find.

— Закрой глаза. Расслабься. Вдыхай животом. Думай о чистоте. Борись с беспокойством на выдохе. Отгоняй плохие мысли. Ты в бесконечном полёте. Вокруг тебя улыбки и радость. Перед этими словами, перед тем, как подчиниться уговору закрыть глаза, я оглядывал уже до тошноты, покалывающе подступающей к горлу, кабинет в бело-коричневых тонах с приглушенным матовым светом. Кабинет психорелаксации. Тут все до одури обтекаемой формы; ни одного острого угла, ни одного предмета, которому бы не предполагалось своё установленное, предписанное место. Мелодия на пластинке, казалась бы, должна успокаивать, способствовать расслаблению, но она становилась все более раздражающей с каждым невыносимым сеансом у доктора. Нарастающей дрожью она вбивалась в головной мозг, отдаваясь пульсацией в висках. Мне приходилось терпеть все эти докучающие «успокаивающие, направляющие меня на путь истины», гипнотизирующие разговоры уже второй месяц подряд. Каждый, будь он проклят, день. Терпеть? Если бы я пытался, а я бесполезно пытался, целый месяц упрекая доктора в его бредовом состоянии ума, при этом убеждая его, что это ему, и еще половине здесь работающего персонала уже пора бы самим «поставить свои мозги на правильный путь». То тогда мне в ответ, не говоря ни слова, лишь вкалывали сильнодействующее успокоительное, порой со снотворным эффектом. От них я становился еще более бесполезным к существованию. Через некоторое время я понял, что лучше выслушивать и через силу воспринимать эти абсолютно безрезультатные методики. Но они постепенно превращали меня в некое подобие амебы. Неподвижное, ватное, слизообразное существо, которым в таком состоянии можно было управлять, словно марионеткой — главное ловко ухватиться за ниточки. Я не был таким до того, как попал в клинику. Но я знал, что я абсолютно вменяем и сейчас. Я могу с точностью до миллионных заявить, что у меня самая обычная депрессия, которая атакует меня в любой «удобный» момент. *** 11 декабря 1995 года. Следующий день после моего Дня рождения. Ненавижу этот праздник. Я бы никогда раньше не подумал о том, что самый близкий, как мне казалось человек, способен подставить меня круче, чем самый злопамятный враг. Стать человеком, который помогает в такт с течением жизни и с тиканьем секундных стрелок приближаться на сантиметр ближе к тому месту в земле, в каком, в конце концов, оказывается каждый. — Ты даже не приехал ко мне, а я ждал тебя больше всех поздравивших меня вчера гостей, — я с полным отсутствием какой-либо интонации в голосе говорю это в телефонную трубку, с горла бутылки отпивая оставшийся ликер. — Я прислал тебе цветы. Розы, как ты любишь, — отражая такое же безразличие, как и мою безэмоциональность в голосе, ответил Ник. — Странно, что мой парень не смог отложить свои дела, и приехать, хотя бы на пару минут, чтобы поздравить любимого человека. Или не любимого? — огорченно фыркнув я решил напрямую задать вопрос Нику. Мне надоело, что меня водят вокруг пальца. Через несколько секунд томного молчания он все же сказал то, о чем я догадывался в последнее время. Но я боялся принять это, боялся поверить собственным домыслам. Он был единственный человек, которому я мог сказать «люблю» чисто, искренне, не ожидая после этого никаких пошлых действий или ответного слова. Как мне казалось. Одно молчание могло стоить дороже всей жизни. Однако, до той секунды, пока молчание не превратилось в мою жизнь. — Извини, Брай. Я действительно люблю тебя, но ты стал не выносим. Я люблю тебя не как прежде, а как того, кто всегда будет привязан к моему сердцу. Я не хотел портить тебе настроение в твой праздник. Что бы ты услышал? Как я, обманывая собственные чувства, которые уже отсутствуют, шепчу, что я люблю тебя? Извини еще раз. Людям свойственно меняться, следовательно как и чувствам внутри них. — Значит, это все? Такой резкий конец? — я залпом опустошил остатки в бутылке. — Для меня конец слишком затянулся. Прощай, Брай. И с прошедшим. Линия оборвалась, прорезав слух короткими, прерывистыми