А в душе бушует море и глаза полны огня

Я просто мудак, у которого есть чувства

Годрик Макинтош старше Мериды ДанБрох на четыре года. Чуть ли не с первых его дней, отец занялся вопросом династического брака, надеясь, что у Фергуса будет дочь, и только дочь, а сынов других лордов природа особо не наградит ни силой, ни умом. Юного Макинтоша, как ни странно, природа одарила и тем и тем, даже оставив на внешность. И единственное на что он надеялся – чтоб последним могла похвастаться и принцесса. Глупый, глупый мальчик. Оглядываясь назад, Годрик был рад, что оставил его за бортом. Сейчас стоит ещё раз оглянуться, очутившись на другом, вполне реально борту. Молодой лорд прохаживался по палубе, думая отнюдь не о внешности невесты, а о том, что сулит его людям будущий союз. - Мысленно примеряешь корону, сынок? – раздалось у него за спиной. - У короля три сына. Причём малолетних – рано о них думать. Поговаривают, что Мерида как дикая кошка. - Боишься, мордашку расцарапает? - Когти обломает. Они смеются, но улыбка чуть меркнет на лице сына, после отцовской реплики: - У нас свои когти. Держи её в кулаке и всё будет как надо. Несмотря на толстокожесть, присущую гордцам ещё сильнее, чем равнинным кланам, Годрик понимал и видел разницу между тем, что не ходить у женщины под юбкой и тем, чтоб воевать с женой. Он сам был резким, так накой ему мягкотелая? Они будут с ней верны одному королю и стране, следить за каждым шагом жены, ему тоже нет тяги – так что ж им ещё делить, о чём ссориться? Кому нужны эти взаимные чувства? И снова, снова ошибка. ДанБрох. Другие кандидаты вызывают лишь чувство соперничества, но никак не неприязни – в конце концов, они знают друг друга с детства. Позже каждый из них будет вести свой клан, причём плечу к плечу, прикрывая спину и таща с поля рати, зачем ссорится из-за принцесс, которых всё равно и так не хватит? Намного лучше для людей будет, если предводители будут укреплять дружеские отношения между собой, а не разводить распри ради династических игр. Зато отцы таким миролюбием не отличались, словно это они борются, причём даже не за руку, а за целую корону, которая победителю всё равно особо не светит. Увидев Мериду, Годрик начинает жалеть о своём умозаключении о взаимности. Он влюбился как мальчишка, в том плане, что влюбился лишь в картинку, фантазию. Самонадеянно и почти абсолютно эгоистично – теперь он хотел взаимности. В ночь перед стрельбищами она приснилась ему. ДанБрох убегала в лес, зовя Макинтоша. - Годрик! Го-о-о-одрик! Догони, догони… Он бежал изо всех сил, вдыхая сиреневый сумеречный воздух, но принцесса словно летела. Голубое платье таяло на ней, как лёд по весне. Неожиданно девушка скрылась за деревьями. Юноша замедлили ход, идя по следу. Происходило что-то странное: на ветках он находил зацепившиеся локоны, словно звериная шерсть; следы ног всё меньше походили на людские. - Годрик! Иди же, иди ко мне-е-е-е…, - слышалось вдали. Он снова её видит за ветками, снова бег. Последняя ткань слетает брызгами, но вместо голой кожи, Макинтош видит совсем-совсем другое. Девушка словно обмотана какой-то шкурой, которая росла и росла. Годрик пытается остановиться на полном ходу, падает, и медведица, в которую превратилась возлюбленная, сомкнула на нём свою страшную пасть. Проснувшись в поту, среди нависающих каменных стен, он не мог уснуть до самих стрельбищ, благо до них было недалеко. Не видение ужасающих клыков терзало его разум, а мысли о будущем клана, соревновании и главном призе. Но его пятиминутной любви было невдомёк, что действительно Мериде надо, чего она хочет и вообще пошёл вон. Он и не хотел разбираться: попасть бы в цель, а дальше приложится. Но не приложилось. Мерида, как выяснилось, считала себя уже достаточно целостной, чтоб идти придатком. Потому пошла на стрельбища, сама прося своей руки. Вгоняя стрелы одну за одной, она крушила и разламывала все надежды Элинор и лордов (разумеется, цели были разные, но в любом случае, до них стало ещё дальше чем было), зато ещё сильнее будоражила сознание Макинтоша – в любом случае он промазал. Когда она призывает лордов к примирению – он первый её поддерживает, потому что сам этого жаждет, потому что хочет привлечь её внимание, но не потому, что действительно хочет ей помочь без