К Лидии

Пленительностью млечного пути истерзано распоротое небо. Я губ твоих пока что не настиг; и на дороге под колеса кэба бросаюсь каждый вечер. Фонарей бессмысленно убогое свеченье. Иду, иду, и думаю о Ней, и это не пустое увлеченье. И, вынырнув опять из-под колес, я, задохнувшись влажностью бульвара, смотрю на небо: млечный путь белес, как маленькая искра от пожара. А я иду, опять иду вперед, скольжу за Ней невидимою тенью. запоминая каждый поворот, и каждое незримое движенье, и каждый невесомый поцелуй, отправленный по воздуху руками. Он предназначен мне. Шепчу: «Ликуй», но внешне остаюсь похож на камень. Ты говорила что-то невзначай, а я тянулся лишь к твоим предплечьям. Весь дом в оцепененьи замолчал, и даже время замерло навечно... Я забывал и вовсе, как дышать, и вовсе я не мог остановиться! И звезды, мне не в силах помешать, вдруг стали совершать самоубийства, едва заметной стружкой хрусталя, спускаясь снегом на потухший город, где фонари продолжили стоять. Бледнели скупо улицы фарфором, а я лишь не позволил Ей упасть, сжимая аккуратные предплечья. В тот миг я мог бы надышаться всласть, той красотой, казавшейся мне вечной. Но, обрывая шелковую нить, — воистину работу ювелира, — я ухожу, надеясь позабыть засевший в голове опасный вирус, но он уже зажал в тиски мой мозг, не выпустив из этого капкана. Со свечки одинокой каплей воск струится вниз так быстро и так рьяно. И твои волосы — как пламя от свечи. Я горько хмыкну и не обернусь. Пусть даже не находится причин, но я к тебе не раз еще вернусь.