гудками. Мне не нужно было ничего. Никакого окружения, существования, еды, воды, новостей, ни-че-го. Помню, что дня три подряд я просто лежа выкуривал по две пачки самых крепких, прожигающих горло сигарет в день, а к вечеру напивался самым дешевым виски. Смысл моего существования был один — самоуничтожение. И нет, я не расстраивался из-за того, что меня бросил Ник. Я был подавлен тем вопросом, что неужели не существует в этом мире человека, которому я буду нужен на всю жизнь? Я просыпался только ради того, чтобы опять пропасть в забвении литров алкоголя… Хотя просыпаться на утро совсем не хотелось. Я не отвечал на звонки друзей. Друзей ли? На якобы встревоженные сообщения от Ника, который беспокоился моей социальной пропажей. Я испарился. Я игнорировал весь мир вокруг, полностью вычеркнув смысл и доверие к слову «любовь» из своей жизни. В глубине души я знал, что я справлюсь, что я в состоянии перебороть себя. Такое не в первой, просто в этот раз все зашло гораздо глубже. До того момента, когда пальцы уже были не в состоянии зажать сигарету. До того момента, пока кто-то не позвонил в дверь с утра 15 декабря, под предлогом переписи населения моего района. И-ди-от. Наивность сыграла со мной злую шутку. И открыв дверь, я увидел двух санитаров. Мне показалось странным, что они знают как меня зовут, где я живу, и то, что мне двадцать три. Сперва я не понимал, в чем дело и почему я обязан находиться здесь не по своей воле, но лишь уложив меня в палату, и напичкав тремя таблетками за раз, врач сообщил, что обо мне позаботился некий молодой парень, представившийся Николасом, и что со мной здесь все будет в порядке. Наверное, Николас значительно перегнул палку с объяснениями врачам моего состояния, которого он даже не знал. Позаботился. *** Первые две недели я провел в палате под усиленным контролем врачей. Я не разговаривал ни с кем, слова казались мне бесполезными, меня бы все равно приняли за психа. И голос будто бы пропал, при любой попытке проявиться застревая где-то в гландах. Постоянные процедуры, через некоторое время бестолковые разговоры с психологами, которые как бы пытались понять мой внутренний мир. Но им было все равно, я не понимал, почему я нахожусь здесь. Меня держали будто бы силой. Игнорировали, пропускали мои просьбы и вопросы мимо ушей. Я не раз пытался сбегать на прогулках, в ответ получая очередную дозу транквилизаторов и запрет гулять на пару недель. Я выглядел, мягко говоря, очень хреново. Ноги порой не держали меня, а трясущиеся руки стали самопроизвольным действием. Спустя еще месяц, дозы моих таблеток и уколов постоянно увеличивались и менялись, я уже не понимал, что делаю, и болен ли я вообще. Мне было больно принимать пищу. Я не живу, я существую. Послушно став принимать все, что мне давали, я превратился в ту самую марионетку — легко управляемую и прогибаясь под каждым действием. Мне ничего не оставалось. Все изменил день. Лучший день в моей жизни. *** 21 февраля 1993 года. С утра мне не ничего не вкололи и не дали не одной таблетки. Я не знал, радоваться мне, или начинать бояться. — Мистер Молко, — в палату вошел врач. — У Вас новый медбрат, некоторое время он будет наблюдать за Вами, — громко произнес он и вышел из палаты. В след за ним зашел высокий и до безумия худой блондин. Я бы сказал, анорексично худой. На вид ему было не больше двадцати пяти, если он вообще был не младше меня. Возможно, он только закончил учиться или находится на практике. Бледная серебряная кожа отражалась матовым блеском на его точеных скулах. Он не был похож на человека, он будто что-то внеземное. Каждое его движение было плавное, точно он дотрагивался до чего-то, даже не касаясь. Я встряхнул головой, чтобы избавиться от мыслей. — Девон Милтон, — блондин протянул руку, демонстрируя из-под рукава халата тонкие, как мне показалось музыкальные пальцы. Я слегка пожал ему руку. — Сил у тебя, видимо, совсем не осталось, — Девон присел рядом со мной. Я огорченно посмеялся, опустив голову вниз. — Наверное, это намек