Обелиск нашей любви

      — Сеська, котять находить мусорка, маленький. Уносить, звонить тьебя.       У Кему ужасный акцент, да и грамматика не лучше, поэтому понять, что он говорит, особенно по телефону, довольно сложно.       Кему — нелегальный мигрант, семью он потерял на пути сюда, в Европу из Судана. Официально, если только их не подобрал патрульный катер в Средиземном море, подобных ему не существует, но в районе Санита, вообще, можно встретить много чего, официально не существующего.       У таких, как Кему, есть три основных способа выживать: влиться в ряды местного криминала, торговать на улице контрафактом и просить милостыню. Кему выбрал последнее.       Чтобы больше давали, некоторые попрошайки используют животных — попробуй пройти мимо худого, лежащего на куске фанеры человека, держащего на руках не менее истощенного котенка. Я, вот, не могу, хоть Джено и говорил не раз, что это — часть системы сбора денег неаполитанской каморры, и поэтому не надо ее поощрять. С Кему мы познакомились именно так — гуляя с Чипо, я увидела лежащих на тротуаре пару собак, кота и человека средних лет с иссиня-черной кожей. Памятуя о словах Джено, каждый раз, выходя на прогулку я старалась приносить Кему и его подопечным не деньги, а еду и лекарства. Потом уговорила Кему отдать старенького, больного пса в приют к Марии, потом Джено нашел Кему работу на стройке, а Сандро взялся помочь перейти на легальное положение. Но и после этого Кему не перестал подбирать уличных животных, оставшись надежным поставщиком информации и пациентов для приюта.       Это только кажется, на первый взгляд, что проблема бездомных животных в Италии, как и во всей Европе, решена. Да, существуют собачьи (canili) и кошачьи (gattili) приюты с государственной поддержкой и частные приюты (rifugi), в которых животных содержат, пока не найдут новых хозяев. Но в таких, практически неконтролируемых полицией и муниципальными властями районах как Санита, чего только не происходит с людьми, не говоря уже о животных. Когда нет денег на то, чтобы прокормить себя, кто будет заботиться о том, чтобы стерилизовать кошку или собаку, нормально кормить и лечить животных? Львиная доля питомцев приюта найдена именно в подобных местах.       Иногда, как сейчас, мы появляемся там по наводке, но исключительно в светлое время суток, хотя Марию многие местные знают. Джено, заехавший к родителям, чтобы забрать меня на работу, к изменению маршрута отнесся философски, молча свернув в нужном направлении.       — Хочешь — езжай, не жди, а я немного опоздаю, — говорю перед тем, как с переноской выйти из машины.       — Да ладно уже, подожду, — отвечает брат.       — Я кормить, они не есть, — сообщает Кему, едва успеваю переступить порог чердачной комнаты, в которой он живет со своими питомцами. Аккомпанементом звучит неумолкающее мяуканье — котята учуяли запах от вымоченной в молоке ткани, но наесться, присосавшись к влажной тряпочке, у них не получается. Малышей трое, самого обычного дворового окраса — коричневый с серым, полосками и пятнами. Глаза не открыты, хотя по возрасту — а им уже недели три есть точно — должны были открыться. Причина, похоже, конъюктивит, к тому же, худоба говорит о том, что и нормального питания они, скорее всего, с рождения не получали. Собаки Кему — Мани и Мбане — с интересом наблюдают за орущей троицей с безопасного расстояния.       У меня с собой для таких случаев не только переноска, но и совмещенная с ней аптечка, в которой имеется специальная бутылочка для кормления котят. Проверяю температуру молока на ощупь — слишком холодное, недавно из холодильника. Надо разогревать.       Микроволновки у Кему нет, приходится греть в кружке на электроплите. Хозяин комнаты предлагает использовать устройство, которое он называет «киписильник», но я отказываюсь, выбирая из двух зол хотя бы известное. Плита, однако, разогревается неожиданно быстро, а кружка тонкая.       