don't break me down

      Они встретились, когда луна светила белым светом, даря мысли о сказочном принце или принцессе, а ветер был тёплым, южным, приносящим надежду на скорую перемену к лучшему. Взгляд друг на друга, через который прошёл ток, искря всеми возможными цветами — жёлтым, оранжевым, красным, золотистым. Один миг поменял возможный конец, сделав его началом чего-то более смущающего, радостного, надёжного, светлого, наделив сказочным продолжением в тёплых уютных кафе, тёмных и интимных последних рядах в кинотеатре, шумном, весёлом, красочном парке; первых, стесняющихся поцелуев, движением вперед — навстречу друг другу. Заходящее солнце говорило «до встречи», а поднимающаяся луна открывала объятия для первых более чувствительных, более интимных, более смущающих исследований тел друг друга. Так страшно, так больно, так далеко, но так близко. Первый вдох. Первый всхлип. Первый стон. Первый толчок. Первое возбуждающее «Хааннь», растягивающее гласную и заставляющее более нежно и страстно любить тело под собой. В такие моменты всё уходит на второй план, а перед тобой горячее, желанное, любимое тело, как тут не устоять.       Они познакомились странно и смешно, но судьбе не до шуток, поэтому она закрутила их в водовороте жизни. Так написано у них по природе: ты омега, и ты должен ждать истинного альфу. А ждать не хочется, хочется любить, любить, вы понимаете? Любить! И быть любимым. Получать столько же любви, сколько и отдаёшь. Идти в ногу с человеком, которого выбрал ты, – ТЫ! – а не природа. И Минсок встретил его. Улыбнулся, не смотря на разлитый на футболке коктейль, вроде бы молочный, но это уже не важно. Протянул руку, посмотрел в глаза и утонул. Утонул в омуте последующей жизни, из которой не выбраться, тебя просто засасывает с головой, собственно и выбираться-то не хочется. А потом… Первый неловкий шаг ближе, первый смущающий поцелуй в угол губы, ведь тебе говорили «это так романтично», а тебе было жуть страшно уловить момент, чуток приподняться на носочки и чмокнуть, а после убегать от стыда, заливаясь пурпурной краской. Это было страшно! Ему показалось, что тогда он заметил осуждающий взгляд Лухана, но после видение рассеялось, когда сильные руки притянули обратно к себе, обнимая со спины. И Минсок все бы отдал, чтобы остаться в тёплых объятиях и впитать в себя запах альфы: без остатка, под кожу, в глубину души, чтобы никогда не забыть, а оно и так не забудется, ведь это его Лухань, его альфа, как они решили себя называть. «Ты мой, я твой, мы истинные», хоть это и не так, каждый понимал это. Только вот поцелуи становились все глубже, мокрее и с языком. А дальше… Минсок не умеет соблазнять, он не гибкая гимнастка или не пластичный танцор, которым все движения даются идеально, плавно, красиво и главное соблазнительно. А он не умеет так, но пытается. И его оценивают. Притягивают к себе, усаживают на колени, а дальше все интимно, вязко, сладко, приятно, до колик в низу живота. И первый стон рассчитывают как переход к активным действиям. А случайно вырвавшееся «Хааннь», вообще сносит крышу альфе, заставляя того двигаться ещё быстрее и сильнее. И теперь Минсок знает, что потеряв своего истинного, можно быть счастливым и с другим. Только…       Все ломается, когда в очередном кафе или кинотеатре, а может в парке, это не важно, появляется омега, плавно двигающаяся, виляющая бедрами, как Мину, когда-то прозванной «булкой», хотя ему нравится больше луханевское «баозцы», никогда не светит. И эти чёрные облегающие штаны заставили, наверное, не один десяток альф сойти с ума и пускать слюнки. Но он сглатывает, переводя взгляд на застывшего Лухана; и мир снова ломается, заставляя отшатнутся, схватиться за что-то устойчивое, ведь пол, земля уходят из-под ног. И Минсоку кажется, он ощущает, как движется Земля, и переходит в зону невесомости — ноги отрываются от поверхности, а сам он наполняется вакуумом, дышать становится нечем. Ведь этот милый омега — истинный Лухана. Лухана… альфы Минсока. МИНСОКА, как тебе не понятно, природа? Этого его альфа, его, не порти им карты, не перемешивай тузы и королей, ведь они сильнее всех остальных карт. И Лухань с Минсоком будут сильными. Так ведь? Так ведь, Лухань? — Лухань? — Минсок отдёргивает альфу за руку, обращая внимание на себя. В глазах Мина столько отчаяния, надежды и боли, что Лухань пугается его взгляда. — Так ведь, Лухань? — Кажется, Лухань проваливается в ад и падает на заготовленную специально для него сковороду и потихоньку сваривается, ведь он не слышал, что говорил ему Минсок. Его Минсок, которого он любит больше всего, который является его парой, а не какой-то слащавый омега, у которого красивые накаченные ноги, а он успел разглядеть его, надеясь сейчас, что слюной не капал. Ведь перед Мином стыдно. Очень стыдно. — Прости, я прослушал, — чистосердечное признание всех спасает, отсрочивает наказание или вообще избавляет от него. Может и сейчас оно спасет Лухана. — Может, пойдем домой? — Минсок надеется, что это звучало не жалостливо. Ему хочется убежать с этого места, переехать в другой город, желательно в другую страну, а ещё лучше на другую планету, ведь этот омега идёт сейчас к ним. Лухань не успевает сообразить, что сказать, как за спиной раздаётся кашель. — Простите, надеюсь, я не помешал, — даже голос этого омеги соблазнительный. И с чем соревноваться Минсоку? Кажется, он дрожит уже всеми жилками и всем телом. — Это мой номер, — омега протягивает визитку Луханю, а внутри Минсока взрываются петарды, обозначая последний уровень терпимости. — Я О Сехун, позвони мне, — и финалом этой сцены становится улыбка омеги и его уход с места «преступления». А дальше начинается: «Минсок, я не собираюсь ему звонить, ты мне веришь?». Да, я верю тебе, Хань. «Мин, ты можешь сам выбросить эту визитку!» Да, я могу сам выбросить, Хань. «Минсок, я не буду с ним встречаться! Это абсурд, Мин, у меня есть ты». Да, это абсурд, Хань. А потом: «Извини, задержали на работе, я скоро буду. Люблю тебя, Мин». Да, и я тебя люблю, Хань. «Прости, кооператив был. Я пахну алкоголем. Не нюхай. Я так устал, я лягу с тобой, Мин. Ты такой теплый, Мин». Да, ты слабо пахнешь им, Хань. «Я ездил к родителям. Они передавали тебе привет и сказали поцеловать тебя. Я пропах бензином. Не нюхай. Ты пахнешь вкусно. Можно я снова уткнусь в твою макушку? Ты такой вкусный, Мин». Да, ты пропах им, Хань.       А петарды внутри Минсока переходят в фейерверки, а они в салюты, а они в атомные бомбы. Хочется уткнуться в подушку лицом и плакать-плакать-плакать, пока слёз не останется, пока глаза не станут красными, и не начнёт щипать. Хочется устроить истерику, всё высказать, всё выяснить. А Лухань не замечает, как потихоньку исчезают вещи Минсока из шкафа, с полок, и как холодна их общая кровать. Как Минсок прячет глаза, отводит взгляд и не отвечает ни на что. Как глаза омеги, которую он называл своей истинной, потухают, а внутри всё сгорает, когда Лухань вваливается в их квартиру, пропахнув, как его, Сехун, кажется? Минсок умирает изнутри и задаётся вопросам «Как давно они занимались любовью? Как давно Лухань говорил, что любит его? Как давно прижимал его к себе со спины и вдыхал аромат?» А ответ один — Слишком давно.       Однажды Лухань приходит с работы, и его встречает холодная пустая квартира. И теперь петарды взрываются в нем. Он хватает телефон, набирает наизусть выученный номер и ждёт ответа. Гудки разливаются по квартире, как расплавленный металл. А ответа нет. Ни через три вызова, ни через пятнадцать. Лухань падает и бьёт ни в чем неповинный пол. Дурак. [Да, я верю тебе, Хань.] Дураак. [Да, и я тебя люблю, Хань.] Дураааааак. [Да, Хань.]       Боль от потери растекается по всему телу, и уже становится не до романтики и чувств, которых он ощущал с Минсоком. Минсок был первым во всем. Он любит его и не хочет никому отдавать. Но и истинного своего он не хочет оставлять. Все таки истинный. Лухань проходит на кухню, открывает бутылку виски и забывается на неделю.

