Глупо

Дурацкий подвал. Еще более дурацкая клетка. Она же вообще не предназначена для человека его роста. Скорее для собаки, и то не слишком крупной. Если только хозяин — не полный идиот. Хотя, в случае с этими людьми, нельзя исключать и такого. Соло осторожно ведет плечами, которые затекли от долгого пребывания в тесном пространстве. Ему, к тому же, еще и руки в наручники запрятали, закрепив их за прут решетки. Какие предусмотрительные гады. Апофеозом всей нелепости этой ситуации становится одна весьма навязчивая мысль: «А ведь Большевик был прав». Даже сильно выпив, Соло бы ни за что не признался в том, что его русский коллега может оказаться прав хоть в чем-то. Конечно, иногда его предложения звучат весьма разумно, но уж точно не являются истиной в последней инстанции. За дверью слышится тихий хлопок, похожий на звук лопающегося блистера от таблетки. А может Наполеону просто так кажется из-за долгого пребывания в практически абсолютной темноте. Железная дверь распахивается, пропуская во тьму не особенно яркий свет. Но и это уже лучше, чем ничего. — И какого черта так долго? Или я должен был тут еще и всю ночь торчать? — и пусть голос американца звучит донельзя раздраженно, в душе он невероятно счастлив, что его русский напарник обладает этим изумительным чувством долга и ответственности за товарищей. — Следовало бы, да Уэверли наметил наш вылет уже на завтра. Я бы не успел все сделать с утра. Не с твоей любовью к водным процедурам, — они работают вместе чуть больше полугода, но успели так свыкнуться с привычками друг друга, что уже мысленно закладывали необходимое время на подготовку. Габи считала это невероятно очаровательным, ненавязчиво интересуясь, разрешат ли ей запечатлеть их первый поцелуй на пленку. — Я очень надеюсь, что у тебя есть отмычки, — Наполеон старался выглядеть как можно более несчастным, поторапливая коллегу, который сперва оглядел помещение, а уже только потом скользнул за спину американца, чтобы оглядеть наручники. — Твои, — Курякин тоже старательно делал вид, что вся эта ситуация его несказанно утомляет. Пусть по совести он и сам понимал, что виноват в сложившемся положении. Следовало убедить коллегу, что новые туфли — не самая подходящая обувь для ночной прогулки с возможным проникновением на секретный склад торговца оружием. Наполеон настаивал на том, что обувь подойдет как нельзя лучше, Илья был против, но не решительно. Как вообще можно сопротивляться этому чертовому американцу? Который так многообещающе вскидывает брови, изображая на лице праведный гнев. Как можно отказать тому, чей гардероб состоит из огромного множества дорогих и изысканных вещей, с которыми мужчина носится, как с самым сокровенным? Материалист-капиталист. Соло слышит, как за его спиной Илья извлекает дорогой сердцу набор и придирчиво изучает, чем бы лучше воспользоваться. Разумеется, русский не вор, да тут еще и темно. Хотя во всей этой ситуации вина обоюдная. Наполеон слишком уперся в обувь, а русский — не стал настаивать. Как женатая пара перед походом по магазинам, ей богу. Американец начинал понимать, почему все эти танцы вокруг да около так веселят немку. — Да сколько можно там копаться? Если ты хоть одну сломаешь — я придушу тебя голыми руками, Большевик, — Соло нетерпеливо ерзал, стараясь не двигать правой ногой. Чертова нога и стала причиной всему теперь происходящему. Они так хорошо начали, бесшумно проникли и забрали документы. И надо же было какой-то криворукой уборщице плохо вытереть пол. Соло соскользнул новой подошвой и вывихнул лодыжку. И к этому моменту за ними уже гнались. И Илье пришлось оставить напарника, чтобы быстро доставить документы начальству. И вот теперь, после четырех часов пребывания в темном помещении, где уже завтра его бы непременно начали бы пытать, американец сидел, чувствуя, как по его запястьям аккуратно бегают чужие подушечки пальцев, осторожно ощупывая замок со всех сторон. Да и горячее дыхание в опасной близости от затылка не помогало успокоиться. Ведь все уже позади. Люди Уэверли внизу разбирают