Stone Cold

Бесчувственный, бесчувственный… Ты танцуешь с ней, пока я смотрю в телефон Бесчувственный, бесчувственный… Я был твоим янтарём, а теперь она твоё золото...

Ещё один известный факт о Шерлоке Холмсе: он никогда не откладывал неизбежное, чего бы это ему не стоило. В теории, лучше было ускорить процесс, чтобы пройти все испытания без усиления и без того немалого напряжения. Всё же ожидание было самой болезненной частью. Словно отрывать пластырь от раны - нужно сделать это как можно быстрее, чтобы больше не возвращаться. И ничего не будет напоминать о случившемся, кроме легкой жалящей боли, которая сама пройдет через несколько минут. Научно доказано, что ускорение процесса всегда позитивно сказывается на здоровье того, кто не хочет с чем-то связываться. Это и сделал Шерлок Холмс. Он ускорил процесс, не обращая внимания на боль, что он чувствовал, когда пришло время сорвать тот пластырь с кровоточащей раны. Раны, о которой другие, похоже, знали; но он просто отогнал от себя это, махнув рукой и раздраженно посмотрев, возможно, закатив глаза из-за столь глупого сравнения. Все повторяли одно и то же, ещё больше раздражая. Он устал это слышать; слушать то, во что он не хотел верить. Люди так глупы, и им нужно заткнуться, немедленно, или он не сможет сфокусироваться. Ему нужно сфокусироваться. Свадьба была на его плечах. Это был способ Мэри подключить его, такое не сложно вычислить. Он точно не был глупцом, но он позволил Мэри и Джону говорить о нем так, словно он был невеждой. Мэри пожалела его. Джон переживал, как и обычно, ничего не говоря. Без причины, он ничего не говорил, а Шерлок никогда не спрашивал, но все выглядело так, словно у них была одна мысль, которую он решил никогда не озвучивать. Мысль, складывающаяся годами, мысль, которую он, вероятно, разрушил своими добрыми намерениями... Мысль, в которую он запретил себе погружаться, чтобы сохранить рассудок. Так что Шерлок планировал свадьбу. Он складывал тупые салфетки по руководствам из Ютьюба. Он написал песню для нескольких танцев. Он загибался вместе с Мэри над цветами, залами, фотографами (Последнего она выбрала сама, но он не нашел в себе ни капли возмущения), пытаясь быть настолько добрым к ней, как только мог. Он работал, не позволял себе устать, но останавливался, когда дело доходило до Дел, которые Мэри заставила Джона вести, как бы пытаясь искупить вину за то, что забирает Джона от него. Достаточно. Шерлок не пойдет по этой дорожке. Но можно ли от этого сбежать? От этих эмоций, которые ты пытаешься потушить, словно сломанная о пепельницу сигарета, притупляющая огонь до того, как сгореть до конца, обжигая пальцы? Мог ли он реально игнорировать свое самосожжение, пока писал свою "речь"? С каждым написанным словом, вымаранным и брошенным в урну листом после разрывания в мелкие клочья; Шерлок играл с огнем. Позволяя ему касаться своих пальцев, играя в цыпленка. Как далеко он может пойти, что он может сказать перед тем, как позволит огням коснуться его? Позволит ли он, или же напишет что-то стандартное, удерживая себя от того, что не должен никогда говорить? Того, что каждый лучший друг говорит на свадьбе своего друга, не позволяя себе сдаться? В конце концов, он проиграл эту игру. Он позволил пальцам обжечься, и написал то, что чувствовал. Он не сошел с ума, конечно. Он не показал глубины своих чувств или того, что хотел сказать тогда на краю крыши, но он показал достаточно. Он сказал, как сильно любит Джона, как потерян он был без него. Он пытался сделать так, чтобы это прозвучать наиболее платонически, он всё продумал, даже если там должен был быть маленький кусочек его настоящих чувств, он отказался от него, а теперь... Теперь он стоял в центре комнаты, сыграв песню счастливой паре, раскрыв беременность Мэри, и смотрел на них, смеющихся и удаляющихся танцевать дальше. После того, как он излил своё сердце в словах, в песне, разве никто не заметил, насколько всё печально и мужественно? Нет, все они думали о его словах, как о красивых и душещипательных, а о музыке, словно она была шедевром; все желали иметь Шерлока не только как спасителя их жизни, не как детектива, раскрывшего дело, но и как их личного композитора. Никто ничего не знал. Никто не знал, что Шерлок пытался сказать без слов, без страха быть столь открытым и закричать на весь мир о том, чего он хотел так безнадежно... А теперь было слишком поздно. Боль потери заставила его страдать так, как он не страдал годами. Рука чесалась, он чувствовал сильную тягу наркотиков. Желание прекратить боль, забыться. Отключить мозг. Он помнил, как всё было однообразно - быть одиноким и ненужным, постоянно униженным. Он был намного чувствительнее раньше, у него не было раковины, которую он обрел сейчас. Он помнил Виктора Тревора и маленькую коробочку, что тот держал под кроватью, пока не заручился дружбой с Шерлоком. Этот отголосок он ловил каждый раз, когда пережимал руку жгутом, когда, усмехаясь, подготавливал иглу. - Этим всё можно отключить, Шерлок. Словно выключатель в твой голове. Ты можешь удалять и копить информацию... Это может стать выключателем