Опускаю в молоко кончик мизинца. Черт, а теперь перегрелось! Что делать? Котята взахлеб вопят от голода и разочарования. Решаю разбавить водой до приемлемой температуры. Устраиваюсь на краю матраса, лежащего на полу и служащего Кему постелью, и подтягиваю коробку с котятами ближе. Самый голодный уже почти перелез через картонную стенку. С него и начнем.       Малыш мало того, что шустрый, он еще и хваткий. В соску на горлышке бутылочки вцепляется намертво и тянет, будто вакуумный насос. Не успеваю понять как, а бутылочка уже пуста. Котенок хочет еще, но мне жаль его более голодных сейчас братьев (или сестер), к тому же я не уверена, стоит ли их перекармливать после голодовки, поэтому возвращаю храбреца в коробку и вытаскиваю следующего.       Этот насосался и отпал сам, будто пиявка. Вот так да. Кладу «пиявочку» на матрас рядом с собой, чтобы не перепутать. Первый накормленный «шустрик» уже опять почти вылез из коробки, а третий, пока голодный безуспешно мечется внутри и орет. Подхватываю его свободной рукой.       Джено, видимо, надоело сидеть одному в машине — сначала слышатся шаги на лестничной площадке, а потом брат появляется в дверях и здоровается с Кему.       От нетерпения котенок дрожит и тычется влажной мордочкой во все подряд: мои джинсы, блузку, ладонь. Наконец, находит соску и вцепляется в нее мертвой хваткой, захлебываясь и пуская молочные пузыри от жадности. Я отнимаю соску и снова даю, и так несколько раз, пока движения тоненьких лапок не становятся спокойнее, медлительнее.       — Ну вот, молодец! Мы же не хотим подавиться? Не бойся, никто не отнимет, и в следующий раз тоже накормят…       Пузо под моими пальцами растет, кожа на нем натягивается, и я решаю, что маленькому обжоре уже хватит. Хозяин пуза, впрочем, так не считает, он истошно мяукает, возмущенно шкрябает когтями по моим коленям и ладони, а нащупав мордочкой подушечку указательного пальца, присасывается к ней.       — Эй, засыпай давай… — мне вообще-то, еще надо попасть на работу, но малыш так долго кричал, что сейчас хочется продлить мгновения его хрупкого счастья.       Свободной рукой я легонько поглаживаю младенческую, похожую на пух, шерстку котенка, с громким причмокиванием слюнявящего мой палец. Пятна солнечного света, просочившиеся сквозь занавеску и оконную раму, греют кожу. Разомлев, маленький наглец включает транзистор на полную мощность — довольное урчание не только слышно, я ощущаю вибрацию рукой и коленями.       — Ты меня задерживаешь, козявочка, — беспомощно улыбаюсь, — кроме тебя здесь есть и другие страждущие.       Джено продолжает ждать в дверях, разговаривая со стоящим ко мне спиной Кему. Он говорит с Кему, а смотрит на нас с котярой, и взгляд греет не меньше солнечных пятен. Брат гордится мной, одобряет, любуется. Теплота, нежность, восхищение — это все мне, все мое по праву. Как и мой подопечный, я сейчас тоже готова заурчать.       Котят мы в итоге отвозим в приют уже вечером, после работы. А до этого они весь день создают в офисе неповторимую атмосферу: каждый входящий, завидев переноску или заслышав мяуканье, считает своим долгом удивленно поднять брови, умилиться, обещать посодействовать в поиске хороших хозяев. Выполнят свое обещание в лучшем случае, процентов пять, но, котятам всего-то нужно, чтобы нашлись три добрых человека.       — Я освободил тебе спальню и часть полок в шкафу, — сообщает брат, когда мы, заехав к родителям поужинать и захватить мои вещи, нагруженные коробками поднимаемся в его, а точнее, теперь нашу общую на какое-то время квартиру.       — Спасибо. Очень щедро с твоей стороны, — отвечаю я, перехватывая повыше коробку с обувью. — Меня бы и диван в гостиной устроил. Шучу, конечно.       