В мечту. Я (не) живу

Дома и деревья качались в такт шагам. В наушниках бурчала музыка. Несмотря на максимальную громкость, звук был тихим и глухим, как будто исполнителей закинули на дно колодца, а один из наушников звучал слабее, чем другой. «Дрянь», — со смесью раздражения и горечи подумал Левк. Стоило почистить воспроизводящую головку, но из-за событий последних дней он никак не мог до нее добраться. А наушники… с ними Левк не знал, что делать. Они старые. Ими пользовалась еще Пеля… Опять дергало кожу около раны от пули. В принципе, его это не особо беспокоило. «Тебе прям сказочно повезло, — говорила Рессен, по-новому перевязывая ногу. — Это, считай, царапина. Если бы пуля попала внутрь, столько бы интересных манипуляций пришлось бы делать: извлечение пули, иссечение раны, чтобы омертвевшие ткани удалить… хотя от уколов в нижнюю часть тела тебе не отвертеться». Свет солнца Тирри оставался ярким, но жара немного спала. Скоро должен был быть полдник, и Левк ждал его, но не потому, что был голоден. Нет, это тоже, ему хотелось есть, но голод был не единственной причиной. Просто тогда он смог бы заняться чем-то еще, помимо брожения по лагерю. Того, чтобы бродить или, сидя, пялиться в стену. Одновременно желая что-то делать и испытывая отвращение к любой деятельности. Мини-взрыв раздражения и горечи ускорил шаги. Лагерь закачался сильнее. Левк чуть не налетел на кого-то и полетел дальше — переживут. Дыхание участилось, и это было не из-за ходьбы. Из-за Защей. Из-за Пели и того, что ее не было рядом. Из-за собственной беспомощности — в прошлом и настоящем. Из-за Тлиры… Он рванулся вперед, на секунду почти перейдя на бег. — Я не знаю, что нам делать, — сказала Тлира. Вообще ее имя сокращалось по-другому. «Тирри». Левк много лет уже не ассоциировал полную версию с сестрой, «Тлирина» давно было именем подруги и девушки, чьи запах и тепло тела не покидали память. Тлира, хрупко-худенькая и маленькая, сидела на краю кровати. Левк — напротив нее, на стуле. — То есть ты предлагаешь опять все забыть? — спросил он сердито. — Снова сделать вид, что ничего не было? — Я не предлагаю делать вид, что ничего не было. Просто… — Тлира провела ладонями по лицу. — Ты сам говорил, что не знаешь, что чувствуешь ко мне. И я… тоже не знаю. Тебе не кажется, что нам стоит сначала это понять, прежде чем… двигаться дальше? — Но мы знаем, что нам нравится быть вместе. Может, оставить это? Не знаю, продолжить быть друзьями, но… со всем этим? Тлира дернулась, и Левк вспомнил, какой внезапно-холодной она стала после той ночи. — Или тебе не понравилось? Или я что-то сделал? — Нет, — быстро проговорила Тлира. — Нет, ты здесь не причем. Просто… — Просто что? — Я… не могу сказать. Левк закатил глаза, потому что эта фраза его уже бесила: — Ты переобщалась с Мариной? Он запоздало подумал, что, наверное, это было грубо, но внезапно Тлира издала короткий смешок: — Это прозвучало обидно. Но, как ни странно… возможно, правдиво. Прости, я правда не могу сказать. Но мне действительно нужно подумать обо… всем. Не предлагаю все забыть, но… сделать перерыв. Подумать, нужно ли нам менять наши… отношения. — Ладно. Подумай. Ее взгляд обжег его (Пеля смотрела так же), и Левку пришлось задуматься, что не так он сказал на этот раз. Было бы проще, если бы Тлира не смотрела в глаза, но он сам просил. — В смысле, я понимаю и согласен. И тоже подумаю. Огонь утих до тепла, и Тлира с облегчением кивнула. Когда Левк вышел на улицу, он почти гордился, что смог сдержать рядом с Тлирой злость. Или не злость? Проще было назвать этот клубок чувств так. Он и правда не знал, любит ли Тлиру и как вообще понять, что любишь кого-то, но она была его подругой, ему было хорошо с ней, и ей с ним вроде как тоже… до того момента… и она не говорит, что случилось, и Тирри почти не говорит с ним, и Ринк опять замкнулся в себе, и он снова, снова один! «Я никому не могу помочь». На каком-то круге Левк заметил мальчишески-прямую фигуру Марины (ему не нравилось «Миц», почему она представляется так, «Марина» ведь звучит красивее). Медленно поворачиваясь, Марина водила по сторонам телефоном, то и дело ненадолго задерживая его в воздухе. Фотографирует? Зачем? Левк укрылся за углом удачно подвернувшегося дома и снял наушники. Марина тем временем опустила телефон, с сосредоточенным видом принялась вглядываться в экран, водя по нему пальцами. Левк знал, что так листаются фотографии. Возникло желание подойти и прямо спросить, зачем Марине фото их лагеря, но он прекрасно знал, что услышит в ответ. «Не твое дело». Марина снова подняла телефон — к солнцу Тирри. Через какое-то время опустила и снова принялась вглядываться в экран. Левк так и не знал, чужая она или своя. «Чужими» были люди, все люди, на всякий случай. Потому что до сих пор столкновение с ними заканчивалось либо предательством — родители, Санлер, — либо помощью, по мерзости неотличимой от предательства — священники из города, особенно