Соловьи

      Галл не глядя поправляет свечи: в Соловьином зале правят тени, они тут хозяева и господа, они и сквозняки. Трое других — просто гости, которым тени всего лишь позволяют быть здесь, и теням нет дела до того, как меняются в потоке времени имена и лица их гостей. Галл не ссорится с тенями, но и держит их в узде: три свечи, толстые, восковые, дают ему достаточно света, и тени только бродят возле него, не смея просочиться в сияющий круг. Но заглядывают через плечо — Галл почти чувствует их невесомое дыхание на затылке, — пытаясь разглядеть, что читает гость Соловьиного зала.       Может, тени и подсказали бы ему ответ, но они молчат, и Галл только кусает губу в раздражении: загадка дразнится, смеётся с ветхого пергамента, не даётся в руки. Новая загадка манит, и Галл счастлив. Он только мимоходом — пока осторожно переворачивает древние страницы — думает, что и друзья, наверное, довольны добычей. Они провернули втроём очень изящное дело, и сиродильский аристократ уже, конечно, обнаружил пропажу, но Соловьи далеко, слишком далеко, и воров не найдут. Фрей унёс меч, великолепный стеклянный меч, похожий на голубой лёд, и Галл видел тот же восторг в глазах друга, который был знаком ему самому — но при виде книги, не оружия. Карлия — полный ларец драгоценностей, безупречных камней, вплетённых в золото и серебро. А сам он добыл то, ради чего — друзья могли думать на этот счёт что угодно — и затевалось ограбление: отчёты археологической экспедиции конца третьей эры. Галл не сомневался, ни на миг не сомневался, что его добыча в разы ценнее — он получил новую загадку, а не какой-то металл.       И он погружен в загадку, не слышит ничего, но всё равно чувствует, что тень за его спиной обрела вес. И запах, знакомый, родной запах — ночные цветы, и травы, и немного лес. Так пахнет ночь. И Карлия.       Она стоит сзади, вплетая пальцы в его волосы, и улыбается совсем невесомо. Она стоит того, чтобы отложить любую загадку. Сестра теней, серая, гибкая, лёгкая, она словно всегда была тут, в Соловьином зале. Словно всегда была и в сердце Галла, сбывшаяся мечта, невозможная, невероятная — но существующая. Улыбающаяся ему Карлия.       — Ну как? — чуть гортанно, с хрипотцой спрашивает она. Играет.       На ней — украденное ожерелье. В тонкую паутину серебра вплетены три крупных аметиста и россыпью — бриллианты. От шеи на грудь — словно дождь, словно капли чистейшей воды искрятся на серой коже, разлетаясь на осколки света. На ней — драгоценные камни, серебряные нити — и больше ничего.       — Как тебе, родной? — снова спрашивает она, поводя плечами, и бриллиантовый дождь струится по обнажённой коже. Галл не может ответить, не может найти слов, даже выдохнуть не может, и это — лучший для Карлии ответ.       Заметки экспедиции забыты; Галл смотрит только на Карлию, ласкает взглядом, не торопясь, позволяя своим глазам впитать её всю, от узких тонких лодыжек и вверх, по длинным ногам. Чуть медлит, застывая там, где ноги сходятся, и ему кажется, что тени гладят Карлию, нежно, невесомо, как он сам бы хотел — и он ревнует свою женщину даже к теням. Её узкие, почти мальчишеские бёдра созданы для его рук, чувствует Галл, и невыносимо хочется прикоснуться — но он знает её правила игры, правила, доводящие до дрожи, до тяжёлого дыхания их обоих: она любит, когда он просто смотрит, долго, тягуче, и под его взглядом сама начинает дышать чаще, и вздрагивает, переступая с ноги на ногу, и прикусывает губу. Он поднимает взгляд чуть выше, на плоский живот, и видит, как крошечный бриллиант на серебряной нити скользит от её дыхания по коже. Он пока не решается трогать, но ловит губами этот бриллиант, щекочет выдохом живот, и Карлия всхлипывает, вздрогнув. Подаётся вперёд, но Галл уже оценил прелесть игры «не трогай», и отстраняется, хотя почти нестерпимо хочется поцеловать горячую серую кожу, обвести чуть выступающие арки рёбер, найти в паутине из серебра и камней маленький твёрдый сосок…       — Ты… — выдыхает Галл, зажмурившись, и втягивает её запах, уже полнящийся мускусно-солёным возбуждением, и хочет найти слова: невероятная-восхитительная-запредельная-потрясающая… и сотни синонимов на всех языках, живых и мёртвых, но говорит только: — Люблю.       — И я, — тихо-тихо, почти не слова, почти выдох, но отвечает, и Галл замирает от щемящего, пылающего в груди счастья. И что с того, что они давно сказали всё друг другу, что с того, что уже знают чужие тела как свои собственные, что с того, что несколько лет они вместе — разве можно привыкнуть к чуду?       Он тянется к ней, чтобы уже обнять за бёдра, усадить к себе на колени, дотянуться губами до губ, но Карлия лишь смеётся, уворачиваясь. Галлу достаётся мимолетное касание тонких пальцев, огнём ожегшее щёку, и тихий смешок. Тень ускользает от жадных рук, и бриллиантовый дождь рассыпается бликами по серой коже. Карлия отступает на шаг, и вся она — призыв, требование идти за ней, вновь и вновь пытаться поймать, удержать тень среди теней.       Галл не может противиться этому зову. Встаёт со стула, выходит из золотого круга света и, заворожённый, идёт. Карлия ведёт его туда, где на высокой тумбочке открытая бутылка вина и тускло блестит чекань на серебряных кубках.       — Отметим успех? — спрашивает Карлия, обхватывая пальцами узкое горлышко бутылки. Галл смотрит на эти пальцы — они смеются над ним, дразнят, заставляя сглатывать слюну, когда скользят вверх-вниз по стеклу, выводят узоры на горлышке, то сжимаются плотно, то почти выпускают… Это, наверное, его личное проклятье: она едва коснулась его, но он уже хочет её так, что кровь стучит в висках, а перед глазами пляшут цветные искры. И если она — проклятье, то он хочет быть проклятым вечно.       — Отметим, — соглашается он, и голос звучит чужим, хрипло и глухо. Ему не нужно вино, он пьян своей молодостью, любовью и ею, но не спорит, принимает из её рук тяжелый, всклень полный кубок.       Вино такое, как он любит: густое, почти чёрное, сладкое и старое. В другое время он бы, наверное, смаковал, позволяя на языке, в каждом медленном глотке раскрываться нотам ягод, муската, корицы, ласкового южного солнца… но не сейчас. Сейчас он просто выпивает залпом, почти не чувствуя вкуса пересохшими губами, и отставляет пустой кубок. Карлия, чуть пригубив своё, смеётся и подаётся к нему, касаясь обнажённой грудью и бриллиантовым дождём его рубахи, и Галл даже сквозь ткань чувствует её жар. Она тянется вверх, поднимаясь на цыпочки, и один из камней задевает сосок Галла, вызывая невольный стон. Карлия, улыбаясь, обнимает его за плечи, льнёт губами к губам. Лишь чуть, невесомо как ветер, касается и ловит языком капельку вина в уголке Галловых губ. Её пальцы гладят его шею, спускаются ниже, проникают под расстёгнутый ворот. Она чуть царапает его ногтями, когда медленно, издевательски-медленно расстёгивает пуговицы, одну за одной. Галл не выдерживает этой пытки, когда её руки на его животе, и сдёргивает рубаху рывком, высвобождаясь. Нерасстёгнутые пуговицы, оторвавшись, летят на пол, следом рубаха, и спине становится холодно от сквозняков Соловьиного зала, а груди, напротив, горячо от узких серых ладошек.       — Ещё? — отстраняясь, смеётся Карлия и подносит к губам Галла свой кубок. Он пьёт, и вино проливается на подбородок, на шею, стекает на грудь. Карлия убирает кубок лишь когда он допивает, больше, правда, пролив. Снова прикасается к его губам поцелуем, дразнящим и лёгким. Обводит язычком контуры губ, собирая капли вина, и спускается ниже, к шее. Её язык находит ямку над ключицами, вылизывает, а острые зубки чуть прихватывают кожу. Галл уже сам не свой, он потерян в ощущениях, кожа груди пылает огнём, а ниже тугим комком сплелось желание. Карлия спускается вслед за каплями, дразнит