коробки. Возможно, и сам британец тоже присутствует при операции. Теллер наверняка вьется ужом рядом с ним, стремясь проявить себя. А Илья вот здесь, за спиной. Натужно сопит, стараясь вскрыть неподдающийся замок. Соло и сам не замечает, как перестает ерзать и замирает, впитывая каждое движение за своей спиной, жадно поглощая каждое прикосновение. Наконец замок задушено щелкает, а Курякин бормочет себе что-то под нос. Русский выпрямляется, обходит клетку и с наслаждением выдергивает жалкую дверцу прямо голыми руками из петель. Разумеется, ведь тонкая работа по вскрытию замков — совсем не его призвание. Соло старательно делает вид, что его совершенно не волнует, как в этих руках может скрываться такая силища. Мужчина осторожно выползает из клетки, стараясь подняться на ноги, но при этом не опираться на больную лодыжку. — Сильно болит? — чертова русская забота всегда кажется американцу невероятно неуместной. Курякин не похож на того, кто будет старательно кутать в одеяло и приносить горячий бульон в случае простуды. Но, говоря откровенно, он и не похож на того, кто придет спасать бестолкового напарника, угодившего по собственной неосторожности в очередную ловушку. И почему это вечно происходит именно с ним. — Все, что не истекает кровью, можно вылечить, — сохраняя лицо, начинает американец, не успевая придумать что-то еще более колкое, потому что его подхватывают под колени и берут на руки, заставляя инстинктивно схватиться за чужую шею, чтобы не шмякнуться головой об пол. Илья держит его крепко, словно это не доставляет ему никаких видимых неудобств. И, черт, это ведь не прилив адреналина, ведь правда же? Как вообще можно с такой легкостью брать взрослого мужчину на руки? Да еще и с таким кирпичным лицом. — Ты серьезно? — американец устало прикрывает глаза и что-то про себя бормочет, пряча лицо в изгибе сильного плеча. Такая неимоверная глупость. Все должно было прийти к этому уже очень давно. И этот глупый русский. И не менее глупый американец. — Это все так глупо… — Больше не надевай на задания новые ботинки. К тому же, эти теперь можно только выбросить, — Курякин неспешно двигается по пустынному коридору, придерживая свою драгоценную ношу. Соло что-то недовольно ворчит ему на ухо, но русский не слушает. Совсем не слушает. — И что подумают остальные, когда ты вынесешь меня так? — наконец выдает Наполеон, слыша голоса. Они находятся у дверей главного помещения склада, где агенты обнаружили коробки с боеприпасами. — Ковбой, когда это тебя интересовало мнение окружающих? Теллер, несомненно, приходит в полный восторг при виде такой невероятной картины. Илья опускает напарника на сидение автомобиля, где его ногу осматривают медики, слушая, как сокрушается Габи ввиду отсутствия фотоаппарата в обозримой близости. Медсестра делает перевязку, стреляя глазками наверх, словно напрашиваясь на флирт. Соло не реагирует, у него определенно есть над чем поразмыслить. И уже получасом позже, когда Габи везет своих глупых напарников в отель, Наполеон как бы случайно, в неком полусне, кладет голову Курякину на плечо, а когда русский оборачивается, чтобы убедиться, что все в порядке, осторожно касается ворота чужой водолазки и тянет на себя, чтобы коснуться сухих губ своими. И в момент, когда вместо толчка, а может даже удара, американцу просто отвечают, прикрывая их лица газетой, которую Илья наощупь достает из кармана переднего сидения, Наполеону кажется, что все это время, что они работают вместе, которое они так бессовестно потратили на танцы с бубном, придется нагонять в бешеном темпе. — Отнесешь меня до номера? — тихо осведомляется мужчина, все еще удерживая ворот водолазки, чтобы быть полностью уверенным в том, что это не какая-то галлюцинация. — До чьего? — хриплый тихий голос несколько уставшего русского хоть и звучит многообещающе, но не слишком уверенно. — Мой ближе. Переночуем, отоспимся, а там видно будет… — Идет. А где-то на фоне слышны тихие возражения Габи о том, что у нее ведь все-равно не было с собой фотоаппарата, так что мальчики могли бы и не прятаться.