Мельсим. К ним же причислялись Вбирающие, помогающие Защам. «Свои» — другие Вбирающие. Лагерь. И, наконец, среди своих выделялись Тирри, Ринк, Тлира и Пеля. Друзья, семья, причем эти понятия за годы стали для него почти неотделимыми друг от друга. Те, кто был с ним рядом, стали частью его жизни, и кого он бы тоже не бросил несмотря ни на что. Да, ему было проще броситься на Заща, чем пытаться в разговоре подбирать вежливые формулировки… что ж, по крайней мере, он старался не дать Защам шанса. Левк не знал, чего было больше в его желании защитить друзей-семью — любви к ним или страха остаться одному. Когда Марина только появилась, она была чужой. Которую он, правда, все равно попросил (блин, хорошо, заставил) сварить пельмени, и ее проверила Тлира… но священников она тоже проверяла. Потом были Шерга, город, стычка в лесу… и все стало сложнее. Марина что-то скрывала, это было очевидно, она откуда-то знала вещи, которые не должна была знать. Левк даже пытался напугать ее, чтобы она наконец раскрыла свои чертовы тайны. В порыве злости и отчаяния пригрозил убийством, лишь бы взять с нее хоть какое-то обещание не причинить вреда друзьям. Он жалел об этом. Ему все еще снились кошмары с Санлером и Шергой, а когда Левк убил Защитника, угрожавшего им с Тлирой, его больше всего испугало, что убийство далось легче, чем в прошлые разы. Но хоть что-то. Марина хотя бы пообещала. А потом спасла их. Снова. Может, и правда ее тайны их не касались. Может, информацию о мирах ей дает ПВМ. Пока что (пока) Марина многое для них сделала. Правда многое. Левк даже готов был ей довериться, когда она предложила через телепортацию в другой мир сбежать от Защей. Чужая? Левк не мог так сказать хотя бы из чувства благодарности. Своя? Включалось отторжение, уже ставшее частью Левка. «Она человек, что, если…». Его так бесило, когда остальные начали сближаться с ней. Тлира первые дни постоянно говорила о ней. Тирри все старалась найти способ покинуть их мир, бегала за этим к Марине и пыталась убедить Левка, что это хорошая идея, пока он не сказал, чтобы она прекратила. Ринк первое время поддерживал Левка, хоть и с различными оговорками, а потом влюбился. Левк находил слабое утешение, подкалывая друга по этому поводу, пока не зашел слишком далеко и не вывел его из себя. И получил едкое: «Что, ревнуешь?» Да, блин, он ревновал! Это были его друзья! Единственные, с кем он общался, единственные, кто знал и понимал его, кого знал и понимал сам Левк. Марина влезла в их тесный круг, не зная, через что им пришлось пройти, не зная Пелю, Санлера, какое теплое море рядом с городом, где они все жили, каково вытаскивать бессознательную Тлиру из-под обломков бывшей лаборатории Защей, пытаться остановить кровь из окровавленных обрубков на месте ног и мысленно кричать всем существующим и несуществующим высшим силам, чтобы она не ушла вслед за Пелей. Марина даже не принадлежала их миру! Еще Левку казалось, что Ринк и Тлира хотят заменить ей Пелю, и это злило его еще больше. Хотелось крикнуть: «Она же ни черта на нее не похожа!». Место Пели в его сознании было неприкосновенно. Почему-то, хотя Левк видел ее смерть, до сих пор видел кошмары, как пуля Санлера пробивает ей грудь, а он ничего не может сделать… хотя он допускал мысли о Тлире… Почему-то Левк все равно ждал, что Пеля вернется. Казалось невероятным, что он помнит ее живую, помнит, как она смеялась, прожигала его взглядом и с хихиканьем стаскивала резинку с его волос, а она мертва. Всегда, когда священники приводили к ним новых Вбирающих, Левк искал среди них Пелю. Но вместо нее появилась какая-то девчонка из другого мира. По крайне мере, они об этом поговорили. На позавчерашних поминках Пели. И Тлира с горьким смехом воскликнула: «Какой же ты дурак!», а Ринк о-о-очень аккуратно ткнул его в плечо и сказал: «Я понял, что никуда от тебя не денусь, еще в семь лет, и да, ты всегда будешь моим другом». Но Левк был бы рад больше, если бы они рассказали, что тревожит их. Марина ушла, пока он выбирался из этих внезапных мыслей. Левк вдруг подумал, не говорила ли ей Тлира, что не так. Он завертел головой, пытаясь отыскать человеческую девушку. Вместо этого на глаза попалась Пламь. Когда она успела подойти? — Левк, — внезапно громко произнесла Пламь. Из-за этого ее голос звучал почти как чужой, Левк никогда не слышал, чтобы подруга Тирри говорила громче шепота, во всяком случае, при нем. А еще Пламь тяжело дышала. Будто мчалась со всех ног. Будто что-то случилось. — С Тирри все нормально?! Пламь сжалась; господи, серьезно, насколько тихо надо говорить, чтобы ее не пугать?! Тут же, резко вздохнув, она вскинула голову: — Все нормально. Пока. — Что. Значит. «Пока»? Ладонь Пламь метнулась ко рту, скользнула к шее и прижалась к надгрудинной ямке. Она опять молчала, только дышать стала еще тяжелее, и Левк с трудом подавил порыв тряхнуть ее за плечи. — Ты так и будешь слово в минуту ронять или что? — Плевать. Левку