соски, облизывает и дует. Её пальцы — уже у штанов Галла, осторожно, почти робко проникают под ремень. Галл улавливает её изменившееся настроение по чуть сбившемуся дыханию, по дрожи в пальцах, и перехватывает её руки. Оглядывается. Рядом — высокая каменная тумбочка, на которой недопитая бутылка вина и два кубка. Быстро смахивает всё на пол, подхватывает Карлию на руки и сажает на тумбочку, чтобы удобнее было целовать. Она подаётся навстречу, вжимается, и Галл слышит, как колотится её сердце. Наконец даёт себе волю, найдя её губы, и целует, отчаянно, глубоко, проникая языком. Его руки скользят по нежной коже под серебряно-бриллиантовый дождь, находят груди — небольшие, аккуратные, с острыми твёрдыми сосками. Он гладит эти соски подушечками больших пальцев, потирает, пощипывает, и Карлия выдыхает в поцелуй, сжимает зубами его язык, разводит ноги и обхватывает Галла коленями, притягивая к себе. Галл опускает ладонь ниже, по впалому животу, и играет пальцами с мягкими вьющимися волосами. Карлия всхлипывает и тянется навстречу его ладони. Она влажная и очень, очень горячая, а её руки дрожат, когда она на ощупь помогает Галлу снять штаны. С неохотой размыкает кольцо длинных ног, позволяя и ему раздеться полностью, стянуть штаны вместе с сапогами, и захватывает в плен своих бёдер снова.       — Люблю тебя, — говорит Галл, прежде чем обхватить её губы своими. Она что-то выдыхает, и Галлу не нужно слышать, чтобы знать: «и я». Он входит одним плавным, растянувшимся в бесконечность движением, жарко, тесно, влажно входит, и Карлия всхлипывает в так и не разорванный поцелуй. Оба замирают, ловя первый, не самый, может быть, сладкий, но точно самый нежный миг единения. И, когда длить эту почти-пытку уже нет никаких сил, Галл подаётся назад до конца, чтобы снова войти, раздвигая собой её горячее и влажное, и снова поймать губами всхлип-стон.       Они не спешат, сполна вознаграждая себя за предшествующую игру: движения плавны, и Галл чувствует все изгибы её тела, и изнутри, где так тесно, и снаружи, оглаживая руками узкие плечи, маленькую грудь, изгиб спины и ямочки на пояснице. Они дышат в одном ритме и двигаются как одно существо.       И вдруг что-то становится не так. Карлия замирает в его руках, не закончив движения навстречу, и смотрит за его плечо расширившимися аметистовыми глазами с тёмными провалами зрачков. Галл не хочет останавливаться, но всё-таки пытается повернуться, посмотреть, что встревожило Карлию… Но она только улыбается странно, как-то почти безумно, и встряхивает головой. Галл слишком хорошо знает этот жест: упрямый, самовольный, авантюрный; но всё равно не успевает понять, опьянённый вином и любовью, что происходит, когда Карлия, облизнув губы, говорит — не ему, за его плечо:       — О, Мерсер… — и добавляет, лукаво прищурившись: — Что стоишь как чужой? Иди к нам.       «Конечно, он не пойдёт», — думает Галл. Мысли путаются, и путаются ощущения: он вроде бы хочет, чтобы Фрей ушёл, сделав вид, что ничего не услышал… но в глубине, в пьяных, шальных мыслях, яркой искрой разгорается что-то новое. Он чувствует кожей взгляд, алчный, гладящий взгляд Мерсера. Он чувствует его зависть и слышит редкое, прерывистое дыхание… «Смотри, — хочет крикнуть ему Галл, — смотри, какая она… какие мы… смотри на наше чудо, Фрей». Он, конечно, молчит, но и противиться этому желанию не хочет: вино, Карлия, азарт прошедшего дела — всё вместе будто бы сорвало резьбу, сняло, сломало внутренние запреты. Он хочет, чтобы Фрей смотрел — и он начинает двигаться вновь. Выходит плавно, медленно, так, будто время вокруг них стало вязким мёдом — и входит резко, глубоко, до упора, до вскрика, округлившего серые губы Карлии. Моя, моя, моя — кричит он беззвучно каждым жестом, и Карлия, почувствовав, подтверждает каждым движением навстречу, каждым быстрым поцелуем, горячими ладонями, вцепившимися в его плечи — твоя, твоя, твоя…       И Фрей подходит, как в трансе, как загипнотизированный, подходит к ним. Стоит рядом, с шумом втягивая воздух, которого и на двоих-то мало в Соловьином зале, когда так остро и горячо между ними. Галл боковым зрением отмечает, как Фрей осторожно касается ноги Карлии, ведёт от лодыжки вверх, замирает на колене… Карлия откидывает голову, закрывая глаза, и гортанно вздыхает. Ладонь Фрея скользит дальше по её бедру, и Галл начинает двигаться резче — он хочет, он почти болезненно хочет, извращённо и остро, чтобы Фрей почувствовал, как мелкая дрожь охватывает его женщину.       — Вы пьяны, — сдавленно говорит Фрей, без укора и без удивления. Карлия открывает глаза и вдруг стремительно притягивает к себе Мерсера, выпустив плечи Галла.       — Мы пьяны, — смеётся она почти в губы Фрею, и гортанно стонет, когда Галл снова входит, глубоко и резко. И вдруг целует Мерсера, сама, первая, и Галл видит, как напрягаются плечи друга. Ревность с возбуждением пополам растекаются по телу, и он хочет сейчас только одного — чтобы Карлия не забывала, с кем она сейчас. Чтобы Мерсер не забывал, с кем сейчас Карлия. Чтобы она вскрикнула тоненько, сжимаясь вокруг, и напряглись длинные бёдра. И Галл перехватывает свою женщину, прижимая к себе, но не мешая целовать Фрея, и трахает резко, не давая двинуться — как она любит.       Карлия напрягается, запрокидывая голову, и на шее, как бриллианты, блестят капельки пота. Она уже не выдыхает, только всхлипывает, закусив губу — вот-вот, уже почти, уже на самой грани. Фрей целует её приоткрытый рот, и Галл чувствует голым плечом жёсткую кожу его куртки, когда подаётся на каждом толчке вперёд. Карлия вздрагивает, сжимая бёдра вокруг талии Галла, и сжимается вся, мелко, невыносимо-сладко дрожа изнутри, и кричит звонко, бесстыже. Эхо подхватывает её крик и уносит под высокие своды зала.       Галл резко выходит, не кончив, и пережимает член, чтобы сдержаться. Пьяное и шальное внутри подсказывает, что всё ещё впереди, и ему нужна передышка, только бы короткая передышка…       — Вы оба пьяны, — говорит Фрей, отстраняясь от Карлии. Они оба смотрят на её искажённое лицо, плотно зажмуренные глаза, капельки пота над высокими бровями. Нет ничего красивее, чем лицо любимой женщины в такой момент, уверен Галл, и его переполняет невыплеснутое желание с нежностью пополам. Рядом — губы Фрея, его горячее, сбитое дыхание — и Галл не даёт себе времени подумать, не даёт горячке отпустить себя. Целует уже Фрея — просто потому, что он рядом, и так нестерпимо хочется целовать хоть кого-то. Фрей отвечает, и его губы совсем другие, не как у Карлии — влажные, мягкие, жадные. Мерсер не просто отвечает, он уже сам ведёт, одержимый, видимо, той же горячкой и нежностью, и его язык играет с языком Галла. Галл закрывает глаза и позволяет себя целовать.       Видимо, сегодня можно всё.       — Триада, — шепчет Карлия, разжимая руки и позволяя Галлу опустить себя обратно на каменную тумбочку. — Мы — Триада. Мы — одно целое.       Она встаёт на пол, потягиваясь — звонкая струна, серая тень на закате, — и встряхивает волосами. Улыбается безумно и пьяно, и чернота зрачков заполняет аметисты глаз. И Мерсер, и сам Галл смотрят, забыв дышать — она сейчас до боли красива. Она играет с ними обоими, видит и чувствует всё — и смеётся, нагибаясь. Поднимает с пола бутыль вина — там ещё что-то осталось.       — Триада, — снова повторяет она и отпивает глоток, обхватив губами горлышко бутыли. Передаёт Фрею, и отпивает уже он, глотает, не закрывая глаз, и смотрит только на то, как Карлия облизывает тёмные зацелованные губы. Мерсер передаёт бутылку, завершая странный, только что придуманный — но кажущийся священным почему-то — обряд, и Галл допивает. На дне — осадок и кислинка, и чуть вяжет рот. Он отбрасывает бутыль. Внутри, глубоко внутри — неуверенность, и сомнение, и всё ещё жгучая ревность, но он ждёт. Ждёт и Мерсер. Они безмолвно отдали право решать — ей.       