задней мысли – он не думал тогда об этом. Не удивился и не злился, уплывая назад без жены, но зато с наконец воцарившемся миром между кланами. Злость пришла потом. Шли годы и набежники. Их отгоняли своими силами, иногда объединяясь с ближними кланами. К этому моменту, возвышенность духа от пламенной речи принцессы начала падать. Каждый видел своё решение проблемы, где лучше напасть на викингов, куда заманить. И каждый, разумеется, считал себя правым, каждому противило доверять судьбы своих людей другому, даже общему решению. Это стало сеять в душе Годрика жажду к правлению, ведь он, как и любой другой думал, что знает всё лучше всех. Но в отличие от других, он имел больше шансов эту власть добыть. Заодно он считал, что у него больше шансов добиться Мериду. Тем самым сев на трон более законным путём. С ним у девицы сложились отношения лучше, чем с другими кандидатами на руку и сердце, он первым её поддержал. А чтоб лампа светила, нужно всё время подливать в неё масло. Что Годрик и пытался. Но сердце принцессы было холоднее, чем у дохлой рыбы. На всего его знаки внимания она реагировала рассеяно, а то и вообще не замечала. А Фергус всерьёз решил передать трон дочери. Такую новость кланники восприняли по разному: кто-то яро верил королю и внимал всем его решениям, кто-то был явно против женщины на трон, кому-то было откровенно всё равно. Другие же надеялись этим воспользоваться. Но желание девушки правит единолично, могло сравниться только с её намереньем и дальше лезть в прочие мужские дела. Годрика поначалу это забавляло, привлекало, но чем больше он понимал, что нужен принцессе как и все другие – не больше, чем королеве её поданные, и никакие его ухищрения не завоёвывают хоть на время мысли девушке, тем больше он раздражался и злился. «Может, ей не мужчина нужен, а медведь, так пусть пьёт зелье и катится в лес ко всем чертям!». Серьёзно, он – лорд, показавший себя прекрасным стратегом и воином. Умный, сильный, смелый, ко всему прочему собирающий заинтересованные взгляды девушек, как землепашец посевы при хорошей жатве. Что ей ещё надо? Смотрит как на рядового солдата. Если по отплытию мысли о рыжеволосой прекрасной лучнице грели душу, теперь только жги её, распаляя костры ярости. Они горели всё ярче, зажигая себе подобные уже в душе Мериды, как в день приезда женихов – Макинтош особо не волновался по поводу того, чтоб скрывать свои чувства, будь то любовь или ненависть, и ДанБрох платила тем же сполна. И когда все кланы объединились, чтоб отразить угрозу, идущую с юга, костры обоих пылали так, что могли озарить самую тёмную из ночей, а то и опалить. Но пока что парень с девушкой опаляли лишь другого, пытаясь ужалить острым языком сильнее. А мысли обоих в тот момент были ещё темнее любой ночи. Годрик не боялся говорить гадости даже в присутствии короля. И в день перед решающей битвой, он с Меридой дошли до такого белого коленья, что не будь рядом Мулан и юных лордов, которые тут же кинулись останавливать кровопролитие – горец с равнинницей вцепились бы друг другу в глотки, совсем не фигурально. Возможно, спустив свой пар тогда, высказав всё, что гложет, а, не выплёскивая лишь то, что на поверхности, дальнейшую междоусобицу можно было пресечь, вместо этого объединив свои огни? Но чего не было, того не случилось. А Мерида промахнулась. О таком Макинтош мог бы только мечтать, но цена триумфа была велика. Всё же, он любил своего короля. Правда, не настолько, чтоб уважая его волю, дать спокойно править его дочери. Точнее просто не вмешиваясь. Кланы разуверились в отличной, но при этом промахнувшейся лучнице. Но потрясение было столь велико, что после провозглашения королевы-регента Элинор, долгое время речи и не шло, что как бы более подходящего (и нужного) момента, чтоб выдать дочь не найти. Но обе женщины, не смотря на горечь утрат, имели более чем твёрдые намеренья обосноваться на престоле. Годрик не преминул возможностью выбиться впереди всех кандидатов. Вынужденный тушит клокочущий гнев, он пытался обратиться к истокам, вспоминая то недолгое время, что любил (думал, что любил) Мериду. Полностью воскресить старые или придушить новые чувства не вышло, что породило адскую смесь, колыхающейся всё прожигающей кислотой где-то на отметке между желанием вызвать