опять показалось, что говорил кто-то другой. Потому что Пламь никогда не говорила так. Так… так. Ему вдруг самому захотелось сжаться. — Плевать, — повторила Пламь. — Левк. Скажи Саккаре, чтобы она не подходила к Тирри. Никогда. «Саккаре»? Почему-то в голове имя сначала проговорилось голосом Тлиры, а потом — Марины. — Ты о той новенькой? — Да. Скажи ей не подходить к Тирри. И Тирри, чтобы она держалась подальше от Саккары. Либо я сама ей скажу. Пожалуйста. На последнем слове голос Пламь задрожал, стал похож на голос обычной Пламь. Левк переваривал просьбу, попутно пытаясь вспомнить Саккару. Он поймал себя на том, что, морщась, вглядывается в лицо Пламь. — Что она сделала? Не могу же я просто сказать: «Не общайся с ней». Тирри спросит, почему, и что я ей отвечу? Когда она вообще успела задружиться с Саккарой? — запоздало добавил Левк, ощутив раздражение и… ревность? Сестра ничего не рассказывает, отмахивается от расспросов и сближается с кем-то за его спиной. «Я понимаю, что не идеал, но я не могу же быть настолько плохим братом? Почему она не доверяет мне?!» Взгляд Пламь вильнул в сторону. — Она… м-м… тебе лучше самому. Поговорить с ней. Саккара на детской площадке. Ты все поймешь. Прошу тебя. — Она снова подняла глаза. Левк заметил, что Пламь дрожит и все еще тяжело дышит. Почему-то именно это заставило его понять — все серьезно. Пламь, боящаяся его Пламь, пришла с просьбой к нему. Насколько Левк знал, Пламь никогда не паниковала по пустякам. И никогда не разговаривала с ним напрямую. — Все настолько плохо? Внезапно Пламь усмехнулась. Эта кривая усмешка не подходила ей так же, как громкий голос: — Ты увидишь. Сам. Детская площадка находилась за остальными домами и звалась площадкой очень условно. Все, что там было — качели, турник и, э-э, очень маленькая система лесенок, построенная буквой «П». Естественно, деревянные, Шерит не заморачивался преобразовывал единственный доступный материал в другие. То есть, он мог так делать, но это требовало много сил. Ограничивался гвоздями и прочими необходимыми мелочами. Саккара сидела на качелях. Вытянув ногу, она отталкивалась ею от земли, раскачиваясь, и качели поскрипывали в такт. Пока Левк приближался, Саккара, услышав шаги, подняла голову, и ее нога замерла. Когда Левк подошел вплотную, сиденье качелей почти остановилось, скрип утих. Саккара пусто смотрела на него. Ни любопытства, ни каких-либо других эмоций Левк не увидел (может, конечно, он опять чего-то не понимал). Он вспомнил, как, когда их чуть не поймали Защи, Саккара спокойным, почти таким же пустым голосом задала вопрос Эйку. «И Тирри общается с ней? Почему?» — Привет, — сказал Левк, чтобы как-то начать разговор. — Привет, — откликнулась Саккара. — Мне сказали, что ты общаешься с Тирри. Саккара слегка нахмурилась и склонила голову набок. Ее взгляд стал пристальнее. — Ты ее брат, — вдруг произнесла она. Не задала вопрос, сказала как уже известный факт. Левк, уже готовившийся было сказать именно это, слегка растерялся, хотя не удивился. Многие замечали, что они с Тирри похожи внешне, и не из-за того, что вбирали одну и ту же стихию. Разве что у него волосы были прямые, а у Тирри (как облачко) волнистые и пушистые. Как у матери. Зачем он помнит эту информацию? И почему Пламь не хочет, чтобы Тирри общалась с Саккарой? Левку она казалась странной, и медлительность ее движений раздражала (серьезно, она сто лет поднимала руку, чтобы почесать щеку!), но ничего более. — Ты Левк. Ладно, теперь раздражает и манера кидаться короткими фразами-фактами. — Да что ты говоришь, — с усмешкой бросил Левк, не удержав раздражение в себе. Саккара прислонила голову к цепи, на которой держалось сиденье. Выражение лица не изменилось. У нее вообще есть эмоции? — Это правда, что ты убил кого-то? Вопрос грохнул, как выстрел, раскаленной пулей пронзил грудь. На миг Левк разучился дышать, а перед глазами мелькнули три оседающих на землю тела. — Кто тебе это сказал? — «Тирри? Нет, она бы никогда так не поступила, она ведь понимает». Слегка отклонившись назад, Саккара посмотрела на перекладину качелей: — Двое парней говорили о тебе. Я услышала. К вам приходили бывшие Защитники, женщина напала, и ты убил ее. Это правда? И тот же самый тон. Будто она спрашивала, что на ужин. Будто с Левком разговаривал робот. — Да. — Зачем? «Людей, блин, убивать обожаю!». Любил, да. Защей. В своих рассказах. — Не твое дело. — Будь это обычный разговор, Левк бы не стал отвечать, просто ушел бы. Почему он вообще ей отвечает?! — Ты… — Ты защищал Вбирающих? — Что в словах «не твое дело» тебе не понятно? Саккара закрыла глаза и глубоко вздохнула. И спросила: — Ради чего ты сражаешься? Тот же вопрос, что она задавала Вбирающему-Защитнику, Эйку. Левка покоробило именно это, потому что одинаковый вопрос как будто сравнивал его с предателем. Саккара все смотрела на него, взглядом, который не пронзал насквозь, как взгляд Тлиры, но тоже пытался вытряхнуть душу. Его