***
Они сидят на холме, портфели валяются рядышком; Аскин раскрыт, оттуда уголком яркой глянцевой обложки поблёскивает новая тетрадь. — Ну ты и дурачок, — говорит Аска, щуря ехидные синие глаза. Синдзи только дёргает плечом. Слова Аски его совсем не задевают. Вообще-то, сокращать её имя — настоящее кощунство. Сорью Аска Лэнгли, шесть слогов, в каждом — ударная доза самоуверенности, убери один — и впечатление смажется, но говорить всё, как есть, так ужасно лень, пока они сидят здесь, на холме, под солнцем, Аска курит, а Синдзи слушает городской шум. Вообще-то, им обоим давно пора домой.***
Синдзи совсем не хочется возвращаться. Приходить, кричать в почти-пустоту «я дома!», зная, что ответа не получишь, идти мимо кабинета и видеть, как за полуоткрытой дверью отец, сгорбившись над столом, чертит что-то, наверняка нахмурив брови точно так же, как делает сам Синдзи. Даже не обернётся, бросит сухо приветствие, быть может, попросит закрыть дверь, и — всё. Синдзи совсем не хочет возвращаться, его ждёт давно остывшая еда, уроки, равнодушие, и больше ничего. Можно было бы, конечно, пойти к Мисато, но это уже другая история, очень грустная /для него и Аски, само собой/.***
Сорью Аске Лэнгли в жизни нужны всего две вещи: быть первой и Кадзи. Рёдзи Кадзи, на десяток с хвостиком лет старше, намного, конечно же, выше, как идеальный кавалер /Аска вообще ему едва до плеча достаёт/, вечно небритый, растрёпанный, развязный, родной до боли под рёбрами, и — любовник Мисато. Сорью Аска Лэнгли совсем не хочет домой, потому что они там наверняка вдвоём.***
— Эй, о чём ты думаешь? — спрашивает Аска. Синдзи думает о Рей. Синдзи думает о Рей едва ли не двадцать часов в сутки, но никому не рассказывает об этом. Рей, Аянами Рей, имя отдаёт холодом и почему-то мятой, лёгкое, хрупкое, как замерший в ладонях пойманный птенец. Рей — это голубые волосы, коротко остриженные, и, наверное, очень мягкие на ощупь, ресницы, бросающие тень на бледные щёки, спокойный, прямой и бесстрастный взгляд. Рей — это тонкие неулыбчивые губы, вопросительно округлённые, это тихие односложные ответы и глухая тоска, настигающая Икари Синдзи по ночам, когда он лежит в обнимку с плеером и никак не может уснуть. Кроме этой тоски, между ним и Аянами Рей ничего нет.***
Аска тушит сигарету о крышку портфеля /с обратной стороны, иначе будет видно/, запрокидывает голову и смотрит в небо. На гольфах у неё, наверное, пятна от травы, но думать об этом совершенно не хочется — в конце концов, кто её сейчас видит? Синдзи? Смотреть на небо Аске, как всегда, быстро надоедает.***
— Синдзи, поцелуй меня, — говорит Аска. — Зачем? — Мне скучно. Ну же, поцелуй! — Аска пихает его острым кулачком в плечо, надувает губы, как кукла, как маленькая капризная девочка, которой, по сути, сейчас и является. Синдзи смотрит на Аску — непонимающе, удивлённо; он ведь не слепой, видел не раз, как она хвостиком ходит за Кадзи, жалобно смотрит снизу вверх, надув губы, как сейчас — зачем ей всё это? Он отводит с её лица упавшую рыжую прядку, целует в губы /тоже впервые в жизни/, осторожно и немножко отчаянно, представляя, что это — Рей. Синдзи целует Аску, потому что это, честно сказать, куда проще, потому что он не знает, о чём говорить с Аянами Рей, как научить её улыбаться, как поселить в этих глазах огонёк неравнодушия к происходящему, и это бессилие гнездится внутри Синдзи, и словно бы прогрызает в животе дыру, и он никогда ещё не чувствовал себя таким жалким. Если бы Аска узнала об этом, она бы пнула его хорошенько и заставила открыться; для таких случаев она и была послана ему — милосердными небесами, видимо, но — он молчит и зачем-то целуется с Сорью Аской Лэнгли, сидя на холме, под солнцем, полный тоской до краёв.***
— Никогда больше не буду с тобой целоваться, — говорит Аска, сердито нахмурив брови. — И на кой чёрт взялась только?! Она расправляет на коленях ткань форменной юбки, подтягивает к себе портфель, достаёт упаковку жвачки. Достаёт две подушечки: одну кидает в рот, вторую протягивает Синдзи. — На. Не воняй табачищем.***
«Само собой, Кадзи целуется куда лучше», — думает Аска по дороге домой, пиная коленкой портфель, — «Надо спросить у Мисато, ну да, конечно — то-то у неё лицо вытянется!» Останавливается, улыбается и продолжает путь.