«Mine.» The word slipped past my lips, not loud, but intense. «Always,» came the throaty response. «Could have had—anything in the world—but I didnʼt want—anything but you—Lord Gaav.» eliddell, «By a different name»
Сад не спал. Он был полон сверчкового стрёкота и назойливого пения комаров, пьянящих цветочных ароматов, к ночи набравших силу, и тихого шелеста трав. Сад не спал; Филия тоже. Она сидела на верхней ступеньке крыльца, закутавшись в тонкую шаль, и думала.***
…Валь плакал. Не просто плакал — рыдал взахлёб, как даже в детстве не делал, всегда вставал и шёл дальше, что бы на этот раз не стряслось, с кем бы ни повздорил. Он рыдал, уткнувшись лицом ей в колени, так долго и так отчаянно, что Филия даже устала сидеть, не меняя позы, и гладить сына по голове. Она даже не пыталась спрашивать, что приключилось (потому что знала) или утешать (потому что это было бесполезно). Выплакавшись, он встал, коротко обнял мать и, пошатываясь, побрёл к бочке с водой — умыться.***
— Вам не спится, а, Золотая? Тяжёлые шаги за своей спиной Филия заслышала сразу, но оборачиваться не стала. Не было нужды: так ступал только один из тех, кого она знала. — Вам тоже, как видно. — Она подвинулась ближе к перилам, освобождая место. — Садитесь. Я думаю, нам есть о чём поговорить в эту ночь. Мужчина рассмеялся. — О да. Больше, чем с Вами — только с вашим мужем. С ним у нас этих тем скопилось столько, что и не перечесть. На самом деле, Филию всё ещё пугала его широкая, хищная ухмылка, похожая на звериный оскал.***
— Валь сегодня просил меня рассказать о нём, — произнёс Кселлос, поднося ко рту чайную чашку, о количестве сахара в коей Филии не хотелось даже думать, равно как и о том, что супруг в кои-то веки был серьёзен. Что ничего хорошего не сулило. — И что ты сделал? — Рассказал, конечно. А что ещё? — На лице Кселлоса на секунду проступила тень той самой лукавой усмешки, которую ненавидел едва ли не целый мир. Филия могла бы поклясться, что у мазоку заныла оторванная когда-то рука, и он рефлекторно спрятал это за маской весёлости. — Ты замечаешь, как он меняется? — Замечаю, Ксел. Не Валь… но и не Вальгаав. — И совершенно точно не Вальтерия, — кивнул он. — И я вот всё время теперь думаю… Ксел, что будет? Не погубит ли его эта тоска? Ответа не последовало.***
— Признаться, я очень боялась, — произнесла Филия, зябко кутаясь в шаль. — Я ждала своего сына десять лет, и они отнюдь не показались мне сном, как можно было бы подумать, учитывая мою… расовую принадлежность. — Именно поэтому он всё ещё Древний, — без усмешки и как-то очень доверительно произнёс Марю-о. Этого Филия никогда не могла представить; её пугало, насколько человечным становилось это древнее зло, когда речь шла о Вале. — Когда я встретил его впервые, он был один. Приди я часом позже, и он бы перестал быть вообще… Я не мог дать ему сдохнуть там так по-идиотски. Хрен знает, почему. Где-то в ветвях вдохновенно запел соловей. — А теперь Дракону Хаоса потребовалось моё разрешение, чтобы сделать из моего сына химеру. — Филия покачала головой. — А я думала, меня уже ничем нельзя удивить. Жену кровника и мать кровника… — Враждующих из-за моей смерти и моего отступничества. Всё, круг замкнулся. Мне нужен генерал, Золотая, — голос Гаава вдруг стал взволнованным, смуглая рука стиснула узкую ладошку Филии. — Сильный и верный. Тот, к кому я смогу повернуться спиной. — Бистмастер будет на Вашей стороне, в любом случае… — Но есть ещё Дайнаст. И Дольфин. А я по-прежнему ренегат и вряд ли перестану быть им. — Я знаю, — Филия закрыла ладонями лицо. — Мне просто очень сложно… своими руками отправить его в эту мясорубку, которая вполне может начаться. А впрочем, — с минуту помолчав, добавила она, — он всё равно сунется туда сам, чтобы защитить вас. Оба замолчали. Соловей всё продолжал петь. — А знаете, Золотая, я так благодарю судьбу за одно… — И за что же? — За то, что в тот день я подумал, что справлюсь один.***