страхи, кошмары, живую Пелю и Пелю на полу, вину перед ней, белую пустоту во время выстрела… Ради чего он стрелял? Ответ, на самом деле, был очень легким: — Ради друзей. Саккара вздрогнула. — Почему? — Потому что не хочу, чтобы они умерли. На подобные ответы Марина закатывала глаза и бурчала непонятное: «Сын Капитана Очевидности». Иногда она этим раздражала, сейчас Левк невольно усмехнулся. Саккара молчала. Она развернула к себе ладони (стоит уточнять, что о-о-о-очень медленно?), принялась разглядывать, замерев. — Здесь — твои друзья, — сказала она, подняв одну ладонь. — А здесь… — подняла вторую, — мир. Что ты выбираешь? Теперь Левку вспомнились тесты в лаборатории, и он втянул воздух сквозь зубы. Хорошо, что это было давно и он почти не помнил, как они проходили. В сознании скреблась тревога. Пока не до конца оформившееся подозрение насчет Саккары. — Друзей. Если раньше Саккара была просто неподвижна, то теперь она обратилась в статую: — Даже если умирает остальной мир? Подозрение крепло. — Плевать мне на остальной мир, — сказал Левк. — Если бы мне кто-то дал возможность обменять его на жизни моих друзей и сестры, я бы это сделал. В ту же секунду. Мир не дал ему ничего, кроме ненависти. Да, он был долбаным эгоистом. Руки Саккары бессильно повисли вдоль тела: — Я все равно не понимаю. — Не понимаешь что? — Почему смерть твоих друзей хуже, чем смерть планеты. Ведь если она умрет, то и они тоже. Наконец в ее голосе были эмоции — настойчивость, почти мольба. Лучше бы она оставалась роботом. Левк сам не понял, в какой момент оказался рядом с Саккарой, нависая над ней. Ей пришлось снова запрокинуть голову, чтобы смотреть на него. Настойчивое ожидание в глазах. Она еще и ждет, что он ответит ей? — Держись подальше от Тирри. Она попыталась повторить: — Почему сме?.. — Заткнись. — Но... — Заткнись. Она заткнулась. — Держись подальше от Тирри, — повторил Левк. — И от моих друзей тоже. От Ринка, Тлиры… Тлирины. — «Марины?». — Или с тобой будет то же самое, что и с той Защитницей. На миг Левк ощутил холод от собственной угрозы, почувствовал тень сожаления. Но — и, честно говоря, это напугало больше — они были не так сильны, как когда он сказал похожее Марине. Глаза Саккары на секунду расширились. И… она улыбнулась. А потом, как в замедленной съемке, встала с качелей и прошла мимо застывшего Левка. Сиденье с легким скрипом качалось. — Ты слышала меня?! — рявкнул Левк, разворачиваясь. Внезапно он ощутил себя беспомощным. Беспомощным перед этим долбаным роботом в облике чужой Вбирающей, перед ее спокойствием… перед тем, что Тирри сближалась с ней и ничего не говорила ему! Левк уже знал, о чем будет следующий разговор с сестрой. Она возненавидит его. Наверняка. Лучше пусть ненавидит. Саккара остановилась. Едва заметно качнула головой в его сторону: — Да. Я слышала. Она сказала это… мягко. И грустно. Левк окончательно перестал понимать ее. — Что ж… если я причиню вред твоим друзьям… я буду ждать тебя. И она ушла, оставив Левка переживать новый выстрел слов. *** — А это мы в парке аттракционов. — Миц протянула новую фотографию. Ее голос туманился воспоминаниями. — Смотри, как этот дурень ехидно улыбается. Сразу после фотки он кинулся меня щекотать. Я чуть вату не выронила! А потом чуть не выронила еще раз, когда мы соревновались, кто кого защекочет. Тлирина фыркнула, почти услышав возмущенные детские крики и увидев боевые попытки маленьких Миц и Максима добраться до подмышек друг друга. Восьмилетние сестра с братом, не зная, что произойдет через секунду, улыбались с фотографии. Миц из прошлого, тоненькая и смешно-вытянутая, словно кто-то дополнительно растянул ее вверх, гордо держала облако сладкой ваты, а Максим, заложив руки за спину, хитро щурился. Ассоциации потянули за собой то время, когда сама Тлирина и ее подруги ходили в парк аттракционов — казалось, в прошлой жизни, даже до того, как она познакомилась с Левком и Ринком. Тлирина держала мир на ладони на колесе обозрения и взлетала, как птица, на «Орбите», а рядом визжала от страха и восторга Пеля. «Нет, не пойду туда больше!», — заявила она, а затем они летали еще два или три раза. А потом, сидя на скамейке в тени деревьев, они уплетали мороженое. Она, Пеля и… Рассказывая это Миц, Тлирина чувствовала улыбку на лице и пощипывание за глазами. — Непривычно видеть тебя с короткими волосами, — произнесла она, случайно взглянув на фотографию еще раз. Миц хихикнула: — Это я сама отстригла. Они мне просто надоели, я взяла ножницы, знаешь, такие большие, и под корень… Родители были в шоке. На самом деле, мне нравятся короткие волосы, — вдруг призналась она. — Не знаю, почему, просто нравятся. — Значит, нравятся и мои? — полушутливо спросила Тлирина. — Да. Тебе идет. Настолько идет, что я даже не могу представить тебя с длинными волосами. — О, сейчас я это исправлю. Поначалу Тлирина перебирала фотографии и рисунки Пели в одиночестве, а потом пришла Миц — грустная и теребящая