на поединок, лишь с одним победителем при выходе, и желанием прижать её к себе так сильно, насколько это физически вообще возможно. Проблема лишь в том, что Мерида лучше бы выбрала первый вариант, даже если заведомо знала, что проиграет. Сердце её – грубый камень, не разжалобить и не заинтересовать напускной нежностью и лживыми взглядами. Единственный способ прекратить всё это безумие – совершить ещё большее. Ради кланов, власти и просто отыграться за поруганное мужское самолюбие. Такое ранимое и хрупкое. Похитив королевских сынов, он отбыл к болотам вместе с другими мятежниками. А их было куда больше, чем верных королеве. С каждым днём после роковой битвы всё меньше и меньше оставалось тех, кто так спокойно относился к идее женского правления. Всё то время, что они выносили брыкающихся Хэмиша, Харриса и Хьюго, всё то время, что они плыли, в тот момент, когда он выносил приговор на закате, и когда лежал в палатке, ожидая, когда сам спустит стрелу с тетивы прямо в сердце, Годрик убеждал себя, что делает это ради блага королевства. Что он достоин править. Что всё это – достойная плата для зазнавшейся гордячки. Одновременно он пытался заглушить голос, говорящий о истиной причине всего – желании править, честолюбивом стремлении быть королём. И одновременно как же он надеялся, что она придёт, склонит колено, что не придётся никого убивать. Это были дети его правителя. Это были дети! «Они почти взрослые!». «Но недостаточно, чтоб ты отдал трон им», - шептало ему из самых глубин души. Таких тёмных, как самая глухая и безлунная ночь. Ночь, которая даже пожарищём ярости не озарялась. То, что его питало, осталось далеко, оно не придёт. И никогда уже не простит. Но утром он шёл твердо. В борьбе за власть по-другому никак, надо идти по костям. Какими бы они не были, чьими бы они ни были. Кем бы они ни были для тебя. Но она пришла. Стоит, глаза полны решительности, гнева и слёз. Она уже исполнила половину его желания – пришла. «Осуществи вторую, самую малую! Ты сумела меня отыскать, так отыщи силы приклонить колено!». Но эта склонится, только если не хватит сил стоять физически. И то, падая, обопрётся о свой чёртов лук. Он не хотел, он безумно не хотел, но должен был. Почему рука дрогнула тогда, годы назад, почему она дрогнула у Мериды всего две зимы тому, почему же сейчас его рука так тверда, почему стрела летит в цель? Древко за древком ломается, рассекаемые наконечником Меридиной стрелы. Сейчас её рука не дрогнула. Зато душу, и сознание Макинтоша разрывает между огромным облегчением и желанием свернуть чью-то шею. Не думая, он выхватывает своё меч. Все воины следуют ему примеру моментально. Он не знал, что до остальных, но лично с его стороны это был далеко не пустой жест – он превратит её в кровавые ленты. Она прекрасно это знает. А потому и не думает отступать. Воинство, что ещё совсем недавно должно было её защищать, которое, возможно, она могла вести сама, ну или по крайней мере бороться вместе с ним, теперь могло разорвать свою принцессу, как стая диких зверей. И при этом Мерида пытается ими командовать. Как королева, в чью тронную залу уже ворвались враги, но до самого конца намеренная вести в своём осажденном замке как его истинная хозяйка. Если такое количество людей атакует одновременно, ни одному воину не выстоять. Как бы он хорош не был: Фергус, Годрик или Мерида – им конец, но сначала они утащат с собой как можно больше. Это и трогает воинство за душу – может, она промахнулась один раз, зато сейчас одним выстрелом спасла троих, и сейчас не успокоится, пока её братья не освободятся от пут, она будет драться до последней капли крови. Кровь Фергуса в ней больше, чем в тройняшках вместе взятых. Как один мужчины кидают мечи и склоняют колена. Макинтош смотрит на них, словно на поверженных врагами. Он был рад не пятнать руки мальчишеской кровью соотечественников, но видеть, как рушатся все пути к цели, было невыносимо и… неизбежно. Даже самые верные и ярые приспешники уже склонились. «Да подавись», - швыряет он меч под ноги женщины, понимая, что больше ничего не чувствует. Ни к ней, ни к кланам, амбиции и честолюбие горели, сжигая все чувствительные каналы. Лишь усталость пришла, заботливо и подло накрывая своей накидкой. Разбитый, он надеялся на казнь, но