Звук отодвинутого стула, неясное мычание девушки и спокойный ответ: «Сядь». Белокурый мальчик повиновался, но не продолжил свой завтрак. — Ты наелся? — вопрос был задан самому Ки, когда его щеки сиротливо опустели. Тот замотал головой, облизывая губы. — Я тоже. — О нет, — мальчик приложил ладонь к лицу. — Гретта, принеси ему еще одну порцию. — Только не это, — простонал он. — Такую же большую. — Только не здесь. — И добавь в нее побольше сиропа. — Да сколько можно-то? — А то наш Бомми так старательно портил свое тесто, а его вдруг исправили. — Ну хватит же, хватит, хватит! — Ты волен уйти. — Я… — мальчик недоговорил, глядя, как Чжонхён открывает рот и ждет, когда Кибом угостит его. Ки по-прежнему действовал на автомате, не вполне ясно соображая и не очень понимая своих интуитивных поступков. Он делал то, что приходило ему в голову. Всего лишь. Ел, кормил и глядел… Глядел на вилку, пустые зубья которой Чжонхён все еще сжимал губами, читая что-то в карих глазах. — Фу… Да что с вами? Нельзя без этого хоть пять минут обойтись?! Черные глаза оторвались от пустого выражения на лице Ки и обратили все свое внимание на негодующего мальчика. Постепенно тот стыдливо сжался, сожалея о своей вспышке. Вернувшись глазами к Ки, судя по всему, немало завороженному вилкой, Чжонхён улыбнулся в своей привычной манере и разомкнул, наконец, губы, прожевывая угощение. Ки поднес к себе вилку и продолжил глядеть на нее так, словно видел впервые, а потом сунул ее в рот и направил горящий взгляд на полную тарелку перед собой. — Приятного аппетита, детишки. Он даже не заметил, как остался наедине с белокурым мальчиком и немой служанкой. Не заметил, с каким протестом первый встал и гордо прошествовал за дверь. Не заметил, как на кухне вновь появился дворецкий и, осторожно сняв заправленный за ухо Ки белый цветок, задал ему всего лишь один вопрос: — Как Вы это сумели?

***

Чжинки раскачивался на самодельных качелях в тени большого дерева и с грустной задумчивостью глядел в глубину прекрасного сада. С каждым разом он все яростнее убеждал себя, что его обвинения, предъявленные хозяину дома, безосновательны, что они построены на ложных суждениях. Однако, проплутав в лабиринте мыслей, он приходил к своему прежнему мнению, которое опасался озвучить не только вслух, но и про себя. К Тэмину его категорически отказывались пускать, особенно, после его последней вспышки. Попытки осаждать заветную комнату ни к чему не приводили: его целой толпой оттаскивали в комнату и надолго запирали в ней. А после, вырвавшись из нее он все равно не оставлял попыток высадить дубовую дверь. Только толка от этих его попыток не было никакого. Лишь руку теперь сводило сильнее и чаще. С момента драки и Минхо не попадался ему на глаза. Скорее всего, он отлеживался в своей комнате, залечивая серьезные травмы, которые Чжинки и рад бы превратить в несовместимые с жизнью, да только случая подходящего пока не представилось. Зато в спокойное время Чжинки было позволено бродить по дому и саду, огороженному глухой кирпичной стеной. Возница подозревал, что без помощи вездесущего доктора тут не обошлось. Ведь Чжинки ничего не стоит воспользоваться высотой здешних деревьев и перемахнуть с их помощью через забор, а потом дать деру. Но его похитители, и доктор в том числе, знали, что пока Тэмин находится в стенах этого дома, Чжинки не решится на побег. Побег ему невыгоден. Никто не поверит бредням почти нищего о похищении. Чего доброго, его еще упекут куда-нибудь, откуда он и вовсе не выберется. Чжинки вздохнул и прикрыл глаза, плавно раскачивая качели под собственную колыбельную, сочиненную еще в детстве. Мама-деревце качнется, За дочуркою следя. На мгновенье отвернется, После глядь, а нет дитя. Смысл песенки у него тогда получился грустным, да и придумана она была только для того, чтобы своевольный Тэмин, озадачившись нелегкой судьбою мамы и дочки, не сбегал больше от своих братьев. Колыбельная явно не способствовала улучшению настроения понурого Чжинки, поэтому он сердито оборвал ее на середине. Возница хмуро наблюдал за бабочками и пчелами, порхающими с цветка на цветок, и понемногу злился, мучаясь от бездействия. Как же так все получилось? Какой план может ему теперь помочь? Сквозь слезы, навернувшиеся на глаза, Чжинки увидел, как красивый большой жучок приземлился на его ногу