шишку волос на затылке. Тлирина почти спросила, что случилось, когда Миц заметила альбомы и предложила принести свои, с Максимом. И теперь они… вспоминали. Бумажные кусочки прошлого были раскиданы на кровати. Альбомы в основном принадлежали Миц — не так много фотографий Тлирины и ее семьи смогли дойти до лагеря. Честно говоря, Тлирина завидовала Миц и в этом. Счастливых фрагментов прошлого у нее сохранилось больше. Их в принципе было больше… Фотография была мгновенной печати, Тлирина помнила, как потихоньку на белой бумаге проявлялись лица и улыбки. Ее сделала мама Ринка, Лискерра — фотоаппарат одолжил другой Вбирающий, живший с ними в убежище. День рождения Тлирины — ей исполнилось двенадцать или тринадцать лет? За их спинами на бетонной стене раскинулось нарисованным небом граффити, а они стояли в ряд, в самой нарядной своей одежде. Тлирина помнила это платье, сшитое мамой. Помнила, как крутилась в нем перед папой, а он выкрикивал: «Невероятная, восхитительная!». Невольно рука потянулась закрыть нижнюю часть фотографии, где виднелись здоровые ноги… Пеля, в белой майке с акварельным рисунком, прижималась плечом к ее плечу, улыбалась, повернув голову в три четверти — ей казалось, так она лучше выходила на фотографиях. Отросшую челку удерживает бирюзовая заколка, перекликающаяся с голубыми глазами. На другом конце снимка Левк и Ринк. Ринк сложил руки на груди, а Левк казался таким ребенком в слишком большой футболке. Воспоминания о вчерашнем разговоре кольнули Тлирину. — Пеля была воздушной Вбирающей? — Миц протянула палец к снимку, бережно погладила воздух рядом с Пелей. Тлирина почувствовала облегчение от того, что в первую очередь Миц обратила внимание не на ноги. — Да. Серо-пепельные волосы, светло-серые или светло-голубые глаза, которые еще называют «прозрачными», белая кожа без румянца, бледные губы. Серо-белые люди, не яркие, но нежные, как… облака. Или зефир. У Пели было другое представление, о типичной внешности воздушных Вбирающих, она шутила: «Внешность утопленницы». Ринк подобрал более возвышенное сравнение — «ундина». «Я правильно понимаю, что заманиваю мальчишек в воду и топлю их?», — поинтересовалась на это Пеля, а потом, коварно захихикав, позвала: «Лева, подойди сюда, есть разговор!». В подарок она нарисовала любимую героиню Тлирины, супергероиню из комикса, которая просвечивала взглядом монстров и находила их уязвимые места. А ночью они, прячась на полуразрушенной лестнице, перечитывали сохранившиеся выпуски, подставляя страницы под свет луны и фонарика, и в полумраке казалось, что персонажи шевелятся, а монстры бесконечно тянутся к… …реальным девочкам сквозь преграду страницы. Они дотянулись и тронули сознание Тлирины сейчас, напомнив о подозрениях, так и оставшимися без опровержения и подтверждения. Она представила, что направляет на них свет фонарика, отгоняя. Потом. Сейчас хотелось погрузиться в светлые воспоминания, а не сдаться темным подозрениям. — Она такая… воздушная, — в унисон ассоциациям произнесла Миц. Она говорила мягко и… аккуратно, пытаясь незаметно следить за лицом Тлирины. Ее забота тепло и грустно коснулась сердца. — Знаешь, Тирри выглядит как оживший луч солнца, а Пеля — как ожившее облачко. «Предгрозовое. Я же больше серая, а не белая. Тучка-тучка-тучка…» Для той, кто брала с Тлирины обещание не умирать, у Пели было многовато сумрачных ассоциаций. Тлирина кивнула Миц, вдруг потеряв силы на ответ, и Миц, уловив ее состояние, сменила тему: — А с длинными волосами тоже хорошо. Хотя непривычно видеть тебя с такими. Привычным движением Тлирина заправила короткие пряди за уши: — Я тоже отвыкла видеть себя такой. Но я чувствую ностальгию. — Понимаю, — откликнулась Миц, и они обе знали, что говорят сейчас не о волосах. — Я почти привыкла к мысли, что Пели больше нет. — Из горла нераспустившимся всхлипом вырвался вздох. — Казалось, уже прошло два года… а я только-только осмыслила это. И все еще могу заплакать, если вдруг что-то напомнит мне о ней. Случайная фраза, образ, даже ее любимая еда… что-то зацепит, и… — И триггернет, — тихо закончила Миц. — Я тоже все это чувствовала. Мне тоже порой кажется, что Максим жив и прячется от меня где-то, дурак. А однажды я расплакалась, когда услышала, как на улице ругались дети. Брат с сестрой. — Да. Когда ты рассказывала, что твоя мама зарабатывает рисованием, я вышла именно потому, что вспомнила Пелю… Прости, что значит «триггернет»? — Зацепит. Дернет спусковой крючок и стрельнет в тебя воспоминанием. «Триггер» — это спусковой крючок. А ассоциации Миц порой слишком походили на ассоциации Левка. Хотя Миц не любила огнестрельное оружие, более того — боялась его. Она и сейчас вдруг передернулась, и рука принялась тереть грудь напротив сердца, будто прикрывала от воображаемой пули, а взгляд застыл. — Миц?.. Миц резко отняла ладонь от груди и развернулась к Тлирине: — Ты что-то сказала? — Да… я позвала тебя. Все хорошо? — Я… — Миц дернула