Противоречия

Хованская вызывает в ней самые противоречивые эмоции на свете. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это: достаточно просто взглянуть на них. Как Авдеева размахивает руками, краснеет от злости и срывает голос, пока начальница с удовлетворением сваливает прямо на стол лишнюю пачку документов с отчётами. По кругам под глазами и стоящей на смятых графиках кружке, наполненной горьким кофе, можно понять и то, что работу свою Авдеева как минимум ненавидит и мечтает выспаться, не думая о том, какое поручение ей придётся выполнять снова. Каждый день для неё как пытка, но за этой пыткой весьма интересно наблюдать. Что коллегам, перешёптывающимся и поражённо ахающим за их спинами, что общему психотерапевту, которую они тоже не могут поделить. Кто-то бы мог отважиться и сказать, что они соперницы, но за всё время бессмертных им пока не встречалось. Всё, что движет Авдеевой, — это ненависть. Убийственная. Горячащая. И заикнись кто-нибудь об этом, наверное, тут же бы был осмеян в её взнервированной манере. Что движет Хованской? А чёрт её знает. Хованская — это Хованская, и издеваться, наверное, просто у неё в крови. Чего уж тут говорить: за соперницу Авдееву она даже не считает. И так тянется жизнь в отделе, пока они яростно переругиваются, рьяно жестикулируя. Пока Авдеева отпихивает Хованскую боком от кулера, чтобы набрать воды в чашку, а та с присущим ей ехидством сваливает подчинённой стопку бумаг в руки. Единственное, чего никто, включая Авдееву, не понимает: почему она стискивает зубы и с небывалым рвением погружается в порученную работу. Почему она до сих пор не ушла, закатив скандал и громко хлопнув дверью. Все в шутку делают ставки, когда она заработает нервный срыв и Хованская узнает, что такое настоящая истерика, когда эта истеричка перевернёт её кабинет вверх дном и разорвёт отданные листы в клочья. Хованская же просиживает очередной рабочий день, со скукой наблюдая за бегущими на часах стрелками, пересчитывает пузырьки в закупоренной бутылке шампанского, разъезжая по своему кабинету на стуле, и ждёт, когда же Авдеева закончит. Чтобы снова нагрузить её работой, разругаться с ней в пух и прах, довести до криков, каких ещё никто не слышал. Ей доставляет невыносимое удовольствие это пылающее от негодования лицо напротив. Ей нравится заставлять Авдееву подчиняться, и в этом огромную роль играют рабочие полномочия. Но, что ей нравится больше всего, она старается. Хочет ли утереть ей нос или просто избавиться от работы раньше срока — это льстит Хованской, пускай блондинка это всячески отрицает. Ей не хватает слов, чтобы под конец рабочего дня, когда в помещении, кроме них, никого больше не осталось, обрушить праведный гнев начальнице на голову. И именно в этот момент и всплывают вызываемые Хованской противоречия, когда Авдеева впивается через ткань алой блузки ей в плечи и с тихим рыком прислоняется к губам, смазывая оставшуюся на них помаду. Когда разбивается чашка, отведённая под стратегический запас кофе, но никто не обращает на это внимание. Ничего откровенного между ними не происходит: никто не берётся расстёгивать пуговицы, спускать юбку, не проникает языком в заполненный слюной рот. Авдеева с шумом отстраняется, чуть менее недовольная, чем обычно, злобно пялится на Хованскую, совершенно точно не ожидавшую подобного поворота, и раздражённо фыркает, подхватывая сумку и удаляясь. В общем и целом, работа кипит, как прежде. Никто не удивляется их разборкам, коллеги всё ждут, начнётся ли потасовка, а психотерапевт озадаченно смотрит на полностью идентичные записи того, что их бесит, в своём блокноте. Авдеева делает из оставленной начальницей на столе новой кружки глоток невероятно бодрящего молотого кофе. И в кои-то веки задерживается на работе не только из-за документов.