вместо этого получил прощение. Что хуже? Наверное, подносить на бархатной подушке к Элинор корону, уготованную Мериде. Это она должна была надевать на него обруч правителя! И явление ведьмы, словно глоток воздуха для утопленника – не спасло, но конвульсии продлило. Разумеется, весь замок был перерыт в поисках шлема, потом очередь была за всем королевством, а то и соседним. Только вот вбестолку, даже с помощью воинственной подружки без пяти минут королевы и одновременно без пяти минут бывшей королевы. Был поздний вечер, огонь горел, вырисовывая причуды в полумраке. Лицо Мериды было обрамлено кружевом расплавленной меди, а её руки сжимали корону, словно горло недруга. Может, так с ведьмой и поступить? Он уже пытался расправиться с подростками, что стоит колдунья, когда на кону государство, которое завтра проснётся медведями? - Корона твоя. Если найдёшь шлем. «Или просто избавлюсь от проклятья», - на лице Макинтоша буквально отразилось удовольствие, от стоящих перед глазами перспектив. И поверженная лесная ведьма со спасённым народом занимали лишь часть фантастического витража, на втором раскинулась Мерида. Такая, что была в его сне, до превращения в медведицу, разумеется. Она, как выяснилось, способна на многое ради короны. Неужели выйти за короля выше её сил? «Идиот, ты почти получил королевство, зачем тебе она сдалась? Её когти о тебя ломаются так себе, если не заметил!». Но за годы ненависти и недосягаемости, образ, что он нафантазировал, впервые вступив в чертоги Медвежьего короля и увидев принцессу, давно испарились, разлетелись от ударов реальной Мериды. Как бы он не отгораживался от неё красной пеленой злобы, её когти ему были нужны более, чем мягкие кошачьи лапы, пусть даже последние будут из золота, пусть по их следам можно будет дойти до трона самого большого королевства. Это-то он и понимает на следующий день, намереваясь искать избу ведьмы, пока Мериды, ведомая оборотнихой, искала шлем. - Мой лорд, почему мы остановились? Её хижина дальше. Но Годрик не слышит своего кланника, он стоит посреди круга каменных столпов, мысленно взывая к помощи. И она откликается, вспыхивает синевой в зеленоватом мраке. Мерцающие огни ведут его к тому, что действительно нужно ему, нужно кланам, нужно королевству. К Мериде. - Мы не идём к ведьме. - Но ты же говорил…, - начал молодой МакГаффин. - Забудь. Вы все забудьте. И подумайте. Вы склонили перед ней колено раз, и были на её коронации. И теперь снова идёте за мной? - Но ты сказал, что знаешь как избавиться от проклятья, а Мерида… - А Мерида сейчас честно рискует жизнью, в поисках шлема, который быстрее всего в руках того, кто лишил вас законного короля. Разве не любили вы Фергуса, не шли за ним, разве не заботился он о нас? Пытался ли он прикончить женщину, пусть и ведьму, идя на обман, или всё же рискнул собой? Воцарилось молчание. Устыдились воину и того, что хотели сделать, и того, что так быстро забыли короля и его принцессу-дочь, который недавно присягали на верность. - Я иду за королевой, единственной и законной, а вы как знаете. Если я стану медведем, то пусть последние человеческие часы будут стоящими. «Впервые за многие годы». Он бежал за огоньками, слыша топот ног позади. Они успели, все успели по-своему. - Мы за королеву горой, - говорит он и встаёт пред ней на колени. Он склоняет голову, желая, чтоб все убрались отсюда, желая, наконец, высказать всё, что раньше не позволяло время, куча лишних ушей, его и Меридина гордость попеременно, так же как и их гнев. Но вместо этого он находит силы сказать действительно нужные слова. Они словно зажигают в душе королевы солнце и звёзды, в его же собственной – наконец воцаряется покой, залитый лунным светом. Теперь корону он передаёт с нескрываемой улыбкой. И кричит клич во славу королевы с такой радостью и надеждой, как не смог бы и ради себя. Казалось, грехи прощены, в душе буря успокоена, успокойся окончательно и плыви домой. Но долго у себя Годрик не усидел. Окончательно разглядев Мериду – её-то душу и выворачивать не надо было, просто смотреть и слушать, главное не через призму краеугольного камня себя самого – лорд не мог уже забыть, отделаться от мысли, найти другую, в конце концов. Его верность королевы была многим больше, чем верность королевы в обычном