себя за мочку. — Да. Да, я нормально. Фотографии ложились перед глазами, как окна в машине времени. Порой Тлирина не могла вспомнить, как они сделаны — кому принадлежала лохматая собака, с которой она стоит на снимке, где этот луг и когда они с Пелей залезали на дерево. Блокнот с рисунками Пели сохранился лишь один, а ведь она рисовала так много… Фантастические птицы, русалки в облаках, герои комиксов, выдуманные существа, монстры, карандашные линии утолщаются, превращаются в резкие жирные штрихи… Тлирина закрыла блокнот, когда поняла, что в сердце опять заползает холод. Снова они вернулись к фотографиям. — Миц, у тебя были розовые волосы?.. — Да, в четырнадцать. Было красиво первое время, а потом начало смываться, волосы стали суше, путались… я поняла, что мне лениво за ними ухаживать, опять постриглась и отрастила родной цвет. Тлирина рассмеялась — от внезапной боли и чувства иронии. Миц непонимающе уставилась на нее, и пришлось пояснить: — В нашем мире неестественный цвет волос всегда принадлежит Вбирающему. — Ох!.. Я забыла! Я же видела… — Все хорошо. Просто это так забавно. Ты специально красилась в розовый, и никто ничего не говорил тебе. — Да… у нас это мода. Представляешь? Многие красятся в синий, красный, розовый… А еще есть цветные линзы, тоже красные, желтые или просто очень-очень яркие. — И у вас это считается красивым?.. В школе Тлирину дразнили из-за цвета глаз и способностей, называли совой и тошнотоворным «мочеглазая». Она до сих пор порой, глядя в зеркало, пыталась не замечать желтизну радужки, словно собственные сверхсилы обратились против хозяйки. Доставалось и яркоглазому Ринку, пусть и меньше — цвет его глаз был более естественным, тогда они еще не светились в темноте, и он был мальчишкой с увеличенной физической силой, его опасались трогать. Пелю из-за пепельных волос звали «бабкой»… пытались звать. Она в ответ поднимала щиты в виде язвительных ответов и кулаков. А где-то там существует мир, где носят линзы таких цветов, каких не бывает у людей. — Да. Красивым, ярким, необычным… Есть, конечно, люди, которые называют это дурью. «Эта жи ниистествинна», — тоненько, коверкая слова, передразнила Миц. — О! Я вспомнила. Максим в тот год нарисовал… мой портрет? Я скачивала его на телефон, сейчас покажу… Подушечка пальца задвигалась по экрану, и Тлирина следила за ее скольжением и тем, как мелькают фотографии. Хмурясь, Миц прокрутила список вниз, затем вверх, опять вниз, просветлела и нажала на нужный значок. Тлирина увидела… неплохой рисунок. Цветной, равномерно окрашенный (чем можно так равномерно окрасить?), по стилю он отличался от рисунков Пели — был больше похож не на иллюстрацию к сказке, а на мультфильм. Она не могла назвать его идеальным, но ей нравилось. Розововолосая девушка со слишком большими глазами (Тлирина невольно провела параллель с собой) на фоне фиолетовых лепестков взмахивала мечом. Клинок окутывало синее сияние. Тлирина услышала судорожный вздох. Порывисто Миц развернула экран телефона к себе, впилась в него взглядом. Губы зашевелились, Тлирина разобрала: «…жет быть…». — Миц? — Это катана! — Таким же рывком Миц протянула телефон Тлирине. — Катана, которая светится синим! Максим нарисовал меч Шерита!!! — Что?! Миц вновь вернула руку к себе, прикусила губу. — Но этого не может быть. Тогда еще… — она резко замолчала. — Этого ведь правда не может быть. Совпадение. Это совпадение. Ее голос зазвучал спокойнее. — Это совпадение, — подтвердила Тлирина, хотя черная тень подозрения вновь зашевелилась. — Как он мог знать о мече Шерита? Если только у Максима не было ПВМ. Или?.. «Или он не узнал о нас другим способом», нет, оборвать эту мысль. Замерев на миг с побледневшим лицом, Миц помотала головой: — Нет, у него не могло быть ПВМ. То есть… он бы рассказал мне, если бы был. Максим не любил секреты, и мы доверяли друг другу, и я бы рассказала ему про ПВМ, будь он жив… да. — Она резко кивнула своим мыслям. — Это совпадение. К тому же я нашла ПВМ у себя под подушкой. Если бы он валялся в комнате Максима, еще можно бы было… — Видишь? Не ищи двойного дна там, где его нет. — «Относится ли эта фраза и ко мне?..» — Я читала книгу, где тоже был светящийся меч, и видела такой мультфильм. Меч Шерита не единственный светящийся меч. Миц слабо улыбнулась: — Да, ты права. Просто как возникла эта мысль, и я за нее уцепилась… Да, иногда банан — это просто банан, — хмыкнула она, и ее рука мимолетно коснулась пучка волос на затылке. Тлирина улыбнулась в ответ, кивнув, но тень в душе не хотела ложиться обратно. Забилось сердце. В разговоре образовалась пауза, и ей можно было воспользоваться, можно было выпустить тень и задать вопрос, тот самый вопрос, Тлирине стало жарко, адреналин горячо толкал слова наружу… Их заморозила мелодия. Миц вздрогнула вместе с Тлириной, поднесла телефон к лицу. Пальцы коснулись экрана, отключая музыку. Выражение лица Миц плавно менялось. Испуг исчез под проблеском понимания. — Мне