Раскладывание вещей и перестановка мебели продолжаются весь вечер, это приятные занятия, укрепляющие меня в собственной правоте и чувстве самостоятельности. Остаются силы даже на приготовление ужина, причем я умудряюсь одновременно записывать хозяйственные расходы в два столбика прикрепленного к холодильнику блокнота. Джено уже откровенно посмеивается над моим рвением:       — Сес, тебя понесло.       — Мне надо научится соразмерять свои расходы с доходами, — отвечаю и надкусываю морковку. Разделение труда: я тушу овощи, брат занят мясом. Мысли возвращаются к отвезенным в приют котятам:       — Слушай, не хочешь завести кота?       — Нет. Кота я уже не выдержу.       Укоризненно смотрю на брата, но его так просто не пронять. Я много раз предлагала Джено завести какую-нибудь живность, раз уж он живет один, но он каждый раз отнекивается. Судя по всему, с котом брат, действительно, не готов мириться. Во всяком случае, пока. Ладно.       «Рома» проиграла. Точнее, нет, «Рома» «просрала», по образному выражению донельзя довольного Сандро, не поленившегося на выходе со стадиона набрать Винче и рассказать, куда тот мог бы засунуть свои прогнозы, не будь Сандро в таком благодушном настроении. Конечно, счет 0:1 едва ли можно назвать разгромным, но в этот раз «солнечное дерби»* закончилось в нашу пользу.       Со «Стадио Олимпико» мы всей компанией отправляемся в бар — отмечать. Еще в Неаполе решено было ехать в Рим с ночевкой и на общественном транспорте, чтобы хорошенько оторваться и не париться по поводу парковки, алкоголя в крови и прочего.       Сандро с Барб оставили детей ее родителям, а вот Микеле с Чинцией такого себе позволить не смогли и с нами не поехали. Девушка Анджело футбол не любит, так что он сегодня один. Всего, считая нас с Джено, набралось пять человек.       Меня сложно причислить к ярым фанатам, я мало что понимаю в тактике и стратегии, но футбол мне нравится, и как игра, и как зрелище, даже без учета того факта, что в моем окружении столько поклонников этого вида спорта. Болеют они серьезно, основательно — шарфы и прочая атрибутика в наличии, а Барб захватила с собой еще и краски и в поезде разрисовала всех лазорево-белым — цветами «Наполи».       Теперь ее художества надо стереть, хоть и жалко портить такую красоту — рисует Барб классно, как настоящий автор комиксов. Я помогаю Джено и Анджело вытереть салфеткой щеки, носы и лбы, потом с помощью зеркальца очищаю собственное лицо.       — Ты мой храбрый ослик, ** — Барбара стирает с подбородка Сандро остатки краски и любовно целует мужа в губы.       Барб с ее широкой искренней улыбкой, ямочками на щеках, легкой горбинкой на носу и небрежностью в одежде, которая почему-то всегда смотрится стильно, зрительно в моем восприятии похожа на итальянский вариант Кейт Миддлтон. В детстве и юности энергия из нее так и перла, это сейчас, когда у них с Сандро появились дети, она, наконец, нашла применение этой энергии дома, а в школьные времена Барб была пацанкой, вечно ввязывающейся в драки, спорящей с учителями, зачинщицей многих игр и придумщицей шуточек.       Честно говоря, мне кажется, маминой теории о том, что юношеские взбрыки Джено были связаны с влюбленностью в Барб, не хватает обоснуя. Не то чтобы я сомневалась — Барб брату нравилась и сильно, но что это было настолько глубокое чувство — не думаю. Я довольно часто наблюдаю за ними, когда эта троица — Сандро, Барб и Джено — собирается вместе, как сейчас, так вот, со стороны Дженнаро, я ни разу не заметила ничего похожего на ревность или сожаление. На мой взгляд, это странно. Если бы мой любимый человек женился на другой, смотреть на их счастье мне было бы, как минимум, некомфортно, скорее всего. И я просто не представляю себе, как можно разлюбить человека, по которому сходил с ума, и при этом остаться с ним в абсолютно нормальных, дружеских отношениях.       Из бара наша компания отправляется в ночной клуб, где сегодня выступает группа Липе. Мы успеваем точно к началу их выступления, хоть ради этого и приходится немного поспорить с охранником на входе, не одобрившим нашу спортивную, невечернюю и вообще не рок стилистику.       