понимании. Если раньше её наличие в войске бесило, теперь пугало. Он знал, что это один из немногих способов повидаться, но только вот лучше б не встречаться вовсе, чем бояться, вернутся опять без правителя. Но и чем-то помешать не мог. Не потому, что статус не позволял, а потому что понимал, как важно для Мериды быть на передовой, в гуще событий, держать всё под контролем. Он думал, что начинает её понимать. На деле Годрик только начинал её по-настоящему любить. Мерида толстокожа, у Мериды много дел, она волнуется о своих людях, и она боится – любой воин боится, это нормально, и находит храбрость сесть в седло или бежать на своих двоих в атаку, возглавляя авангард. Ещё страшнее было принимать стратегические и тактические решения накануне – ошибки могли увести в тартарары за собой многих. Но среди всей агонии и кипения эмоций и мыслей, она замечает. Замечает Годрика. Это были не глупые юношеские ухаживания, так мешающие и раздражающие Мериду в прошлом. Это был громкий гаркающий рык, призывающий всех спорящих над картой местности лордов заткнуться и внимать речи своей королевы, сорвавшей голос. Это было короткое, кинутое вскользь замечание: «У Ангуса задняя лева подкова хреново держится». Это были внезапно появляющиеся дела, которые заставляли Макинтоша вставать каждый раз, когда Мерида искала места у общего костра, тем самым освобождая ей нагретое местечко в холодный промозглый вечер. Это было предложение потренироваться на мечах. Это были внимательные взгляды, изучающие королевскую экипировку – всё ли как нужно. Это уже не были глупые замечания: «Женщинам на войне не место», вместо них появились: «Ты справишься со всем. Но если хочешь – всегда можешь положиться на меня». Это было стремление в месиве боя оказаться как можно ближе к королеве, чтоб помочь в случае чего. Она всё это видит, и благодарна. Это проявляется в том, что сама, будучи раненой, с перебинтованной ногой, она гонит своих криворуких солдат, и самостоятельно обрабатывает рану Годрика, не дожидаясь пока лекари, закончив с остальными, приступят к нему. Проявляется в спорах и попытках всучить этому болвану кольчугу. А так же в том, что всегда в первую очередь она выслушивает его предложения по тому или иному вопросу. И в том, что берёт его с собой в вылазки. И сама первая отсылает ворона с письмом, после того, как все лорды отплывают домой. Ответное письмо не заставляет ждать. В переписки причудливым образом переплетаются государственные темы, обоюдные вопросы и советы, но так же и личное. И с каждым письмом последняя часть становится всё более и более личной и объёмной, но не оттесняет на дальний план дела державные – забота о королевстве становится у них более общим, чем у Мериды с Советом; в той степени, какой он был бурный, в той же этот роман, запечатлённый в словах, был и политический. Письма хранятся как сокровище, запираются в шкатулки на ключ. Но когда клан Макинтошей по очередному государственному делу, наконец, причаливает у причала Доннатара, Мерида окончательно укрепившаяся на троне, имеющая бесконечную поддержку со стороны своих людей, как ранее её отец, она кидается к кораблю, почти душа в объятиях лорда. Даже Элинор ничего не говорит – её дочь так леди и не стала, зато стала королевой. Она может запрещать, а не ей. На тот момент шёл восьмой год с того дня, как три баркаса трёх кланов причалили к землям ДанБроха. Восемь лет понадобилось Годрику Макинтошу, чтоб разобраться в себе, поняв, что же ему надо, и зачем ему та, которую он зовёт своей королевой. Восемь лет Мериды ДанБрох шла к своей цели, пробиваясь напролом через медведей, колдовство и мужчин, и даже через кипящую тройную смесь, параллельно пытаясь понять, какую же часть в её жизни занимает тот, кто служил то обстоятельством, то препятствием, то помощью. Восемь лет проходит между первой встречей и их первым поцелуем. Восемь лет наполненных соперничеством, войнами, магией, угрозами со всех сторон, предательствами и заговорами, потерями, синими огнями, раскаяньем, гневом, примирением и попытками понять друг друга. Эти годы они совершали великие дела с ненавистью и малые с трепетом. - Моя королева, - говорит он, отстраняясь, и этим высказывает всё, от готовности идти под её знаменем куда угодно и до признания в любви.