и, немного пожужжав, принялся расхаживать туда-сюда, будто хвастаясь своим переливчатым панцирем. Чжинки подставил храбрецу ладонь и поднес ее к глазам. Но жук тут же неуклюже повернулся к нему задом. — Что за?.. — Чжинки, — послышался за спиной бархатный голос. Испуганно вжикнув, жук сорвался с его ладони и улетел вглубь сада. Все еще находясь в ошарашенном состоянии, Чжинки не отреагировал должным образом на появление самого ненавистного ему ныне человека. А потом ему стало любопытно, какие извинения намеревался скормить ему этот плут. Минхо сел прямо на траву у ствола и поглядел туда же, куда все утро глядел Чжинки, — в успокаивающую глубину сада. — Хорошо я вас отделал, — отвесил возница смешок, увидев жуткие синяки на лице Минхо. — Неплохо, — усмехнулся тот, дотронувшись до подбородка и тут же опустив руку. Он поглядел на свои пальцы, не решаясь продолжить. — Я должен у Вас попросить прощения… — Попросить прощения?! — гневно прервал его Чжинки. — Вы в своем вообще уме? Вы были абсолютно пьяны! И в таком виде… — Чжинки задохнулся от негодования. Минхо виновато поглядел на него, подыскивая слова. — Я не мог ничего поделать. По-другому никак… — Почему вы отнекиваетесь?! Для чего нужны эти мучения? — Ну, я бы не сказал, что это мучения, — Минхо смущенно улыбнулся и почесал в затылке. — Да как вы смеете! — Чжинки сорвался со всего места и налетев на Минхо, повалил того на землю. Минхо застонал, ударившись головой о торчащий из земли корень, но вовремя и вполне мастерски успел блокировать удар Чжинки. — По-другому Тэмин не выживет! — выпалил он. Фраза чуть охладила пыл возницы и заставила его отодвинуться с недоуменным выражением на лице. — Что вы сказали?.. — Чжинки, с каждым днем сознание Тэмина все больше растворяется в… — Минхо неопределенно взмахнул рукой, — Вечном. — В «вечном», значит, — скептически повторил возница. — Универсальный разум. Вселенская копилка, если хотите. Единственный способ хоть как-то удержать его здесь — подарить ему частичку жизни, часть живого, понимаете? — Нет, — капризно ответил Чжинки, начиная осознавать весь масштаб проблемы. Минхо измученно вздохнул. — Чжинки, я не понимаю, почему Вы упрямитесь. — Что же… — протянул возница неуверенно, — получается, что Т… он овощем становится? — Если Вам легче так думать, — через какое-то время пожал плечами Минхо. — А без этого никак нельзя? — выпалил вдруг Чжинки. Минхо покачал головой. — Мы перебрали множество методов, но ни один из них не принес столько пользы. Этот метод предложила моя бабка. Она колдунья, — пояснил Минхо смешавшемуся Чжинки. — Она же и объяснила, что происходит с Тэмином. В этом способе нет ничего страшного, — продолжал он. — Не буду скрывать, я даже рад, что способ помочь Тэмину оказался именно таким. Так я лучше могу узнать того, кто мне дорог. — Сняв с него рубашку? — не сдержался возница. — Ну… — Минхо замялся, — рубашку снимать вообще-то необязательно. Чжинки издал протестующий горловой звук. — Тем не менее, это очень приятно, — намеренно проигнорировал его возмущение Минхо, — хотя и немного истощает в энергетическом и эмоциональном плане. А после тебя даже мотает, словно ты опустошил чан с алкоголем. Хотя чего я… Это безумно приятно! Настолько, что минусы меркнут перед плюсами. Поначалу Чжинки презрительно скривился, потом засовестился, вспомнив, что несколькими минутами ранее обвинял Минхо в пьянстве, а после его глаза загорелись новым светом. — Я тоже хочу помочь! — Что?.. — Минхо, казалось, опешил. — Я хочу помочь… ну… в этом… частичка жизни и все такое… — засмущался Чжинки. Ему вдруг захотелось во что бы то ни стало оградить Тэмина от Минхо и сократить их… встречи до минимума. Минхо тихо рассмеялся. — Нет, — твердо ответил он, поднимаясь с земли. — Что значит «нет»?! — в свою очередь подорвался на ноги возница. — Вы позволяете своим п… подчиненным трогать его, — выплюнул он. — Им позволяете, а мне нет?! — В них достаточно энергии, Чжинки. Вы же можете умереть. — Мне плевать. — А мне… — резко оборвал себя Минхо, начиная заводиться. — Тэмин мне этого не простил бы, — выдохнул он. — Не имеет значения, что подумал бы Тэмин, его спасать нужно! — Чжинки, я Вам не позволю… — Да кто вы такой, что запрещать мне что-либо?! — прорычал возница. — Нет, Чжинки, — упрямо покачал Минхо головой. — Не отнимайте у меня хотя бы эту радость.