Группа, в которой играет младшенький, называется лаконично — «Zero», и в ней, кроме Липе (ударные и временами бэк-вокал), еще три человека: Зет — вокал и гитара, Тео — бэк-вокал и гитара, Фабио — бас-гитара. Они играют пауэр-метал и принципиально пишут тексты только на итальянском, хотя и считается, что итальянский язык не совсем подходит под жесткую музыку, в отличие от немецкого. Да и для коммерческого успеха продюсеры рекомендуют звучать на английском, но тем не менее… Мне, кстати, нравится, рок на итальянском.       Когда я слышу, как играет «Zero», когда понимаю, что эта музыка создается в том числе Липе, которого я помню еще бегающим в памперсе после купания голенькими пятками по паласу, мне становится удивительно — от того, что эти мелодия и ритм — плод творчества моего брата, и от того непостижимого факта, что человечество нашло столько вариаций и способов с помощью всего семи нот выразить самые сильные эмоции и самые разные настроения. Липе я завидую белой завистью человека, обожающего музыку, но абсолютно не способного ее создавать.       В каком-то смысле оба моих брата — музыканты, ведь сказал же кто-то, что архитектура — застывшая в камне музыка. Ну или оба архитекторы, если считать звуки кирпичиками, из которых складываются здания симфоний, опер или рок-баллад.       Некоторые композиции «Zero» для меня все же слишком «тяжелые», но в целом, большинство их песен мне нравится, и я с удовольствием подпрыгиваю, подпеваю и раскачиваюсь, как сейчас. Джено, защищая от толкотни в толпе, стоит позади меня.       Когда «Zero» отыгрывает свои композиции, Липе легко спрыгивает с возвышения сцены в толпу слушателей и быстро движется к нам — я так усердно махала и подпрыгивала, что он углядел, где мы, еще во время выступления.       По-настоящему я каждый раз понимаю, как скучаю за Липе, когда вижу его после недельной разлуки. Хочется обнять мое младшенькое солнышко крепко-крепко и не отпускать долго-долго. От него пахнет корицей, лаком для волос и немного каким-то парфюмом.       Остальные члены их рок-коллектива тоже подтягиваются к нам, чтобы поприветствовать гостей. Липе из них еще не самый экстравагантный. По части тату, серег, колец и пирсинга, остальные спокойно могут дать ему фору. У Зета татушка с огнедышащим драконом на всю лысую голову, хвостом спускающаяся на шею, и пирсинг в виде кости в носу. У Тео оба уха от мочки до кончика в серьгах на схожую, скелето-пиратскую тематику, а ярко-рыжие длинные волосы и борода, заплетены во французские косы, каждая из которых заканчивается пучком черных перьев. Фабио — мой давний воздыхатель и ухажер — щеголяет самурайским пучком на макушке при фигурно подбритых и окрашенных в фиолетовый затылке с висками. Довершает все это великолепие густая черная борода а-ля Карл Маркс с Бен-Ладеном в молодости.       Ультрамодная, ухоженная борода, да и вообще этакая показушная метросексуальность с одновременной претензией на то, чтобы быть крутым мачо-рокером выглядят забавно, а вот навязчивость их обладателя раздражает. Фабио — скучный, самовлюбленный тип, хоть и хороший музыкант, и к тому же младше меня на два года. Так что, понять, что со мной ему ничего не светит, как можно раньше в его же интересах, не говоря уже о том, что это сильно облегчило бы мне общение с группой.       В присутствии братьев Фабио обычно ведет себя прилично и держится от меня подальше. А вот если ему удается остаться со мной наедине, начинаются приставания.       — Дальше по большей части, будет хард дэнс и немного транса, — говорит Тео. — Сеска, не хочешь потанцевать?       — А, давай, — соглашаюсь я. Тео — свой парень и хороший друг Липе, он отлично чувствует ритм и вообще мне симпатичен.       