надо идти, — сказала она. — Что-то случилось? Почему-то Миц дернула уголком рта: — Что-то вроде того. Я расскажу потом. Обещаю. — При этих словах она посмотрела на Тлирину. Почти заглянула ей в глаза. Лишь в последний момент остановилась, словно испугалась. — Обещаю, — повторила Миц, будто извиняясь за этот испуг. Вместо адреналинового жара Тлирину сковал холод. За словами Миц она ощущала что-то важное, что-то, что стоило знать. Ей так хотелось спросить. Покончить с недомолвками. Тлирина прошептала: — Хорошо. Миц снова улыбнулась, и в улыбке были извинение и благодарность: — Вернусь завтра. Или даже сегодня. Надеюсь, что сегодня. Место телефона занял ПВМ, и они сказали друг другу: «Пока», прежде чем Тлирина осталась одна, среди россыпи альбомов, откуда ей улыбались лица. Миц не растворилась в воздухе, просто… в какой-то момент ее не оказалось рядом. С внезапным бессилием Тлирина упала на кровать, и по щеке мазнула прохлада покрывала. Перед глазами застыло покосившееся из-за ракурса окно с тускнеюще-охряным светом. — Ты снова убежала, — прошептала Тлирина. — Ты всегда убегаешь. Я ненавижу тебя за это. Две недели назад… или даже неделю… она могла точнее сказать, кем для нее является Миц. Хоть и тогда уже к привязанности к новой подруге примешивались другие чувства. Теперь же они стали больше, ярче… горше. Тлирина все яснее видела стену — стеклянную, прозрачную, толстую, сквозь которую она билась, пыталась докричаться до Миц, а Миц, не слыша, уходила вдаль. А Тлирину засасывали тени. Подозрения, не питаемые ответами, питались вместо этого тревогами и молчанием Миц и становились все крепче, черней. Они были так глупы… но если они глупы, то почему она молчит? Подозрения оттолкнули ее от Левка. Сожрали наметившееся было тепло, готовность разобраться, что она чувствует к нему. Все мысли Тлирины были только о том, как достать ответы — и одновременно она боялась слышать их. А Миц, словно чувствуя ее состояние, забрасывала приятными бессмысленными разговорами, рассказывала больше о своем мире — таком похожем и отличающемся, — показывала режимы фотосъемки на телефоне, снимала их двоих, и Тлирина все никак, никак не могла спросить!.. В тишине поплыл вздох. И его конец съел стук в дверь. Тлирина подскочила, пытаясь понять, кто это. Левк стучал преимущественно ногой — одиночный громкий стук. Ринк — всегда четыре раза, с четкими интервалами. Тирри… деликатно. А Миц либо входила без стука, либо стучала предупреждающие два раза, а затем входила. Эти три удара… тихие и почти нежные. Незнакомые. Тлирина крикнула: «Подождите, пожалуйста!», крабом подползла к коляске около кровати, сдвинув в сторону альбомы. На миг повисла, упираясь ладонями в подлокотники. Реагируя на прикосновения к кнопкам, кресло повернулось вокруг своей оси и зашуршало по полу. Тлирина подумала, что стоит подкачать шины — они немного прилипали. Все были выше нее из этого кресла, и иногда, вспоминая, что так было не всегда, Тлирина раздражалась. Сильнее злило только когда человек присаживался на корточки, как к ребенку. И, конечно, никогда не смотрел в глаза. Но она посмотрела. Когда Тлирина открыла дверь, Саккара нашла ее глаза и заглянула в них с щемяще знакомым спокойствием. Не стала присаживаться. Вообще выглядела так, словно инвалидность Тлирины не стала для нее шоком. Саккара просто сказала: — Привет. И Тлирина ответила: — Привет. Давно не виделись. — Давно, — согласилась Саккара. — Я могу войти? — Конечно. Тогда, среди Защитников, Тлирина не сразу узнала ее. И еще потом думала, она ли это, вглядывалась за едой в тревожащее память лицо, пока не обрела уверенность — да, она. Третья девочка, которая каталась с ней и Пелей в парке аттракционов, жила по соседству, и которую увезли в другой город родители. Саккара села на стул рядом с кроватью, Тлирина, подумав, осталась в коляске. Саккара не оперлась на спинку, склонилась вперед, слегка сгорбившись. Теперь она смотрела на ладони — держа их на коленях, переводила взгляд с одной на другую. Тлирина видела задумчивую складку на лбу. Неловкость от встречи с приятельницей детства? Это не подходило Саккаре, которая в детстве могла без страха подойти к кому-то из детей и задать очередной обескураживающий вопрос… впрочем, это было в детстве. Тлирина поняла, что нетерпеливо постукивает ногтями по подлокотнику. Затянувшееся молчание начинало напрягать, и она решила разрушить его: — Ты… хотела о чем-то поговорить? — Я хороший человек? Саккара задала вопрос одновременно с Тлириной. Подняла голову, вновь заглянула в глаза. Спокойствие подтаяло, сквозь него проглядывало… замешательство? Мольба? «Я не зря вспомнила про тех детей». — Почему тебя интересует именно этот вопрос? Саккара замерла, застыли даже, казалось, зрачки. Тлирина вдруг поняла, как, должно быть, чувствуют себя люди, когда попадают под действие высвечивающего ложь взгляда. — Если бы, — шевелились лишь губы Саккары, — появился способ спасти