всего... Он словно задыхался. Он должен уйти. Прямо сейчас. Остаться ещё хоть на минуту, значит вернуться к этому. К чувству, которое он испытывал в дни однообразия, одиночества и страха, и желания быть желанным. Он хотел быть нужен лишь одному человеку, и он знал, что этому не бывать. Он обесцветил свои шансы хорошими намерениями, своим страхом, сомнением и запретом. И теперь он был вынужден смотреть, как Джон танцует с Мэри и опускает её, целуя со смехом, что они разделяли как муж и жена. Его тошнило... Он проскользнул мимо тел, танцующих и наслаждающихся собой, не имея представления о его страданиях. Без малейшей мысли о том, как он должен себя сейчас чувствовать. Ему стоило бы стать актером, он так в этом хорош. Он мог обмануть всю комнату, притворяясь, словно всё в порядке, словно он счастливее, чем кто-либо, ведь его друг женится. Словно его не разрывало на части каждым действием, что они совершали вместе. Он притворялся так искусно, что был не против возврата в пустую квартиру, к креслу, в которое он не посмел бы сесть из-за безотчетного страха, что оно принадлежало Джону. Оно хранило его присутствие и наполняло запахом даже его комнату, но теперь оно навсегда пустое, разрывающее Шерлока пополам при каждом взгляде на него или даже посещении дома. Он был так жалок, настолько ниже жалости, и никто не подозревал об этом. К его счастью, в гардеробной отсутствовала прислуга, а маленький указатель оповещал, что гардеробщик вернется через десять минут. Указатель, говорящий о некомпетентности, если быть точным, потому что ему следовало бы быть скрытнее, если он хотел приударить за шеф-поваром. Но Шерлоку было всё равно, это не имело значения теперь, информация удалилась вскоре после того, как он подхватил пальто и двинулся к выходу. Он не мог тратить время на гардеробщика, спящего с поваром, или на то, как тот завёл свой гей-роман, чтобы, по возвращению домой к своей жене, чувствовать удушье от желания быть с мужчиной. Ох, как он желал, чтобы так же дело обстояло и с Джоном. Что Джон просто притворяется, ведь не хочет быть геем, не хочет даже касаться этого, но Шерлок был умным малым, одним из умнейших, и он отказал себе в самообмане, наивных надеждах и пустых мыслях. Когда он покинул зал, ночной воздух был холоден, проникал прямо до костей, но было приятно. Он чувствовал перегрев от удушающего чувства ничтожества, нужды в наркотиках, знания того, что нужно уйти до того, как какая-нибудь дама его заметит. (Не Джон, нет, Джон был слишком потерян в своей новой жене и их новой жизни, которая придет с новорожденным, чтобы заметить уход Шерлока Возможно когда-нибудь, как в сказке... Но не теперь.) Ему не нужен был преследователь. Он не хотел ничьей жалости. Он желал прекращения яркой боли от резкого отрывания этого пластыря, растворения её в пустоте, превращения в тупую ноющую боль, которую он мог бы закрыть в коробочку в своем храме разума, оставив в комнате, которая хранила всё о Джоне. Но покинет ли его эта притупленная боль? Или это станет последним, что разорвет его на части? Эта мысль почти заморозила его, но он продолжал идти, надев свое пальто, подняв воротник, чтобы прикрыть себя от ночного воздуха, почти закрыть себя от вечеринки позади него. Джон... Джон был его спасением, его жизненной переменой. Он встретил его тогда, когда наркотики взывали к нему, когда никотиновые пластыри почти перестали влиять на него, когда он заставлял себя заниматься экспериментами, иначе следующим шагом стало бы использование сети бездомных для добычи героина. Джон был исключением из всего, что Шерлок считал, что знает; и теперь его нет. Всего нет. Ведь Шерлок не утащит Джона от его семьи ради себя. Пусть он и эгоист, но не когда дело доходит до Джона. До Джона и его счастья. Джон заслужил счастье. Он заслужил покой и мир, он заслужил "Пресность". Джон прошел через многое с Шерлоком, находясь в опасности, в руках похитителей... Падение... Эта мысль заставила его задрожать, пока он ловил такси, сел в него и, наконец, успокоил себя внутри. Пункт назначения - 221 Бэйкер Стрит - произнес автоматически, и Шерлок вдруг занервничал, что кто-то увидит его в окно зала. Быстрее; человек, искавший Шерлока, заметивший, что тот пропал, - то, чего он хотел избежать, но чертова сказка его замедлила. Он закрыл глаза и отвернулся от того, кто смотрел в окно, объясняя своему гиперфункциональному мозгу, что тот человек всего лишь услышал приближение такси и пожелал узнать, что это за шум. Но он знал лучше и позволил своей голове упасть на спинку кресла, когда кэб покидал ад, вечеринку, и счастливую пару с ребенком на подходе, не знающую, что они оттолкнули когда-то известного своей непробиваемостью Шерлока Холмса. Единственная мысль, пришедшая к нему, когда он вошел в теперь пустую, темную и безжизненную, 221 Бэйкер Стрит, всматриваясь в единственную вещь, которая осталась после Джона - кресло, что он был один. Джона Ватсона больше нет, он сам внушил это ему своим единственным решением, и теперь он ушел, женатый и счастливый. А Шерлок Холмс остался один. Если твое счастье - это она, то я рад за тебя...