Мы идем танцевать, и это действительно, удовольствие — просто двигаться под музыку, наслаждаться ощущениями, что дарит собственное тело: звуками, движениями, игрой света и цветов. Погружаться в реальность до потери связи с нею, до головокружения без всяких наркотиков. Вот уж действительно транс.       В толпе вокруг глаза цепляются за какого-то парня, он тоже смотрит на меня, двигаясь зажигательно и немного искушающе. Я улыбаюсь ему и отворачиваюсь — флирт сегодня не входит в мои планы.       Хочется воды, причем ледяной, чтоб зубы сводило. Поднимаюсь по лестнице к барной стойке, возле которой, окутанный клубами дыма, пьет текилу и о чем-то размышляет Анджело. Поскольку это рок-клуб, клубы табачного дыма тут никого не смущают.       Усаживаюсь рядом, озвучив свои пожелания бармену: воды и пару шотов текилы. Элиа так и не позвонил после нашего свидания. Сколько уже прошло? Почти неделя. Звонить или не звонить самой — вот в чем вопрос. С одной стороны — обидно упускать шанс, с другой — обидно, что он сам не звонит.       С галерии, где расположена барная стойка, хорошо просматривается танцпол. Вспышки света периодически выхватывают, как мои братья движутся под ритмичные звуки клубной музыки, как меняется положение рук, ног, голов, как при движении то тут, то там четче очерчиваются мышцы под одеждой. Немного сюрреалистичное, завораживающее зрелище, которому временами не хватает замедленной сьемки, как в кино.       Вокруг Липе танцует несколько девушек, с разной степенью успешности пытающихся привлечь его внимание. Дженнаро тоже танцует с какой-то девушкой, видно, как она что-то говорит ему, как они смеются. Судя по внешним данным, девушка вполне в его вкусе: высокая, модельного телосложения блондинка. Не знаю, как именно это работает, но Джено и такие блондинки, неизменно находят друг друга в толпе любого размера.       Если же брать в расчет не внешность, а отношения, девушек брата условно можно подразделить на два типа. Тех мотыльков, что залетают к Джено в постель на одну ночь, привлекают исключительно поверхностные параметры: рослый, стройный, интригующе немногословный, умеет слушать и слышать собеседника. Те, кто метит выше — на звание подружки и (потенциально) невесты, сканируют объект интереса глубже: перспективный, уже успевший создать себе имя молодой архитектор из хорошей и небедной семьи.       Увы, ни тем, ни другим невдомек, что Джено уже женат, окольцован надежно и без единого шанса на развод, до сакраментального «пока смерть не разлучит вас». Женат на архитектуре.       Если папа в каком-то смысле «двоеженец» — архитектура и мама, осмелюсь предположить, для него одинаково ценны, то в случае с Джено женщина может рассчитывать разве что на место постоянной любовницы. Когда он одержим очередным проектом, для него не существует никого и ничего вокруг.       Девушке, которая захочет быть рядом с ним, придется смириться с тем, что она лишь вторая, а это под силу далеко не каждой. Я сама не сумела свыкнуться с таким положением вещей, когда встречалась с Винченцо. Правда, я была не то чтоб сильно влюблена, но перед глазами у меня есть и другой пример — мама, ревнующая отца к его работе сильнее, чем к другим женщинам. Наверное, в этом случае лучшим выходом было бы подружиться с «соперницей», но опять же сделать это совершенно искренне, так, чтобы по-настоящему увлеченный архитектурой и неглупый человек, такой как мой брат, не почувствовал фальши, достаточно сложно.       Попытки сделать это все же были. Эрика и Моника — именно в такой последовательности они появлялись в жизни Джено. Геодезист из Германии и археолог из Бельгии. С Эрикой Джено встречался около двух лет, с Моникой — почти два с половиной года (если считать те семь месяцев, что она провела на раскопках в Чили). И в том и в другом случае, лично я охарактеризовала бы их отношения как коктейль дружба-работа-секс.       