Фантомное эхо

Я выбрался из окопа. Там было тихо. Слишком тихо для места, где царит смерть и страдания от свиста и грохота. Вокруг ничего не было видно. Только едва различимые очертания серых деревьев, и снег, который бесшумно опускался с серых небес и окутывал окружающий мир белой пеленой. Как странно. Откуда здесь снег? Разве в джунглях может быть настолько холодно? И так тихо. Не слышно ни криков раненых, ни воплей обезумевших от огня и боли... Или это вовсе не джунгли, и на самом деле я сейчас дома, лежу в саду, в бесконечно глубоком сугробе? Я раскрыл ладонь, горсть снежинок медленно опустилась на оголенную кожу. Ожидал, что сейчас почувствую обжигающий холод, но вместо этого ощутил прикосновение пламени. Почему снег такой горячий? Он обжигает мое лицо, сжигает руки, а воздух сдавливает горло, лишает сил. Потер снежинки о пальцы, они не растаяли, но рассыпались, оставив после себя темное горячее пятно. Это пепел. Иллюзия развеялась в прах. Я в аду. Наверное именно так в нем и выглядит зима. Нет. Я в все же в джунглях. Сожженных джунглях. Работа нашей авиации. Вестники смерти. Для чужих и своих. Надо мной пророкотал вертолет, поднимая в воздух вихрь из праха и пожелтевших листьев. Я пошел за ним, туда, откуда доносились отдаленные отклики. Видимо пришло подкрепление, как всегда слишком поздно. Вокруг все еще этот однообразный пейзаж: обгоревшие деревья, пожелтевшая листва, пепел... А вот и первый труп. Весь белый, как и все остальное вокруг, впрочем. Наш? Нет. Не та форма, да и оружие не наше. А вот и еще один. Да, этот уже свой. Мертвый, разумеется. Кто же сможет пережить такой ад.. Все дальше и дальше, пошатываясь, обессиленный, обгоревший я пробирался к нашим, туда, откуда доносились живые голоса, родная речь, и чем ближе я подходил, тем больше трупов появлялось на моем пути. Своих и чужих. Своих все же чаще. Странно: ведь эти люди – мои соотечественники, мы все вместе прибыли сюда, объединенные одной целью, ведомые одной силой, это ведь должно сплочить нас, сроднить, да настолько, чтобы каждая смерть нашего побуждала отомстить вдвойне, втройне.... А я иду, среди нескольких десятков трупов своих собратьев, и не испытываю никаких чувств. Никаких! Ни гнева, ни горечи утраты, ни банального сочувствия, ни радости о том, что я не оказался на их месте – просто равнодушие, как будто это не люди вовсе, а манекены, и мы сейчас не на войне, а на чертовой постановке боевой сцены в кино. Война, что тут сказать. На каждого она действует по своему: кого-то подавляет, некоторых очерствляет, а кое-кто просто теряет разум и загоняет себя в могилу. Либо загоняет в могилу других. Вообще война – это борьба двух сторон за место под шестью футами земли. Интересно, выжил ли кто из моих друзей? Анри, Гризли, Чесун, не помню уже их настоящих имен. А разве это не их имена? Имя дается человеку при рождении, так ведь и война, своего рода, перерождает людей. Вот и получают они себе новые имена, более близкие по духу, такие же настоящие как, скажем, Джордж или Мартин. Но эти имена ни о чем не говорят, в отличии от, скажем, Анри, который получил имя комедийного персонажа из какого-то шоу, не помню какого точно, потому что постоянно юморит, в любой ситуации, даже когда над его головой свищут сотни пуль, в любой момент готовые прервать этот смех. Нет, он не был сумасшедшим, так он выпускал пар, поддерживал свой разум в порядке, чтобы не свихнуться. Или вот Гризли, хороший парень, хоть и деревенский. С молоду на полях, да по хозяйству, потому и силы побольше, чем у кого-либо из нас. А Чесун.. С этим все и так ясно – в здешних лесах у него проявилась какая-то аллергия, из-за которой он постоянно чесался, будто бы его блохи заедали, хотя может и они тоже. Здесь человек рождается заново, независимо от того, кем он был до этого, и здесь же он по-настоящему открывает себя. На войне сложно скрывать свое истинное лицо, это там, где нет угрозы постоянной смерти, можно носить маски, корчить из себя кого угодно, а здесь же в этом просто нет необходимости – либо ты доверяешься людям, либо ты погибаешь. Хотя при любом раскладе вероятность умереть остается высокой, просто так ты останешься хоть в чьей-то памяти, как верный товарищ и друг. Вот я и дошел до своих. Небольшая поляна, по ней в разные стороны снуют бойцы: кто-то переносит ящики с припасами с вертолета, другие переносят трупы в отдельную кучу, третьи роют огромную яму... Все заняты делом и никто не обращает на меня внимания. Мой взгляд привлек человек, такой же белый от пепла, сидевший на окраине поляны. Он склонился над кем-то и кажется что-то говорит. Я решил подойти к нему. Он повернул лицо в мою сторону, но не встал. Я узнал его. Это мой школьный друг Глэсси. С детства не разлей вода. Вместе пошли в школу, затем в колледж, вместе с ним записались в армию, вместе прошли учебку, затем попали в одну роту – всегда вместе, друг за друга. Если бы у меня был брат, я бы хотел, чтобы он был таким как Глэсси. Всегда, в любое время суток, по любому поводу он готов придти на помощь. При таком раскладе он даже лучше любого родного брата, потому как далеко не многие готовы быть настолько преданы своим не то что братьям, родне по крови, а просто друзьям, тем, с кем вас связала сама жизнь. Он сидел и смотрел куда-то в сторону, видимо еще не отошел от шока как следует. Я спросил его как он, на что он лишь глубоко вздохнул и поправил свои очки. Хорошо, что мы оказались, своего рода, на грани жизни и смерти, ведь это означало госпитализацию, а там и уже и до дома близко: у нас уже было по одному ранению, поэтому нас обязаны комиссовать, для нас это было бы окончанием этой большой муки. Я рассказал ему об этом, впрочем он и так знал эти правила, но мне так хотелось подбодрить его, ведь он был просто никакой, будто бы потерялся в пространстве. А он лишь слегка покивал в ответ. Мы так долго ждали этого дня, всегда представляли, как прилетим в какой-нибудь городок, где никто не стреляет, где можно было бы ворваться в какой-нибудь дешевенький бар и напиться.... напиться до беспамятства, напиться за весь этот чертов год страха и страданий, а затем вернуться к себе домой, в родные края, погрузиться в уютный домашний быт и забыть об этом страшном событии как о ночном кошмаре. Ведь так, Глэсси? Ты веришь, что все будет именно так, как мы представляли себе все это время? Он наконец повернул свое бледное лицо и ответил: – Конечно, все будет так, как мы и мечтали. Он встал, и я наконец увидел, над кем он сидел все это время. Закопченные очки аккуратно лежали поверх обожженного, покрытого пеплом лица, глаза устремили мертвый взор в бесконечно голубое небо, а на лице застыла легкая улыбка человека, смирившегося со своей неминуемой участью. Одежда наполовину выгорела осталась верхняя часть куртки и штанов, ткань прилипла к обгоревшей плоти, на шее виднелся именной жетон, без одной половинки. Вторая половинка жетона свисала из распахнутой куртки, на почерневшем от пламени металле едва виднелись только два слова: Глэс Уильямс.