— За 14 часов до этого —
Волчье лицо покоилось на столе, будто снятый скальпель с мёртвого существа, и столь же неживые холодные и пустые глаза буквально прожигали меня насквозь. Я ненавидел его. Ненавидел настолько, что от одного имени голова шла кругом и руки начинали трястись. Именно с него начинался мой Ад. Именно его фигура стояла у ворот, великодушно провожая к первому котлу. Выпускной бал — всё брало корни именно оттуда. Все эти годы я пытался забыть, но теперь воспоминания всплывали яркими картинками в голове, и я даже не понимаю, когда наношу ему первый удар. Это моя сучка, Клайд, убери от него свои блядские руки. — А я ведь искал тебя, Марш, — второй удар достаётся уже мне. Это был забытый кошмар наяву. Кошмар, который снова и снова являлся ночами, а теперь отыскал меня даже здесь. Каждый раз, стоило перебрать с дозой, в голове, будто по чистой случайности, всплывало его лицо. Там ему вечно восемнадцать, его голос постоянно хрипит, через раз срываясь на подобие рыка, его руки вечно перебинтованы, лицо обклеено пластырями и «украшено» ссадинами. Он распоряжается людьми, как ему вздумается, и единственный, кто его не боится, — это Твик, что отсасывает ему на каждой перемене между вторым и третьим уроком в мужском туалете, вторая кабинка от окна. Когда я в очередной раз заношу руку, чтобы нанести удар, чувствую, как ноги не ощущают земли под собой, зато чужое тепло тут же смиряет мой гнев. Оттащить меня от Такера не составляет никакого труда, ещё какое-то время в ушах чужие крики отдаются эхом. Спина рыжего комбинезона мельтешит перед глазами, в которых всё на мгновение и вовсе начинает плыть. — Брейк, Такер. Брейк! Он сожрёт тебя и потрохов не оставит. Если этот зверь сорвётся с цепи, я не смогу его остановить. А Кенни, видимо, может усмирить его, иначе, наверно, моя история закончилась бы прямо здесь. Я не помню, сколько времени проходит в гробовой тишине, прежде чем Маккормик начинает разговор на какую-то совершенно пустяковую и бессмысленную тему, которую подхватывает и Донован; я же слушаю краем уха и стараюсь лишний раз не смотреть в его сторону. Я слышал, как он дышал, буквально давясь гневом и кислородом, сидя не так уж и далеко. И мне хотелось сбежать, спрятаться, но меня по-прежнему никто не собирался отсюда выпускать. Тем не менее мне кажется, что он тоже не смотрел на меня. Я не чувствовал его взгляда — даже холод, исходящий от его фигуры, будто терялся в чужих разговорах, и это доводило до ещё большей паники. Я не знал, чего стоило ожидать, а чего — нет. Эта игра в «негляделки» продолжалась до тех пор, пока двое других не отправились за девчонками, оставив нас наедине. К тому времени все уже достаточно выпили, хоть я и старался сдерживаться, чего нельзя сказать о Такере. Он будто пробежался по всему мини-бару в алфавитном порядке, однако передвигался по комнате если не резкими и ломаными, то хотя бы точными движениями, увлечённо разглядывая потолок. Но когда-нибудь и это ему должно было надоесть. — С тобой можно сдохнуть от скуки, Марш, — мою фамилию он произносит рычаще, отчего она походит на кличку какого-то животного и заставляет передёрнуться. С тонких же и обкусанных бледных губ срывается тяжёлый вздох. Пьяное тело медленно обходит карточный стол, с каждым шагом пытаясь сократить расстояние между нами, и, возможно, у него бы это получилось, если б я с той же скоростью не увеличивал его вновь. — Если скучно, иди развлекайся со своими дружками, Такер. Или отыщи своего блондинчика: он-то с радостью тебя обслужит, — каждое моё слово пропитано презрением и отвращением, и я бы не поверил, если б услышал, но Крейга в ту секунду почти незаметно передёргивает от моих слов, и в глазах отражается что-то новое, отличное от гнева или ненависти. Хищнический огонь — не холод. И мы наворачиваем очередной маршрут вокруг стола. — Ну же, Марш, неужели боишься меня? Столько времени прошло, а ты так и остался грёбаной бабой. Наверняка от ПМС мучаешься, — его жадный взгляд к тому времени уже полностью изучил каждую клеточку моего тела. И чего я точно тогда не ожидал, так это того, что, будучи в таком состоянии, он просто перепрыгнет стол. Так легко. Проскользит по нему, оказываясь в критической близости, схватит за руку и, не церемонясь, потянет на себя, чуть не выдёргивая кость из сустава. Вскрикиваю от немыслимой боли, а он лишь победно скалится, скручивая уже обе руки за голову и наваливаясь корпусом, прижимая к карточному столу. — Такер, сука, блять, уёбок, отпусти! Оставь меня уже, блять, в покое! — чувствую, как голос дрожит, а на глаза наворачиваются слёзы. Страх пропитывает каждый сантиметр моего существа, заставляя практически забыть, как дышать, а Волк лишь сильнее давит, сворачивает руки, заставляя и вовсе залезть и усадить свою задницу на карточный стол. — Ну уж нет, Стэнли. Я всего лишь хочу повеселиться с тобой. — Отпусти меня, блять, я не твоя грёбаная игрушка и… — Как грубо, — перебивает, даже толком, кажется, не вслушиваясь в те проклятья, что я продолжал насылать в его сторону, и заметно хмурится. Вскоре оба моих запястья оказываются в одной его руке, другая же нырнула в задний карман узких джинсов, уже через секунду представляя моему взору небольшой прозрачный пакетик с маленькими белыми таблетками. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, что именно это было. Явно не валериана. Довольно усмехается, показушно высовывая уже посиневший от какой-то дряни язык, и вытряхивает пару таблеток на него, напирает ещё больше, прижимая руки к столу, заставляя болезненно выгнуться мостиком. «Лекарство» принимает, но явно не глотает, в следующее мгновение запуская свободную руку под подол моей футболки. Холод. Тот самый холод, что обдал тогда мою спину сквозь ткань, теперь как будто обжигал. Совершенно по-хозяйски, уверенными движениями длинные пальцы наглаживают живот, обводят рёбра, грудь, проскальзывают по ключицам и вновь вниз, с неким раздражением упираясь в ремень на поясе, но не пытаясь раздеть. Его всё такой же хриплый голос, но уже не грубый — будто и не его, — раздаётся над ухом неким гудением. Тяжело разобрать слова: алкоголь в крови вскипает, и его горячее дыхание в районе шеи заставляет нервно попытаться встать, встретившись с очередной порцией боли. Не помню, в какой момент, но я уже с силой упирался в его плечи, пытаясь провалиться сквозь стол, он же другой рукой зажимал мне нос, не давая дышать. И однажды бы я всё равно сдался: грудь болезненно сжимает от нехватки кислорода, тело дрожит, и его взгляд теряется в моём. Сложно определить, что чувствовали мы тогда, но это было нечто большее, чем гнев. Когда мои губы всё же размыкаются в попытках ухватить кислород, он тут же пользуется этим, заставляя вжаться сильнее в твёрдую поверхность, хоть его другая рука и проскользила по талии на поясницу, прижимая к себе. Чужой язык устремляется к нёбу, размазывая по нему размокшие от слюны таблетки, и далее он уже кусается, целуя глубоко, но недолго, довольствуясь моментом, когда я не могу сдержать стона в поцелуй. Всё это было слишком. Это были не мы. Вновь ощущаю твёрдую землю под ногами, когда тот, не церемонясь, отходит от стола и вновь тянет на себя. Но уже по-другому, не грубо — властно. Будто я стал его новой игрушкой на ночь. Будто он и был тем, ради чего меня призвали сюда. Туман — плотный и тяжёлый, разрывающий мой разум, — крупицы того, что осталось, на части. Тело же становится лёгким, теряется где-то в тяжёлом и душном воздухе окружающего пространства. Я и раньше принимал наркотики, но никогда не чувствовал ничего подобного. Это больше походило на полёт, и лишь чужая рука на талии настойчиво возвращала к осколкам реальности. И, к моему собственному удивлению, в тот момент я был совершенно не против этого, ведь каждая клетка моего тела от любого его прикосновения наполнялась теплом и требовала, чтобы это никогда не прекращалось. — Всё ещё ненавидишь меня? — его глаза не холодные, а скорее пасмурные, наполненные печалью, в голосе слышится потерянная усмешка. Это заставляет растеряться и залиться краской в осознании, что проходит какое-то время за тем, что я без зазрения совести внимательно рассматриваю каждую деталь его лица. Для будущего обновлённого кошмара. — Надеюсь, что ты сдохнешь от передоза, — чуть киваю, а он просто смеётся. Да. Мне точно не послышалось — он смеялся надо мной. Или над собой. Не знаю. Утром я буду думать о том, что это была определённо лучшая ночь в моей жизни, а сейчас он вновь прижимает по-хозяйски к себе, мягко перемещаясь по танцполу, наплевав на музыку и ритм, что-то шепча мне на ухо, обдавая своим горячим, чуть сбившимся дыханием. Я же смеюсь над каждым вторым словом и не особо остроумными шутками. Мы пьём: один рокс, два, пять. И в какой-то момент я уже сам тянусь к нему за поцелуем. Крейг зарывается пальцами в мои волосы, крепко сжимая их и рыча, на что я пытаюсь просто не обращать внимания. Единственное, что имеет смысл сейчас, — это то, что я на мгновение оказался вновь живым. Я нашёл то, что искал. Я нашёл его.— Настоящее время —
Мягкая обивка дивана будто нашёптывает, что лучше не вставать. Тем не менее под танцем тысячи назойливых солнечных лучей приходится это сделать, пытаясь вырваться из плена густого тумана. Некоторое время уходит на то, чтобы понять, что сейчас я нахожусь не в клубе и даже не дома, — серая комната будто давила на сознание своим одиночеством. Да, я тут, и рядом совершенно никого, хоть на талии всё ещё ощущается иллюзия остатков чужих прикосновений. Лицо медленно заливается краской, когда воспоминания выстраиваются в медленную картину прошедшей ночи, с концом душа последние капли сладкого тумана внутри. Не знаю, сколько точно времени уходит на то, чтобы вновь прийти к привычному меланхоличному состоянию — проще говоря, моему «рабочему». Двигаться тяжело, но всё же приходится: вливаю в себя несколько литров воды, так услужливо оставленных рядом на тумбе, и спешу покинуть это место. Нужно было сбежать, пока ещё не было поздно. Нет. Было уже поздно. Перед моим взором стояла захлопнувшаяся дверь собственного дома, от которого у меня не было ключа. Иронично. Символично ли? В то мгновение я стал участником этого бесконечного калейдоскопа. В то мгновение я возненавидел его вновь.