И она пользуется, отчаянно улыбаясь, своим правом. Подходит к Фрею вплотную, целует, приподнимаясь на цыпочках, в уголок рта. И начинает расстёгивать пряжки на кожаной куртке.       Галл смотрит со стороны, чуть отвлечённо, и сам себя не понимает; совсем недавно он был готов ревновать её к теням Соловьиного зала, а сейчас стоит рядом и молчит. Во всём происходящем есть что-то ритуальное, древнее, сакральное. В искажённой реальности сегодняшнего вечера всё — от бриллиантового дождя на груди Карлии и до закушенных губ Мерсера, до его странного, долгого взгляда из-под тяжёлых век — всё воспринимается нормально. Словно так и надо. Словно они играют пьесу, в которой режиссёр — сама Госпожа Вечнотени. И даже её незримое присутствие в тенях, в сквозняках зала могут уловить напряжённые, сверхчувствительные нервы Галла, пока он, оперевшись о стену, смотрит.       Фрей неподвижен, когда пальцы Карлии снимают с него куртку, пробираются под рубашку. Он молчит и не пытается ни мешать, ни помогать — пока она не касается его бледной в сумерках груди. Тут он вздрагивает, будто обжегшись — Галлу, несмотря на полумрак, всё видно слишком хорошо — и подхватывает Карлию на руки. Целует в высокую шею, и она подставляется, откинув голову. Галл ловит её взгляд — чуть насмешливый, приглашающий — и шагает навстречу.       Они немного неловко, целуя и прикасаясь невпопад, без разбора, танцуют танец для трёх возбуждённых тел, шести рук, шести ног. Танец заканчивается у узкой каменной постели, и Галл опускается первым, ложится на спину. Карлия — грудью на него, и бриллианты в металлической паутинке впиваются в кожу обоим. Карлия, уперевшись руками по обе стороны от головы Галла, целует его жадно, всхлипывая, кусаясь, и трётся животом о возбуждённый до предела член. Фрей медлит, снимает сапоги, потом штаны — даже сейчас, даже в такой момент педантичный, он складывает их почти аккуратно возле постели. И какое-то время просто стоит рядом, смотрит, раздувая ноздри. Галл даже хочет сейчас поменяться с ним: он-то знает, каково это — смотреть на узкую серую спину, по которой вдоль позвоночника к ямочкам на пояснице скатываются капельки пота. Каково видеть прогиб этой спины, поэзию, музыку самой древней в мире песни, воплощённую в этой женщине. Неудивительно, что Фрей медлит, не касается этой спины — зато касается сам Галл, обнимая, притягивая, изучая пальцами каждый тонкий позвонок, острые лопатки, упрямые плечи. И она вздрагивает под его руками, тянется, подаётся, кошкой требуя новой ласки. Кто бы отказал?       И Галл не удивляется, коснувшись пальцами ладоней Фрея. Мерсер тоже гладит, но он может и целовать эту спину, склонившись — и он целует так, как не может сейчас Галл: в шею до тёмных засосов, больно и сладко, и ловит губами ухо, откинув короткие волосы. Карлия вьётся между их тел, заласканная, зацелованная, снова жадно ждущая, и дышит почти навзрыд. На секунду Галл прикрывает глаза, и в голову — ниже, в позвоночник, в пах, обжигая и выстужая сразу, — приходит образ: они двое, одновременно, входят в неё, двигаясь синхронно, как один человек, как один надвое разделившийся любовник, тесно, почти больно, до крика, в унисон срывающегося с трёх приоткрытых ртов… Нет. Галл отгоняет сладкое, но слишком уж, даже до этой ночи слишком уж невероятное виденье. И принимает — вряд ли умом, ум тут давно не при чём — самое сложное в своей жизни решение.       Он обхватывает Карлию, уже почти ничего не соображающую, за талию и приподнимает, помогая упереться в постель коленями. Она грудью так и лежит на нём, и царапины от камней немного саднят от пота, но Галл не хочет сейчас иначе — даже эта боль правильна. Мерсер всё понимает, встаёт на колени на постели, и их с Галлом ноги соприкасаются сейчас. Галл дотягивается, обхватывая ладонями маленькие упругие ягодицы Карлии, и там уже — руки Фрея, такие же жадные, изучающие, горячие. Карлия хрипло стонет, когда Галл опускает палец ниже — она влажная, она готова. Галл сам разводит её ягодицы, готовя свою любимую женщину для своего друга.       