Была еще девушка с трудно произносимым именем и отнюдь не блондинка, с ней Джено жил несколько месяцев в Кении, пока строил больницу. Они до сих пор иногда общаются по скайпу, но любовью это тоже назвать сложно. Если бы их связывала любовь, мне кажется, они уже давно построили бы нормальные отношения.       Дженнаро подходит к барной стойке в компании той самой блондинки и знакомит ее с нами.       Девушку зовут Ингеборг, она туристка, добралась в Рим из Швеции автостопом. В ней, определенно, есть что-то от Брунхильды*** — рост, блондинистость, размашистость движений.       Ингеборг плохо говорит по-английски и еще хуже — по-итальянски, предпочитая в качестве языка международного общения немецкий. Впрочем, Джено хорошо знает немецкий, благодаря отношениям с Эрикой и четырем годам жизни в Милане, где на одном курсе с ним обучалось несколько австрийцев и немцев. Мои же более-менее сносные познания этого языка ограничиваются школьным курсом.       — Сколько тебе лет? — спрашивает Ингеборг, наклоняясь, чтобы не перекрикивать музыку.       — Двадцать три.       — И ты ходишь по клубам с братьями?       — Да, — говорю я.       — Необычно, — отвечает она. Немецкое слово ungewöhnlich* (необычно) и само ее удивление отзываются во мне раздражением. Почему, интересно, плохие отношения между братьями и сестрами воспринимаются людьми как норма, а хорошие считаются чем-то «необычным»? Я не отказываю себе в желании озвучить вопрос.       — Я не это имела в виду, просто, мои братья — дебилы, с которыми я в школу стеснялась ходить, не то, что в клуб, — говорит Ингеборг в ответ, мешая немецкие, английские и итальянские слова в попытке облегчить мне понимание. — Ну и это делает тебя похожей на пай-девочку.       — Я не пай-девочка, — сообщаю перед тем как, слизнув с основания большого пальца соль, выпить шот текилы.       — Ха, ты мне начинаешь нравится, — улыбается Ингеборг, с тем же жестом проглотив свою порцию алкоголя.       Возвращается Джено, отходивший по зову природы, и она переключает внимание целиком на него. Мне непривычно слышать, как брат говорит на немецком, со всеми этими умлаутами, придыхательными «х» и «р», его голос и он сам начинают восприниматься немного чужими, немного незнакомцами. В грохоте музыки я плохо слышу, о чем они болтают с Ингеборг, а то, что слышу, не всегда понимаю. «Warum?», произнесенное Ингеборг, доносится до меня отчетливо, но понять, что именно «почему?» сложно — Джено отвечает какой-то идиомой, значения которой я не знаю.       С танцпола возвращаются вспотевшие, обнимающиеся и довольные Барб с Сандро, чтобы заявить, что с них на сегодня хватит и они поехали баиньки в отель.       — Аха, — усмехается в ответ на такое заявление Анджело. — Поосторожней там. Третьего не заделайте ненароком.       — Завидуй молча, — Барб показывает ему язык.       Самому Анджело сегодня не позавидуешь: его девушка, в отличие от жены Сандро, осталась в Неаполе, а пофлиртовать с какой-нибудь другой, в отличие от Джено, у которого нет девушки, Анджело верность не позволяет. Так что бедняге остается только наблюдать, как вокруг веселятся парочки, и курить.       — Ты мазохист, Анджело, — говорю ему я. Он снисходительно и немного насмешливо смотрит на меня в ответ.       Анджело — замечательный тип, в том смысле, что у него внешность очень во многом не совпадает с «начинкой». Фигурно выстриженная бородка, гель на волосах, рубашки изысканных и не стандартно мужских цветов, серебряные кольца на пальцах делают его похожим на гея или жиголо, но это все для туристов, антураж гида. На работе он мягкий, любезный и абсолютно сосредоточенный на узких рамках своих обязанностей. Кажется, что он поверхностен и туповат, нацелен исключительно на то, чтобы понравиться и угодить. Но это не так. Анджело умен, каждый свой шаг он умеет вписывать в долгосрочную стратегию, внутренне спокоен и стоек как буддийский монах, отстранен и в то же время открыт миру как философ. А еще курит как паровоз с видом роденовского мыслителя.       