на то, что Вы мне сейчас что-то вколете? Что ж, я готов, — я протянул руку, положив её ему на колени. Он прикрыл глаза, когда увидел десятки сине-красных, местами даже фиолетовых точек от уколов около вен. По его коже пробежались мурашки и он тяжело вздохнул. — Скажи, ты совсем придурок? — спросил он на выдохе. Девон провел пальцем по внутренней стороне моего локтя. Я сморщился от боли, закусив нижнюю губу. — Извини, — он виновато прошептал. Я опешил, обессилено повернув на него голову и вытаращив от расстерянности глаза. — Что? — Ты совсем придурок? — повторил он. — Как ты позволил с собой так обращаться? На кого ты похож? Ты же живой труп. Я не мог сказать слова. Он не был похож на всех предыдущих за мной наблюдавших. У меня вообще появились подозрения, что он не врач. Резко встав с кровати, Девон грациозно направился в сторону вешалки с моей одеждой, уверенно подхватив пальто и перекинув его через локоть. — Вставай и одевайся, — он сказал это приказным тоном тихо и быстро. Я был не в праве его ослушаться. Да и не особо хотелось. — Мистер Милтон, мы куда? — я смущенно спросил, заматывая шарф на шее. — Прогуляться, тебе нужно быть на свежем воздухе как можно чаще. Ты же вообще выходишь отсюда, я надеюсь? — он вопросительно вскинул брови. — Мне можно выходить только по четвергам… Сегодня воскресенье, на вряд ли нам разрешат. Его глаза поплыли вверх и он тяжело вздохнул. Я обессиленно опустил взгляд в пол, будто бы это я в чем-то виноват. — Я договорюсь, а если даже не разрешат, то мы все равно уйдем, — он сказал уверенным тоном. Мне хотелось верить ему. Мы погасили свет и вышли из палаты. На выходе Девону удалось упросить смотрящего отпустить меня на прогулку под его контролем. Мы вышли из больницы, и запах поздней зимы оказался более чистым и свежим, чем в остальные дни. Остальные зимние дни всей моей жизни. Мы шли молча, и я наблюдал как Девон оглядывал взглядом территорию, постоянно оборачиваясь и смотря в окна. — Девон? — я поднял на него взгляд. Он опустил голову и посмотрел на меня. — Кого Вы ищете? — Ты ел сегодня? — он спросил, так и не ответив на мой вопрос. — Если воду можно назвать едой, а в этом месте уже можно, тогда да, я сыт по горло. Девон промолчал и опять начал оборачиваться. Мы подошли к другой стороне больницы, к этому корпусу меня раньше не подпускала охрана. Подойдя к железному забору, Девон снял свой халат и затоптал его в снег, снова надев на себя куртку. — Мистер Милтон? — я вопросительно вскинул брови и посмотрел на него. — Брайан, пожалуйста, хватит называть меня мистер, — он положил руки на мои плечи. — Просто Девон. Причем, я на два года младше тебя. Я кивнул, и стал наблюдать как он снова начал осматриваться вокруг. Резко потянув меня за руку, мы подошли вплотную к забору. — Мы куда? — я стал выдергиваться из его руки, отчего он сжал её крепче. — Ко мне домой, — непринужденно ответил он и положил руку на забор, начав карабкаться на него. В силу его роста, у него это с легкостью получалось. — Какого черта я должен идти за тобой? — испугавшись, я слегка отстранился от него. Он развернулся ко мне лицом, немного нагнувшись. — Окей, Брайан, как хочешь. Либо ты остаёшься здесь, и тебя убивают, либо ты сбегаешь со мной, и… И я тебя нормально покормлю. — Весомый аргумент, — я ухмыльнулся. — Стоп, убивают?! — я шепотом воскликнул и округлил глаза. — Пожалуйста, доверься мне. Я не сделаю тебе ничего плохого, я хочу помочь тебе, а ты можешь помочь мне. Я что, так похож на убийцу или маньяка? Если мы не сбежим сейчас, то через минут пять нас начнет искать проверяющий, — он сказал это таким умоляющим голосом, что у меня не оставалось выбора. Выбора не было в прямом смысле, если бы я вернулся в палату. К черту, иду за Девоном. — Ты со мной? — переспросил блондин, чтобы убедиться. — Да. И обещай рассказать мне, почему меня хотели здесь убить? — Поверь, мне многое нужно рассказать тебе. А ты мне, только пообещай? — Обещаю. Девон легким прыжком преодолел забор и с обратной стороны помог и мне.