Видимо, сегодня можно всё. Даже невозможное.       Фрей входит, и Карлия подаётся ему навстречу. Бриллианты царапают грудь Галла, и это хорошо — пусть болит снаружи, но не внутри рёбер. Ему легко сейчас чувствовать их обоих, чувствовать ритм, который задаёт Мерсер и который поддерживает Карлия, задыхаясь, всхлипывая, подаваясь то вперёд, то назад. Галл ловит её рот, накрывает своими губами. Просовывает язык меж стиснутых зубов — и повторяет языком движения Мерсера, глубоко и резко. Его руки всё ещё на её талии, рядом с пальцами Фрея, и оба сжимают так, что завтра будут тёмные синяки, наверное.       Фрей движется всё чаще и короче, и Галл чувствует, что его собственное сердце сейчас разобьёт рёбра и вывалится наружу.       — Давай уже, — хрипит он, сам не зная кому, и слышит, как протяжно стонет Мерсер, отодвигаясь.       На его пальцы, так и сжимающие спину Карлии, попадает что-то тёплое, вязкое, и резко, незнакомо пахнет чужим семенем. Он машинально растирает горячее семя Фрея по спине Карлии и слышит её разочарованный выдох. И едва не теряет голову, сажая её уже на себя, позволяя откинуться, придерживая под бёдра. Внутри неё так горячо и — несмотря на весь вечер — тесно, что продержаться несколько так нужных ей сейчас движений — это почти подвиг, почти невероятное.       Галл совершает невероятное. И кончает только тогда, когда Карлия уже бьётся на нём, закусив губу, вцепившись ногтями в предплечье, и вскрикивает протяжно. Наградой за подвиг — самый потрясающий, долгий оргазм, вечность небытия, наполненного чистым восторгом. Экстаз, охвативший все клеточки тела, все оголённые нервы, удовольствие, от которого, кажется, можно умереть.       Галл даже не сразу приходит в себя. На нём, уткнувшись носом в плечо, лежит Карлия, и они дышат в унисон, постепенно успокаивая бешеный ток крови в венах и артериях. Галл дотягивается непослушной, будто чужой рукой, и гладит её волосы.       — Люблю, — шепчет он. И вдруг понимает, что сегодня, сейчас, он перешёл за новую грань любви. Он больше не чувствует в своём сердце той любви, и вожделения, и щемящей нежности, что были до. Он сам стал любовью. Растворился в этой любви. Скажи теперь «Галл», и услышишь — «Карлия». Одно. Несмотря ни на что. Ни на кого. Ни Фрей, ни сама Ноктюрнал не отнимут этой любви, которая уже больше даже, чем душа Галла. И Галл закрывает глаза, теперь точно зная, что даже смерть не разлучит.       Он хочет рассказать об этом, но у него нет слов. Только надежда, что и она, его девочка-тень, сбывшаяся мечта, жизнь и душа Галла Дезидения, тоже это чувствует. Он хочет рассказать, но говорит совсем другое, потому что тут сейчас с ними — третий. И впервые Галл, думая о Фрее, добавляет: «лишний». Третий лишний.       — Больше это не повторится, — говорит Галл. Это не вопрос, не предложение — безусловный приказ, которого не посмеют ослушаться ни друг, ни любимая. В нём говорит даже не ревность — в новой любви больше нет места ревности — но здравый смысл: они и так усложнили. Слишком всё усложнили этой ночью, если появилось, хоть и невысказанное — «лишний».       Но Галл думает, что всё можно исправить. Галл верит, что утром они лишь смутятся немного да пару дней будут сдержаннее, скованнее друг с другом, чем обычно. Галл так думает, даже когда Фрей уходит молча, не оборачиваясь.       И после, до самой Снежной завесы, Галл будет думать, что всё в порядке.       Он растворён в своей любви и счастлив, перебирая в забытьи влажные короткие пряди безмятежно спящей Карлии, и засыпает сам.       И никто из них не понимает, как ревнивы и завистливы тени. И Госпожа Теней.