***

      Через месяца в холодную, безлюдную квартиру входит Минсок, осматриваясь и принюхиваясь. Омегой не пахнет, зато стоит вязкий запах алкоголя, Лухана и боли. Проходя в гостиную, омега краем глаза замечает силуэт и оборачивается. Он сталкивается с глазами, наполненных болей, слезами, потухшей надеждой и всё ещё до глубины наполненных любовь к нему, к Мину. — Я знал, что ты когда-нибудь придёшь, — ухмылка, голос не похожий на тот, что всегда слышал Минсок. Лухань осунулся, оброс, похудел. К нему почувствуешь только жалость. Но сердце рвётся к нему, к его единственному альфе, к его любви. Мин оборачивается, осматривая квартиру. Шторы закрывают комнаты от солнечных лучей, повсюду бутылки то с пивом, то с коньяком, то с виски, то ещё с чем-то. — Пытаешься понять, живёт ли кто со мной? — горькая ухмылка. — Нет, никого нет. Эта квартира всё ещё пахнет тобой. Тобой, Мин.       Омега подходит ближе к Лухану и проводит рукой по его щеке. — Что с тобой случилось, Хань? — А в глазах жалость и любовь перемешались в коктейль с огнем. — Он оказался шлюхой, здорово ведь? — смех, наполненный горькой слабостью. — Он сказал, что болен, сильно болен и попросил денег. А я дал. Дал ему денег. — Ухмылка. — Дурак, так ведь? А он взял, всё взял и исчез. И подарил мне СПИД. — Смех. — Я боюсь идти в больницу. Это ведь не лечится? Мин, я такой тупой слабак. Я урод. Идиот. Дурак. Называй, как хочешь. — Слеза. Первая, вторая. — Я не могу так больше, Мин. Я не могу так больше. — Хань, — омега провёл ладонями по его плечам, сжимая их. — Хань, я здесь, я рядом. Хань… Всё хорошо. Хань... Они провели вечер, попивая пиво и говоря обо всем. Обо всем на свете. Как в старые добрые времена. А потом… «Хань, я люблю тебя». — Я не достоин тебя, Мин. «Хань, я помогу тебе». — Я не достоин тебя, Мин. «Хань, я вылечу тебя». — Я не достоин тебя, Мин. «Хань, ты такой чудесный». — Я не достоин тебя, Мин. «Хань, ты мой.» — Мин… «Хань?» — […]