планету, который точно сработает, но чтобы его осуществить, надо чем-то пожертвовать. Если бы он был. Ты бы им воспользовалась? Как вдалеке от себя Тлирина вдруг ощутила дрожь. Лицо Саккары расплылось, и на его месте появилось другое. Окровавленное, с лихорадочно блестящими глазами, упрямое до злости. «Возьми! Бери, дура!» Тлирина резко выдохнула. — Чем-то пожертвовать обязательно? — Внезапная горечь забурлила в ней. — Да. «Теперь беги». Тлирина глубоко хоронила эти воспоминания. Очень глубоко. — А что подразумевается под жертвой? — Смерти. Наши с тобой. И других Вбирающих. Конечно. Всегда. Всегда жертвуют они. — Ты… задумываешься над идеологией Защитников? «Убить, чтобы спасти»? — Да. Нет. — Саккара прижала пальцы к вискам. — Я не знаю. В голове все перемешалось. Что хорошо, а что плохо? Я понимаю и Вбирающих, и остальной мир, но каждый раз искать оправдания для тех и тех — мучительно. Меня не покидает ощущение, что я злодейка, какой бы стороне ни нашла оправдание. Я желаю смерти либо моей планете, либо невинным людям! Голос приятельницы детства плеснул редкими для нее эмоциями, а она сама топнула ногой. Тишина ударила по ушам. Тлирина вдруг услышала себя… несколько лет назад, или даже два месяца, месяц назад. «Все правы, никто не прав. Объективно — в мире просто происходят события, и мы реагируем на них». Она не любила делиться этими взглядами, зная, как могут отреагировать мама и друзья после… после всего. Сегодня же… — Сначала, — со стороны она услышала свой ровный тон, — можешь подумать о том, что Защитники ищут не лекарство, а способ нас убить. Она вспомнила лица плененных Защитников. Собственный взгляд, скрещенный с их, и молчание. Улыбки и откровенные усмешки. «Она может только узнать, говорим ли мы правду, так что мы можем просто помолчать», обращение даже не к ней. Тогда еще ей удалось снова засыпать воспоминания землей. — Но что, если лекарство невозможно найти? — с горечью ответила Саккара. — Возможно. «Беги!!!». Саккара впилась в Тлирину взглядом: — Возможно?.. Тлирина ответила не сразу. Строила стену между настоящим и прошлым. Лихорадочно заделывала трещины, рвущий горло задымленный воздух, скрип балок. — Да. Но они не делают его. Я… я не знаю подробностей, но… поняла так, что создавать его слишком сложно. Убивать нас проще. — Проще, — повторила Саккара почти одними губами. — Я тоже могу понять Защитников. Подобрать аргументы, почему они так поступают. Доводы лежат на поверхности — целый мир против части человечества. Но я выбрала свою сторону. Защитники убили мою подругу. Из-за них я здесь, — Тлирина ударила культей по коляске, и Саккара бросила на нее быстрый взгляд. — Мой папа мертв, мои друзья пострадали, люди из лагеря мертвы из-за них. Я могу понять их, — повторила Тлирина, — но я никогда их не прощу. Она поняла, что говорит как Левк. Или… как Пеля. «Я выживу. Выживу назло этим уродам. Хотят меня убить — так пускай мучаются». Саккара вновь опустила голову, сплетала и расплетала пальцы — медленно, словно пытаясь контролировать движения. Раньше она двигалась по-другому — рвано, неуклюже. Тлирина глотала воздух, туша разгоревшийся в груди пожар. Гнев, горечь, картины прошлого, стена идет трещинами, слепящие волны огня, бесконечно длинные пальцы, тянущиеся к ней… — Я понимаю, — наконец проговорила Саккара. Снова их укутала тишина, но ненадолго — приятельница из детства, казалось, собиралась с силами: — Я шла сюда с другими Вбирающими. И с… другом. Они мертвы. Мне жаль их. Помедлив, Саккара добавила: — Мне жаль то, что случилось с твоими ногами. — Я в порядке, — заученно проговорила Тлирина. Люди проявляли эмпатию и сочувствие, но они напоминали, что когда-то она ходила и бегала. Возможно, поэтому Тлирина быстро привязалась к Миц… потому что Миц не знала ее другой. Тлирина не видела у нее изменившееся отношение, не слышала слов: «Да ладно, тебе ведь хуже», не ощущала скрываемого страха, что то же самое случится с ней. Левк и Ринк были молодцы. Она не лукавила. Они не отвернулись и были с ней до конца. Но она знала — они помнят. Саккара едва заметно кивнула. — Спасибо. Она встала, покачнувшись. На миг Тлирина вновь увидела неуклюжую маленькую девочку. — Ты уходишь? — спросила она, потому что Саккара развернулась к двери. Саккара кивнула. Вдруг она опять стала отстраненной и прохладно-спокойной. Словно перед Тлириной захлопнулись двери, открывавшие ярко освещенный, оживленный пир, и остался темный неприступный замок. — Да. Пока. — До встречи. Саккару поглотил вечер кофейного цвета, и дверь захлопнулась, как пасть. Тлирина осталась наедине с монстрами. Они шевелились, вырастая в душе, как бамбук, и она горько и беззвучно засмеялась, ощутив, как увлажняются глаза. На месте стены — руины, выстрел разнес ее вдребезги. Саккара разбередила рану, разбудила гарь, и бесконечные пальцы, и жуткую пустоту на месте ног, взорвавшуюся болью — все, что Тлирина так хотела забыть. И это она обвиняла Миц в тайнах?..