«Ни одна молитва, — писал Валь, — не не напрасна, и теперь я убедился в этом сполна. Нет ничего на свете, чего я хотел бы сильнее и о чём мог бы умолять Эль так же страстно. Я готов зайти насколько угодно далеко, чтобы вновь обрести его…» За две недели Филия выучила его коротенькое письмо наизусть. Она перечитывала его так часто, что текст начинал казаться незнакомым, а слова — терять смысл. Она не могла перестать корить себя за то, что не заметила ухода Валя. …В ту ночь Кселлос остался на ночь в доме, с ней — впервые за месяц. Он часто пропадал, Филия уже привыкла к этому, но всё же каждый раз отчаянно тосковала. По его прикосновениям, подначкам, холодным губам и вечному ехидному прищуру, по тому, как он смотрел на неё, склонив голову набок… Почему она позволила их взаимному притяжению взять верх над тревогой за сына? Кселлосу нравился вкус её вины. Но он всё равно говорил ей что-то глупое, вроде — эй, зачем ты посыпаешь голову пеплом, волосы длинные, как тебе мыть их потом? — нёс всякую чушь, только бы она улыбнулась, а ещё лучше — пообещала его стукнуть, тогда точно всё будет в порядке. В такие минуты она убеждалась лишь в одном: что бы там ни было у мазоку вместо любви, Кселлос это определённо испытывал.***
— Не то чтобы я хотела его удержать, — Филия стиснула руки на коленях, мгновенно вспомнив пережитую боль. — Мне невыносимо было знать, что в столь важный момент нас не было рядом. Быть может, если бы я спала, а Кселлоса вообще не было дома в ту ночь, мне было бы менее стыдно. Гаав молчал. Да и самой Филии вряд ли нужен был ответ: за годы она уже выслушала множество, и ни один не успокоил её. — Я не мастак в таких вопросах, — произнёс Марю-о наконец. — В конце концов, я никогда никого не терял. Прежнего Гаава, разве что. Но тут жалеть не о чем: думается мне, тот ещё был урод. Филия рассмеялась. — Когда я узнала, что Валь возвращается, я даже подумать не могла, что это будет… так. Опасалась даже, что совсем потеряю для него значимость, и вернётся он лишь для того, чтобы уйти вновь, уже насовсем. — Вы странная Золотая, Филия Уль Копт. — Гаав ухмыльнулся. — Живёте вне брака, к тому же — с мазоку. Вы младше собственного сына — да в вашей родословной сам Шабранигдо ногу сломит! — и наивней его на порядок, но он считает вас матерью, даже вернув свою память обратно… — Что ж, спасибо за комплимент. Вас тоже не назовёшь обыкновенным, Марю-о Гаав, — Филия пристально посмотрела на собеседника, словно оценивая его. — Да уж, — хохотнул тот. — Поэтому, словом, я и говорю с Вами, Золотая. Вы важны для него, он — для меня. И я готов даже за, мать его, благословением прийти, лишь бы Валь наконец был счастлив. Равноценный обмен — скажете, нет? — Вполне, — Филия медленно встала, плотнее укуталась в шаль. — Идите в дом, Марю-о. Иначе Валь решит, что вы ему приснились. — И верно… Не хочу его тревожить, — Гаав тяжело поднялся. — Доброй ночи, Золотая. — Доброй ночи.***
Залитый луной сад не спал. Он был полон шорохов и запахов, писка и стрёкота, прохлады и ласковой темноты. А на втором этаже старого деревянного дома, в комнате, в которой долгие годы никто не жил, в объятиях своего любимого спал Вальтерия, последний из Древних драконов. Впервые за десять лет ему ничего не снилось.