Это он без цента стартовых инвестиций и профильного образования постепенно превратил катакомбы Сан-Дженнаро в самоокупающийся социальный бизнес-проект. И с такой же никуда не торопящейся цепкостью лет десять, наверное, искал себе девушку, «ту самую», единственную. И нашел — совершенно не похожую на него ни в чем, категоричную, сразу выпаливающую, что думает, экологическую активистку Джованну.       Смотрю на экран телефона — судя по цифрам, уже начало второго. Липе, похоже уже выдохся, пора передохнуть, поэтому он тоже возвращается к барной стойке и усаживается рядом со мной. Музыка на мгновенье затихает, и я слышу, как Ингеборг спрашивает:       — Ты же проводишь меня, правда?       Словно бы невзначай, поправляя воротник футболки, она проводит ноготками вдоль шейных позвонков Джено. Жест получается настолько нарочито игривый, провоцирующий, что вызывает у меня мгновенный внутренний протест. Дженнаро сегодня расслабленный, веселый и очень привлекательный, на него хочется смотреть, к нему хочется прикасаться, в этом я ее понимаю. К тому же девушка явно уже навеселе и жаждет продолжения, но, все же, такая наигранность с претензией на собственничество, при том что завтра они с большой долей вероятности даже не вспомнят имен друг друга… отдает излишней навязчивостью.       Джено поднимается и, повернувшись к бармену, достает из кармана бумажник.       — Отвечаешь за Сес головой, — говорит он младшенькому, расплатившись.       — Я взрослый человек и в состоянии отвечать за себя сама, — улыбнувшись во все тридцать два зуба, огрызаюсь я. Бесит, когда при мне обо мне начинают говорить в третьем лице. Не говоря уже о том, что пытаются перепоручить опеку, как над ребенком.       — Отстань от нее, большой брат, — смеется Ингеборг, приобнимая Джено за талию.       Дженнаро с девушкой уходят, а мы с Липе остаемся продолжать веселье. Залпом пью шот текилы. Настроение у меня при этом не сказать, чтоб располагало к продолжению банкета, скорее, оно похоже на вкус лайма. Все же, Джесс права, недотрах творит с женщинами нехорошие вещи. Вдруг начинают напрягать люди, у которых эта самая интимная жизнь есть, в отличие от тебя. А когда доходит до того, что раздражать начинают случайные девушки брата, понимаешь, что как-то все запущено.       Когда-нибудь, рано или поздно, у меня будут две невестки, и на самом деле я не хочу оказаться злобной стервой-золовкой, отнюдь. Но, черт возьми, я хотела бы, чтобы это были девушки под стать моим братьям, чтобы их объединяло нечто большее, чем просто физическое влечение. Пока же, что у Липе, что у Джено так и не сложилось нормальных, долговременных отношений. Впрочем, и у меня тоже…       — Сеска, ты не против сама добраться? Пожалуйста, а? — Липе умильно поднимает бровки домиком. На другом конце барной стойки за нами, затаив дыхание, наблюдает молоденькая поклонница рока. Точнее, одной конкретной восходящей рок-звезды.       — Не против, — вздыхаю я. — Но ты бы сначала поинтересовался, есть ли ей восемнадцать.       — Семнадцать точно есть, а это возраст согласия, — подмигивает Липе и благодарно чмокает меня в щеку.       И конечно, стоит Иполито с девчонкой исчезнуть, как ко мне подсаживается Фабио. Это уже не смешно. Совсем! С чего этот придурок решил, что сегодня вечером секс должен обломиться поголовно каждому?       — Сес… — открывает он было рот.       — Отвали, Фабио.       Я встаю и проталкиваюсь прочь из клуба, но вместо того, чтобы отправиться в гостиницу, еду на вокзал Термини.       Ночной экспресс до Неаполя почти пуст. В наушниках потрясающий, пробирающий до глубины души голос LP:       Well, go fuck yourself with other people…       Other people…       Oh, baby it’s just your body,       Will it know that you love somebody?       Прикрыв глаза, я погружаюсь в мир музыки, беззвучно шевеля губами и машинально водя пальцем по оконному стеклу.