Где Неа Д. Кемпбелл?

В «Черном Ордене» меняется руководство, и, пользуясь этим случаем, любой автор позволяет себе вести свою колонку так, как ему заблагорассудиться. И пока главный редактор погребен под завалами документации за прошлых семь лет, которая не разбиралась с переезда, представляется возможность задать один из волнующих вопросов, вроде: «Как на самом деле умерла принцесса Диана?», «Была ли смерть Курта Кобейна самоубийством?». Не то чтобы хоть кто-то надеялся, что в редакцию поступит информация по таким вопросам, хоть каплю похожа на достоверную. Десять лет назад произошла одна история, о которой почему-то никто не помнит. И это удивительно, учитывая то, что имена главных ее героев долгое время были на устах едва ли не у всей страны. Именно поэтому я хочу задать всего один вопрос: где Неа Д. Кемпбелл? Очень смело с моей стороны надеяться, что кто-то все же знает хоть что-то, но ведь этот вопрос, как оказалось, волнует едва ли не всю редакцию Черного Ордена, включая и само начальство. В свое время о братьях Кемпбеллах слышали все, их музыка играла в любых заведениях, от модных клубов до затхлых пабов, а сейчас о них словно все напрочь забыли. В тот день, 19 апреля в доме Мариана Кросса, близкого друга Д. Кемпбеллов и их менеджера, собрался весь культурный бомонд города, там присутствовали самые богатые мужчины и женщины, актеры, художники, музыканты, фотографы и журналисты. Там был и я, совсем не подходящий по возрасту и образу жизни, но с живым интересом и жаждой получить информацию. По правде говоря, я был искренним фанатом музыки Д. Кемпбеллов, но трагедия того вечера ставит под сомнение всю историю их творчества. Быть может, какая-то милая особа, владеющая информацией, согласиться поделиться ею с нами. Видимо, я и есть милая особа, которая знает, куда подевался Неа Д. Кемпбелл. Наверное, если эта история снова ожила, пусть и таким образом, стоит раз и навсегда закончить ее, дав ответ на этот вопрос. Я знал его и Ману еще до того, как они стали известными музыкантами, Неа играл на саксофоне по затхлым клубам, а Мана преподавал в Амхерстском колледже. Он читал на моем курсе историю мировой литературы, и сам больше напоминал студента, чем преподавателя. Я был старше большинства своих сокурсников, ведь получал уже второе образование, и жизненного опыта и знаний у меня было побольше. От них я держался немного в стороне, а вот мой преподаватель меня заинтересовал. В него были влюблены все девушки из нашей группы, это правда, но он не был первым красавцем. Он был странным, выглядел младше своих лет, но всегда бледный, с лихорадочным взглядом и извечной улыбкой. О, такой добрый, понимающий взгляд был только у него. У Маны были странные взгляды на жизнь, запас метафор на любой случай, припрятанных в кармане серого пиджака с большими черными пуговицам и огромные круги под глазами. Несколько раз мы ходили выпить в бар или гуляли в парке. Мана умел говорить так, что его хотелось слушать, я буквально захлебывался информацией, совсем в другом свете видел Роландов, Гулливеров и Леопольдов Блумов, кроме того, он умел писать. В один из вечеров, когда мы кормили уток в пруду в парке, он сказал:  — Послушай, я хочу, чтобы ты услышал это, хорошо? Он достал из своего портфеля ворох пожелтевших бумаг, исписанных мелким аккуратным почерком — его почерком, и начал читать. До этого момента мне казалось, что Мана должен был родиться раньше и стать предводителем битников, но в этот момент я понял, что дело было немного в другом — он был писателем. Замечательнейшим.  — Ты ведь опубликуешь это? — спросил я тогда с такой надеждой, что мне даже спустя столько лет немного стыдно.  — Может… может, когда-нибудь. У меня нет времени дописать…  — Ты хоть иногда спишь? — на это Мана не ответил ничего, вместо этого рассказал о своем брате, Неа, звал послушать, как он играет. Я не сразу понял, что все дело именно в этом. Мне было любопытно, тем более, вкусу Маны я доверял больше, чем собственному, к тому же сам грешил игрой на рояле. Неа был виртуозным ублюдком, но чертовски обаятельным. Он знал себе цену и никогда не интересовался мнением посторонних на этот счет. Они с Маной были одно лицо, но если Неа фонтанировал энергией, во всем был изысканным и слегка небрежным, то Мана был тихим и в чем-то болезненным, словно его окружение было ему чуждо. Не буду врать, с первых секунд нашего знакомства Неа очаровал меня, а от его музыки у меня подкосились ноги, но было в нем что-то, что не давало потерять бдительность. Как-то мы курили на крыльце их с Маной дома, и он спросил:  — Ты слышал его стихи, нет? Тогда я оторопело смотрел на лукавые огни в глазах Неа, на то, как медленно он затягивается, и мне захотелось выть. Вот в чем было все дело. Всегда, всегда все было о нем, о Неа.  — Он ведь прозаик, — прошептал тогда я, и ушел, не прощаясь. Когда я в следующий раз встретил Неа, он ждал Ману у выхода из колледжа, обаятельно улыбаясь, он окликнул меня и предложил выпить вместе. Он был гениальным, и это факт, и я не смог тогда сказать ему ничего, а на следующий день познакомил Ману и Неа с человеком по имени Мариан Кросс, известным на весь город разгильдяем и ценителем искусства. Зная Кросса, я с уверенностью мог сказать, что не пройдет и полгода, как о Д. Кемпбеллах заговорит вся страна, и я не ошибся. Неа был счастлив, а Мана смотрел на мир с полнейшим смирением, только тогда я решился поговорить с Неа. При всей своей заносчивости, он просто обожал своего брата и всегда был горд в первую очередь Маной. Неа действительно осознавал, что Мана — один из немногих, гений своего времени, наверное, в том и была вся загвоздка. В этот раз он не паясничал и не лукавил, но когда я попросил его отпустить Ману, дать ему возможность жить так, как хочется, он послал меня куда подальше. С тех пор как к братьям Д. Кемпбеллам пришла известность, их жизнь завертелась в разы быстрее. Я был лишним в этом круговороте, но не мог оставить Ману одного. Он был совсем плохим, уволился из колледжа, и он больше не читал мне. Только однажды он пришел ко мне домой странно улыбающийся, отдал мне помятый листок какого-то эссе, на обороте которого была «Колыбельная», и сказал, что написал ее для меня. Тогда я едва ли не плакал и просил Ману уехать со мной в Британию, оставить Неа, который обязательно найдет себе кого-то другого, кто будет писать ему тексты.  — Ты не понимаешь, — зло прошептал он, отворачиваясь.  — Ты ведь больше не пишешь, — я знал это, точно так же, как то, что Неа тоже знает.  — Господи, Аллен, прекрати, или тебе так хочется ругаться? Я улетал следующим утром, при этом я знал, что покидаю эту страну надолго. Меня уже ничего и не держало там. Этой же ночью я поехал к Неа, понимая, что не могу уехать, ничего не сделав. Неа я нашел в «его» комнате, на чердаке. Он сидел за роялем и наигрывал что-то ненавязчивое, глядя на меня без удивления и совершенно прямо. Я сел на лавку рядом с ним и закурил, не зная, что сказать, ведь как только я переступил порог комнаты, я осознал свое поражение. Неа тоже молчал, он не насмехался надо мной, и это бесило еще сильнее. Его руки легко бегали по клавишам, призывая смотреть только на него, слушать его, забыть о мире вокруг, Неа играл знакомые мне мелодии, распаляя мою злость еще сильнее.  — Я буду ждать тебя, Аллен, — это все, что он сказал мне, после чего легко поднялся на ноги, собираясь уходить. Я корил себя за малодушие, а за окном уже играли первые лучи рассвета. Я понял, что ничего не знал о Неа, когда он поцеловал меня в висок, и сразу же скрылся из комнаты. Даже в Британии слава братьев Д. Кемпбеллов не давала мне спокойно жить, а нечастые звонки Кросса заставляли волноваться еще сильнее. Я вернулся домой через полгода. За это время я ни разу не контактировал с кем-то из братьев. Неа пустился в разгул, пытаясь заглушить чувство вины и удовлетворить свои амбиции, а Мана все так же почти все время проводил дома, прячась от славы и от реальности. 19 апреля я приехал к Кроссу для серьезного разговора, а попал на праздник. То, что тогда произошло, я понял уже позже, и то из новостей. Ни для кого не было секретом что баламут Неа поссорился с одним серьезным человеком по имени Адам. Все его поступки наполнились таким отчаянным весельем, что мне даже казалось, будто он смерти ищет, но я ошибался, ничего кроме скорби и обычного бахвальства там не было. Когда в гостиной, переполненной людьми, алкоголем и музыкой появилась очередная блестящая женщина, никто не обратил на это особого внимания. Верная до смерти личная помощница и правая рука Адама Лулу Белл с бесстрастным выражением лица поинтересовалась у Марии — певицы и последней любовницы Кросса — где она может найти Неа Д. Кемпбелла. Та махнула рукой в сторону рояля, не особо обращая внимания ни на Лулу Белл, ни на Неа. Смех и сладкая музыка сменились криком ужаса, когда Лулу одним сквозным выстрелом в грудь убила музыканта. Неа стоял рядом со мной, ошалело глядя на огромное красное пятно на рубашке Маны, не в силах отвести взгляд. Через две недели после похорон Маны он исчез. Я не слышал о нем ничего семь лет, читая лекции по литературе в Амхерстском колледже. Я не слышал ничего о братьях Д. Кемпбеллах на протяжении этих семи лет, при том, что раньше каждая радиоволна крутила их песни. В очередной ничем не примечательный день я задержался, долго разговаривая с одним из своих студентов, который делал доклад по литературе битников и хотел узнать мое мнение по кое-каким вопросам. Было уже темно, я спускался по лестнице, глядя себе под ноги, когда меня кто-то окликнул. У выхода из здания стоял Неа с сигаретой в руке, подавленный, уставший.  — Аллен, здравствуй… — Неа, — я был так изумлен, что не смог больше ничего сказать ему. — Я хочу кое о чем попросить тебя, — от былой напыщенности и уверенности не осталось и следа. Все мое возмущение и вся злость захлебнулись в его скорби. — Пожалуйста, у меня есть рукопись Маны, он дописал ее. Я хочу опубликовать ее, понимаешь? Я винил Неа в чем угодно, но никогда — в смерти Маны. В конце концов, он был таким же испуганным и отчаявшимся человеком, как и его брат.  — Зачем тебе это? — Неа как-то сам сказал мне, что Мане стоило стать поэтом, никак не прозаиком и тем более не преподавателем. Он ответил мне, что никогда не слышал прекраснее мелодии, чем в словах Маны, и я поверил. Изо дня в день он сидит в своей комнате и печатает, сводя в едино сотни рукописных страниц, отдавая остатки жизненной силы этой работе. Теперь он совсем никакой, и я даже не знаю, закончит ли он свое дело. Неа Д. Кемпбелл живет в Амхерсте, в моем доме, и каждый день глядя на него я думаю о трагедии Маны, судьбу которого продолжает его младший брат.